Барбара Картленд - Сердцу не прикажешь

Человек ощущает себя раздавленным, он не верит, что есть Бог, не верит в философию и другие доктрины, сулящие ему спасение.

Малколм говорил страстно, голос его звучал в полную силу в огромной комнате. Впервые за многие месяцы скованность исчезла, он не стеснялся своих чувств.

Малколм остановился и умолк, прерывисто дыша, чувствуя, как невыносимо жжет в груди, словно все, что таилось и сдерживалось, дошло до точки кипения.

— Может быть, вы сядете и расскажете мне все? — услышал он тихий голос, заставивший его повиноваться.

Малколм начал говорить медленно, негромким голосом, с нескрываемой горечью. Но постепенно голос его окреп, его переполняли чувства.

Он прерывался, делал паузы, словно искал слова, способные передать весь трагизм его неудавшейся жизни. Временами он забывал о Джасмин и, казалось, разговаривал сам с собой.

Начал он с женитьбы на Флоренс. Впервые он рассказывал кому-то о себе, и потревоженное прошлое вставало перед ним так ярко, словно он снова переживал те мрачные времена.

Джасмин видела стыд и смущение в его полных боли глазах, но голос его внезапно стал глухим и бесцветным, когда он заговорил о годах вынужденного заточения в глуши, в мрачном и уродливом коттедже, который так и не стал ему домом.

Слушая его, Джасмин ощущала тягостную атмосферу долгих безрадостных лет ожидания конца, несмотря на искренние намерения Малколма и Нанны отдалить его. Она живо представила себе череду медленно тянущихся однообразных дней, прерываемую лишь истерическими припадками Флоренс, и постоянный страх их повторения.

Она хорошо понимала состояние Малколма, когда гордость заставила его обречь себя на одиночество, отказ от друзей и близких, и всего, к чему он привык и чем дорожил, догадываясь, чего ему стоило похоронить в себе веру в свой ум и способности, ибо он решил, что они изменили ему.

Малколм, бесспорно, был умен, но при этом вынужден был признать, сколь поверхностны и ненадежны были его знания, сколь ограничены возможности его разума, если он не смог опереться на них в трудный час. Ему не на кого было положиться, он не ждал ниоткуда помощи и понял, что обречен жить, отравленный горечью и разочарованием.

Чем дольше длился рассказ Малколма, тем сильнее убеждалась Джасмин, что первым его врагом было чрезмерно возбудимое воображение. Воспользуйся он этим свойством своей натуры как благом, богатое воображение могло бы сделать его жизнь интересной и яркой, стать стимулом, вдохновляющей силой всех его начинаний.

Но человек обладает способностью превращать любой дар богов в свое несчастье. Для Малколма все обернулось горькой неудачей. Он так и не смог жить полноценной жизнью, с радостью отдаваясь любимому делу, которое сам для себя выбрал.

В молодости он часто пребывал в плену собственных фантазий, уносивших его навстречу какой-то мифической будущей цели. Настоящее мало удовлетворяло его даже на короткое время.

Такой разрыв между мечтой и реальностью привел к неуверенности и мешал подлинному раскрытию его натуры.

Все могло бы сложиться иначе, Малколм мог бы быть вполне удачлив в жизни, если бы его внутренний мир не был столь податлив фантазиям, рождаемым его впечатлительной и неуравновешенной натурой.

И еще: будь у мужчин та интуиция, которая заменяет женщинам шестое чувство, Малколм никогда бы не женился на Флоренс.

Но ее любовь благодаря воображению Малколма стала для него почти реальностью и породила столько иллюзий, что он в нее поверил.

Он чаще пребывал в воображаемом мире и порой верил ему больше, чем окружающей действительности. Когда в конце концов неумолимая реальность обрекла его на заточение с женщиной, которая не отпускала его и чей роковой недуг постепенно уничтожал остатки всякой привязанности, Малколм окончательно пал духом.

Его воображение более не помогало ему видеть будущее или думать о нем. Уныние и депрессия стали его уделом. Впечатлительная натура Малколма не позволяла ему забыть прошлое, и оно постоянно преследовало его.

Почти всякий на его месте, будь он сильным или слабым, нашел бы куда более разумное решение в создавшейся ситуации. По Малколму не повезло. Там, где надо было быть разумным и твердым, он проявил недопустимую чувствительность.

