Вскоре Малколм сам убедился в том, что Элизабет сказала ему правду — в силу своего характера она и в самом деле не способна была испытывать ни скуку, ни одиночество.

Что бы она ни делала — ела ли крестьянский хлеб с медом, слушала, как играет брат, или же показывала Малколму великолепную панораму, открывающуюся с вершины горы, она искренне радовалась всему этому.

«Вот в чем ее секрет, — думал Малколм. — Не только самой радоваться, но и делиться радостью с другими».

Он не помнил, был ли когда-нибудь так счастлив, как в тот день, в гостях у брата и сестры Керчнер. Они приняли его, как близкого человека. Он уезжал, уверенный в том, что может снова навестить их, ибо их приглашения искренни, а не просто дань светской вежливости.

— Приезжайте к нам в пятницу, — сказала ему Элизабет. — Я приглашаю вас на ленч. После него мы совершим прогулку в горы по моим любимым местам, а потом...

Она радостно всплеснула руками:

— Вы ведь можете остаться на ужин? Мы попросим Ивана поиграть нам. В пятницу — полнолуние, я так люблю сидеть в саду, когда он залит лунным светом, и слушать, как играет Иван. Мне кажется, что именно так следует слушать музыку, как вы думаете?

— Я никогда не пробовал, — признался Малколм.

— В таком случае это будет просто чудесно! — улыбнулась Элизабет. — Обещайте, что приедете.

Принимая приглашение, Малколм знал, что не только удостоился чести послушать игру выдающегося пианиста и композитора, но и получил возможность снова побыть рядом с Элизабет.

Он с трудом поверил глазам, когда увидел, что на часах уже половина шестого. Он задержался на целых полтора часа. Элизабет весело рассмеялась.

— Пьер простит вас, — успокоила она Малколма. — Я рада, значит, вам было хорошо, раз вы забыли о времени, а ведь это не всегда удается. Я знаю, как бесконечно медленно может тянуться время.

— Я тоже это знаю, — мрачно промолвил Малколм, вспомнив последние пятнадцать лет.

Элизабет, словно почувствовав, что ее слова вызвали печальные воспоминания или, возможно, причинили боль, легонько коснулась его руки.

— Так хорошо, когда мы просто не замечаем, как идет время, и не придаем этому абсолютно никакого значения.

Малколм посмотрел на нее. Она продолжала:

— Человеку свойственно забывать о времени, не так ли? Суетясь и толкаясь, он устремляется вслед за собственной фантазией и начинает верить в нее, пока наконец не теряет контроль над ней и не становится ее пленником.

Она рассмеялась.

— Я, кажется, стала чересчур серьезной, — сказала она, — но вы сейчас... как бы это сказать? — так посмотрели на меня, словно о чем-то горько сожалеете.

— Так оно и есть, — признался Малколм.

— Но это значит тратить время впустую. Время как деньги. Если вы истратили их, стоит ли сожалеть об этом. Их нет, вот и все.

Тень, мелькнувшая в глазах Малколма, исчезла.

— Как здраво вы рассуждаете!

Взяв ее руку, он поцеловал ее и тут же заторопился уходить.

— Иван проводит вас, — сказала Элизабет, и хотя Малколм запротестовал и стал уверять, что сам знает дорогу, она настояла на своем и позвала брата.

— Конечно, я провожу вас вниз, — сказал Иван. — Прогулка мне только на пользу. Сегодня я совсем не дышал свежим воздухом и нарушил строгий приказ Элизабет.

Они спускались по более удобной тропе, чем та, по которой он с Элизабет поднимался на виллу. Иван шел быстро, словно радуясь тому, что может наконец размяться. Потом поднял голову и посмотрел на небо, на первые вечерние звезды. Они уже появились, хотя солнце в своем багрово-золотом великолепии еще не успело уйти за горизонт.

— Надеюсь, я не помешал вам сегодня? — промолвил Малколм. — Не очень-то, наверно, приятно, когда в этой тихой обители вдруг появляются незнакомые люди, которых вы совсем не ждали.

— О, я привык к этому, — спокойно ответил Иван. — Элизабет постоянно с кем-то знакомится и приводит к нам на виллу. Впрочем, последним гостем до вас был осел. — Он рассмеялся. — В самом деле. Она нашла его, заблудившегося в горах, довольно далеко от деревушки. К тому же у него была рана на спине, и Элизабет взялась его вылечить. Она не может не заботиться о ком-то, — пояснил он, — и помогает всем без различия. Забота о других делает ее счастливой, а я хочу, чтобы она была счастлива, пока...