В своем рассказе он уже дошел до кончины Флоренс и того момента, когда наконец осознал, что свободен и волен делать все, что захочет. Он мог снова вернуться к прежнему образу жизни в тот мир, который так внезапно покинул, но Джасмин вдруг поняла, что даже это он принял без всякой радости.

Малколм стал подобен человеку, долго пребывавшему в заключении; в своем кругу он стал чужим. Heсомненно, он был достоин жалости, и в то же время его поведение казалось диким и непонятным. К сожалению, Джасмин все более убеждалась, каким беспощадным врагом самому себе был Малколм.

Однако, не выслушав его до конца, она не могла сказать ему об этом. А он рассказывал, как познакомился с Марсией и встретил Элизабет.

Когда он заговорил об Элизабет, которую полюбил мгновенно, с первого взгляда, для Джасмин многое открылось.

Настрадавшийся Малколм инстинктивно, всем своим существом потянулся к Элизабет, как цветок тянется к солнцу. Он впервые встретил нечто такое, что было реально, а не выдумано им, и что было правдой. Поэтому он сразу всей душой принял эту правду и поверил, что это и есть любовь.

Но это не было любовью в общепринятом смысле слова, не было страстным влечением мужчины к женщине. Джасмин не сомневалась, что в нем скорее просто возникла тяга к чему-то настоящему, доброму, реально существующему.

Никогда прежде он не встречал женщины, которая стремилась бы так бескорыстно и с такой любовью отдавать все другим и радоваться их счастью. За это он готов был положить свою жизнь к ее ногам.

Духовный облик Элизабет, а отнюдь не ее красота, пленил Малколма и оказал на него такое сильное воздействие, что избежать последствий встречи с нею было невозможно.

С трудом подыскивая слова, Малколм пытался объяснить Джасмин свои чувства и свое состояние в тот момент, но она давно уже все поняла.

— Я любил ее, — страстно повторял Малколм, — никогда ранее я не верил, что можно так любить. Конечно, я хотел, чтобы она стала моей женой, но не это казалось важным в тот момент. Возможно, вам не понять этого, ведь я и сам себя плохо понимал тогда. Само ее присутствие, тот факт, что она существует и я могу любить ее и думать о ней, показался мне куда более важным, чем мысль о том, что она станет моей женой и будет принадлежать мне.

Голос его стал жестким, отрывистым, когда он вспоминал, как увидел ее маленький гроб, который несли на руках опечаленные жители деревушки в тот серый пасмурный день.

— В тот момент мне показалось, что я сошел с ума, — продолжал Малколм. — Я помню, как, задыхаясь от слез, бродил по горам, как кричал и проклинал Господа и всех, весь мир, и считал сам себя проклятым. Тогда я твердо решил вступить в поединок с судьбой.

Сейчас, когда я говорю вам это, все может показаться истерией, сплошным абсурдом, но тогда в горах, под серым небом, глядя на такое же серое море вдали, я был готов принять такое решение.

Мир для меня опустел, он ничего не стоил и ничего не значил, раз у меня отняли то, что было мне дороже всего на свете, и так безжалостно покарали за мои чувства и мою любовь. Я не хотел более испытывать страдания и боль. С того момента я отрекся от дружбы и от любви. Я ничего не хотел давать и зарекся что-либо просить. Что же касается любви, привязанности, чувства доброты, то с этим я покончил навсегда.

Он умолк, наступила долгая пауза.

— И поэтому вы женились на Марсии, — тихо заключила Джасмин.

— Да, я женился на Марсии, — ответил Малколм. — Ей не нужен был мужчина, она просто хотела уехать с Ривьеры. А я не нуждаюсь в жене, но, согласно бытующему поверью, что всегда найдется кто-то, кто готов гарантировать оплату чужого векселя, я согласился помочь ей.

— Это было великодушно с вашей стороны, — сказала Джасмин, и это прозвучало как вопрос, на который она ждала ответа.

— Разумеется, я сделал это не из великодушия, — промолвил чуть с вызовом Малколм. — Это, если хотите знать, мой первый вызов судьбе или злокозненному хитроумию какого-нибудь китайского божка. Пусть-ка попробуют и дальше причинять мне зло. Я был бы рад, — добавил он, — если бы Марсия оказалась уличной девкой самого низкого пошиба. Тогда мне хотелось наказать себя, насколько это возможно, за последний полет моей фантазии, за счастье, которое я испытал в те несколько часов, что провел с Элизабет.

— А теперь? Что вы намерены делать дальше? — спросила Джасмин Френч.

Малколм пожал плечами.

— Марсия вольна уйти, когда хочет, — ответил он. — Она совершенно свободный человек, и если ей нужен развод, разумеется, я дам ей его.

— А если она не пожелает развода? — полюбопытствовала Джасмин. — Что, если ей захочется остаться здесь, с вами?

— Временно, я думаю, это возможно, — просто ответил Малколм. — Пока у нее нет никаких планов и друзей, мой дом остается ее убежищем. Но рано или поздно она захочет выйти замуж, иметь свой настоящий дом и настоящего мужа, и я, по условиям контракта, сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ей.

— А вы? — не унималась Джасмин. — Разве вам не хочется иметь жену и детей?

Он посмотрел на нее так, будто испугался, и Джасмин поняла, что задела его за живое.

— Никогда, — произнес он хриплым от волнения голосом.

— Даже ради дома? — настаивала Джасмин. — Или ради наследников, которые носили бы ваше имя и продолжили традиции рода? Я не верю, что вы говорите искренно.

— Такое невозможно, уверяю вас, — сердито ответил Малколм.

Встав, он беспокойно зашагал взад и вперед по ковру перед камином.

— Но почему невозможно? — не могла понять Джасмин. — Почему несчастливый брак, любовь к прелестной и достойной вашей любви девушке, а затем этот поспешный брак с Марсией должны помешать вам иметь семью? Ведь это так естественно? Вы должны иметь детей, этому дому нужны дети и вам тоже, даже если вы не хотите в этом признаться.

— Дети от еще одного брака без любви? — насмешливо спросил Малколм. — Это не очень разумное решение, уверяю вас.

— Марсия очень красива, — задумчиво произнесла Джасмин. — Но ей уже двадцать пять, и время подумать о будущем. Если вы намерены с ней развестись, то сделайте это поскорее, ради Марсии. — Она вздохнула. — Жаль, что вам предстоит таскаться по судам, но, если это единственный выход, спорить бесполезно. Что ж, — добавила она с печальным вздохом. — С ее красотой, будучи леди Грейлинг с неплохим денежным обеспечением в виде алиментов, она без труда найдет себе мужа.

Малколм бросил быстрый взгляд на Джасмин, словно ее цинизм удивил его.

— Вы хотите сказать, что она получит треть моих доходов? — спросил он.

— Кажется, да. Я не ошиблась? — поинтересовалась Джасмин. — Впрочем, это не столь важно. Меня прежде всего интересует счастье Марсии.

— Я не хочу, чтобы вы думали, — перебил ее Малколм, — будто меня не устраивает ее пребывание здесь и я хочу поскорее от нее избавиться.

— Разумеется, я так не думаю, — быстро промолвила Джасмин. — Я вижу, как хорошо она справляется с ролью леди Грейлинг, бедная девочка, несмотря на все трудности и, простите меня за откровенность, без всякой вашей поддержки. Она уже успела заслужить уважение всех ваших соседей и особенно арендаторов.

— Что ж, она пытается загладить мои недостатки, — мрачно буркнул Малколм.

Вдруг он увидел Джасмин совсем рядом, лицо ее было строгим, серые глаза смотрели на него в упор.

— Но вы, кажется, будете довольны, — сказала она, — если все это пойдет прахом?

— О чем вы? — удивился Малколм.

— О наследстве, которое вы так неожиданно получили, — ответила Джасмин. — Вы погубили свою карьеру, неудачно женились, неужели вы собираетесь продолжать в том же духе только потому, что малодушны, не хотите посмотреть на себя со стороны и боитесь ответственности?

Она перевела дух.

— Если вы и на этот раз потерпите неудачу, стало быть, вам нравится быть несчастным. Да, вы страдали, разумеется, я знаю, что вы страдали, но и другие страдают тоже, такое случается в жизни с каждым. Слабые ноют и терпят неудачу, сильные становятся сильнее, ибо преодолели трудности и победили.

В голосе Джасмин звучали низкие нотки.

— Вы пытаетесь прервать общение с людьми, жить отшельником, потому что женщина, которую вы полюбили и которая тоже испытывала к вам глубокое чувство, умерла. Разве лучше ей было бы увидеть, какую слабенькую; беспомощную любовь вы могли бы ей предложить?