Тут он вдруг умолк, и Малколм почувствовал, как ему трудно продолжать разговор.

— Пока что? — невольно, не сдержавшись, спросил он, хотя совсем не собирался досаждать расспросами.

Вместе с тем ему хотелось услышать как можно больше об Элизабет, и он со странной тревогой гадал, что могло таиться за недосказанной фразой.

— Я сказал «пока»? — неожиданно и резко спросил Иван.

Снова воцарилось молчание.

— Если я сказал так, — продолжил Иван, — то потому, что эта мысль неотступно со мной. Пожалуй, вам следует знать, ибо скоро вы сами все поймете, если, конечно, не слепы. Элизабет осталось недолго жить.

Голос Ивана режущим инородным звуком нарушил тишину прохладных сумерек.

Для Малколма эти слова были как удар грома, а при этом он будто знал, что услышит их.

— Но почему? — Он словно издалека слышал свой голос и чувствовал, как сухи его губы.

— Поражены оба легких, — промолвил Иван. — Ей уже нельзя помочь. Я показывал ее всем светилам, какие только есть, пытаясь что-то сделать, но напрасно. Лишь живя здесь, дыша этим воздухом, она может продлить свою жизнь, но, увы, ей уже не выздороветь.

Оба долго молчали, слышен был лишь шорох гальки под ногами. Они продолжали свой путь через рощу мимоз.

— Она это знает? — наконец нарушил молчание Малколм.

— Конечно, — словно очнувшись, ответил Иван. — Это уже не тайна для нее. Мы часто говорим об этом и абсолютно откровенно. Она слишком совершенна для этого мира. Элизабет по-своему святая и принимает мысль о смерти с радостью и удовлетворением, которые меня пугают. Но я скрываю это, ибо боюсь не за нее, а за себя. Как я буду жить без нее? — просто признался он.

Малколму хотелось узнать правду.

И он узнал ее.

Когда они подошли к такси, Иван крепко пожал Малколму руку, повторил свое приглашение посетить их в пятницу и, не дожидаясь, пока такси тронется, скрылся в темноте.

На обратном пути Малколм думал об Элизабет, охваченный чувствами, которые считал для себя утраченными навсегда.

Глава 3

Только вернувшись в отель, Малколм вспомнил, что пригласил полковника и Марсию в казино на ужин. Он настолько забыл об этом, что, если бы Элизабет попросила его остаться на вилле и отужинать с ней и братом, он охотно принял бы ее приглашение.

Когда Пьер принялся горячо благодарить Малколма, тот готов был, в свою очередь, благодарить Пьера, ибо семейная неприятность лакея и неожиданная поездка в горы внесли в его жизнь нечто новое и прекрасное.

Первым побуждением Малколма было позвонить Флетчерам и отменить встречу. Ему хотелось поужинать в своем номере и поразмышлять над тем, что произошло с ним сегодня.

Но какое-то незнакомое чувство доброжелательности и сострадания заставило его вообразить себе огорченное лицо полковника, поэтому, вздохнув, он вызвал слугу и велел ему приготовить ванну и вечерний костюм.

Как всякий одинокий мужчина, Малколм ощущал потребность побыть одному и привести свои мысли в порядок. Он был достаточно мужествен и честен перед собой, чтобы признаться в том, что влюблен или, как, бывало, говорили в школе, «втрескался» по уши.

Голос Элизабет, ее глаза, движения рук так ярко возникали в памяти, что, будь он художником, он перенес бы все это на холст с точностью фотокамеры.

Внезапное появление Элизабет в его жизни было для Малколма первым дыханием весны после злой и холодной зимы. Каждый нерв в нем словно жаждал этой новой гармонии чувств, мысли его становились добрее и искали простора. Он ощутил тепло и удовлетворение, какого он не знал ранее. Странным образом сознание того, что жизнь Элизабет, возможно, трагически коротка, вдруг утратило свою остроту и значение.

Он попросту не верил в это.

Элизабет предстала перед ним такой веселой и жизнерадостной. Если разум и был потрясен тем, что сказал ему Иван, то это, казалось, не имело никакого отношения к переполнявшей его сердце нежности. Малколм знал, что это любовь, искренняя и горячая, какая случается только в юности. А такая любовь не могла смириться со смертью. Элизабет смертна, как все люди, но не может же она умереть сейчас!

Приучив себя не заглядывать вперед, в будущее, Малколм не мог в одно мгновение перемениться и постичь всю глубину трагедии, о которой поведал ему Иван.

Поэтому он даже пел, принимая ванну, и весело насвистывал, одеваясь к ужину, а когда появился в ресторане казино, то казался помолодевшим лет на десять.

Это не могли не заметить Марсия и полковник.

Они привыкли к тому, что он был трудным собеседником, порой мрачным и замкнутым, предпочитал отмалчиваться, и объясняли это тем, что никто из Флетчеров не знал круга друзей Малколма, а он в такой же степени ничего не знал о Флетчерах.

Но в тот вечер все переменилось. Малколм был разговорчив, смеялся и в конце концов своим весельем заразил и Марсию. Они впервые вели себя естественно, как двое людей, интересных друг другу, умеющих развлекаться, шутить и получать удовольствие от удачного вечера.

Полковник был достаточно тактичен и ограничился ролью зрителя, громко смеялся шуткам, наслаждался отличным вином и хорошей сигарой за счет Малколма и предоставил дочери и ее кавалеру играть главную роль в начинающейся, как он надеялся, романтической истории.

Знай он причину хорошего настроения Малколма, у него поубавилось бы уверенности в том, что его планы наконец-то сбываются.

Когда Марсию увлекало что-то, она хорошела. Скромное платье, в котором она была в тот вечер, лишь подчеркивало ее красоту. Оживление и смех разительно изменили выражение ее лица — исчезло прежнее равнодушие в глазах, очертания красивого рта более не портили скорбно опущенные уголки губ.

Окрыленный тем, что он считал успехом, сытно поевший и сильно подвыпивший полковник пришел в благостное состояние, дружески похлопывал Малколма по плечу и называл его «дорогим мальчиком». Малколм относился к этому с добродушной иронией, безошибочно догадываясь, что так радует полковника. В этот вечер Малколму казалось невозможным испытывать к кому-либо иные, чем добрые, чувства.

Когда полковник наконец объявил, что ему, пожалуй, пора спать, и оставил Марсию на попечение Малколма, тот вынужден был с этим смириться, дабы не испортить приятный вечер.

Хотя они с Марсией и забрели потом в игорный зал, где ему повезло и он выиграл небольшую сумму — первый выигрыш за все время его пребывания в Каннах, — они предпочли все же вернуться в ресторан и потанцевать.

Марсия прекрасно танцевала. Малколм должен был это признать, держа в объятиях ее сильное молодое тело. Он впервые подумал о ней как о человеке, а не просто о красивой искательнице приключений.

Конечно, она еще очень молода, жизнь у нее не удалась, думал он и вместо настороженной отстраненности почувствовал невольное влечение.

Первым побуждением было рассказать Марсии об Элизабет, но он тут же подумал, что не должен становиться объектом сострадания.

Все, что произошло с ним, так огромно и значительно: он никому не сможет объяснить, кто такая для него Элизабет.

Марсии и другим она, вероятно, покажется просто красивой белокурой девушкой. Ему не передать ни музыку ее голоса, ни все чудо ее появления в его жизни.

Есть ли в родном языке слова, чтобы описать глубину и искренность характера этой девушки, ее необыкновенную естественность?

Даже на мгновение он не мог представить себе сейчас, что держит не Марсию, а Элизабет в своих объятиях. Нет, ее надо боготворить и восхищаться ею. Лишь разумом он понимал, что потом, позднее, его человеческая сущность даст о себе знать и он пожелает ее со всей силой земной страсти.

Но мысли об Элизабет заставили его быть внимательным и добрым к Марсии. Эти две женщины, в сущности, первыми вошли в его жизнь после пятнадцатилетнего затворничества.

Малколм был особенно внимателен и добр к Марсии, когда они снова сели за столик и заказали напитки. Марсия вдруг поймала себя на том, что разговорчива и откровенна с ним, как ни с кем другим прежде.

— Вы живете здесь постоянно? — спросил ее Малколм.

— Да.

— Не скучаете по Англии? В Каннах, конечно, много интересного, но я помню, как вы сказали, что ненавидите этот город. Разве вы не можете уехать отсюда?

Малколм был так добр к ней, она так искренне наслаждалась приятным вечером, к тому же оба они были так одиноки, что Марсия отважилась рассказать ему всю правду о себе.