Джоджо Мойес - Серебристая бухта

– И в заключение: я считаю, что, хотя сама идея проекта и УТП выбраны правильно, – тут я посмотрел на Ванессу, – наш план ошибочен в силу следующих причин, вот посмотрите.

Я раздал всем фотокопии, которые сделал в то утро: список альтернативных вариантов района застройки, а также анализ затрат, которые мы понесем в том случае, если будем настаивать на первоначальном варианте проекта.

– Мы уже нашли новые места и переговорили с тамошними агентами. Основываясь на проведенных исследованиях, я считаю, что эти варианты гораздо лучше, учитывая фактор антирекламы и новое УТП, которое можно назвать ответственным и дружественным по отношению к местному населению. – Я указал на стол. – Ванесса была там со мной. Она видела все своими глазами, видела китов и прочувствовала, насколько важно не вмешиваться в их среду обитания. Она согласна с тем, что для нашего проекта больше подходят эти два альтернативных варианта. Я понимаю, что придется согласиться на неустойки в связи с временными потерями, понимаю, что придется продать данный участок, но я уверен: если вы возьмете меня на встречу с представителями «Вэлланс», я смогу убедить их в правильности нового плана застройки.

– Твою ж мать, – сказал Деннис, просматривая мои данные. – Вот так поворот ты предлагаешь. – Он с шипением вдохнул сквозь зубы и пролистал две последние страницы из моего отчета. – Это обойдется в двадцать процентов от всего бюджета проекта.

Однако он не отмахнулся от моего плана, и это вселяло надежду.

– Но при застройке в первоначально выбранном месте мы потеряем стоимость С94. А здесь если вы посмотрите на правую колонку, то увидите – в результате цифра окажется незначительной. Это менее рискованный вариант. Поверьте.

– Менее рискованный, говоришь? – спросил Деннис и повернулся к Ванессе. – Все под откос, да? Ты правда думаешь, что нам следует перенести проект в другое место?

Ванесса посмотрела на отца, а потом медленно повернулась ко мне. В ее глазах был холод.

– Нет, – сказала она. – Я все тщательно обдумала. Я считаю, что мы должны продолжать действовать на выбранном поле.

Сегодня я видела кита, одного из последних в этом сезоне. Это была самка, появилась вместе с детенышем прямо у правого борта. Они плавали в чистой синей воде и смотрели на нас, как будто в целом мире не было ничего интереснее. Она подплыла ближе, чем следовало бы, так близко, что я разглядела каждую зазубрину на ее хвостовом плавнике и детеныша, который устроился под брюхом матери и чувствовал себя там в полной безопасности. Туристы были в восторге, они фотографировали, снимали на видео и повторяли вслух, что никогда это не забудут. Они говорили, что слышали о том, что у меня есть дар находить китов, и теперь сами в этом убедились и обязательно рекомендуют меня всем своим друзьям. Но меня это не радовало. Мне хотелось крикнуть ей, чтобы она увела своего малыша подальше отсюда. Мысленно я все еще видела того выбросившегося на берег детеныша. Я не хотела, чтобы она так нам доверяла.

Наверное, то, что сделал Майк, не должно было меня потрясти. И все-таки это было для меня шоком. Я действительно думала, что после всего, через что мне пришлось пройти, я без труда вычислю такого типа, как он. И теперь мне не давала покоя мысль, что я в нем обманулась. Я и без того мало спала, а теперь еще просыпалась среди ночи, к воспоминаниям об уже совершенных мной ошибках прибавилось еще одно.

В первые дни, сразу после отъезда Майка, я злилась не на него, а на себя. За свою глупость, за то, что расслабилась и допустила ситуацию, которая угрожала нашей безопасности. И возможно, за то, что позволила себе, пусть и ненадолго, поверить, что моя жизнь может измениться, хотя уже давно решила, что сближаться с людьми не имею права.

А вообще я злилась на всех: на Майка за то, что он нас обманывал; на людей из совета, которые согласились на его проект, не подумав о китах; на Кэтлин за то, что она позволила ему остаться, и я была вынуждена жить под одной крышей с его надушенной подругой с кольцом невесты на пальце, которая расхаживала по отелю, как будто ничего такого не случилось; ну и на Грэга за то, что он… за то, что он был таким идиотом. Он все время болтался у отеля, злился на меня и одновременно вроде как ждал, что я его прощу. Дошло до того, что мы орали друг на друга при каждой встрече. Думаю, мы оба тогда были на взводе, и ни у меня, ни у Грэга не хватало сил на то, чтобы проявить великодушие.

Не знаю почему – со мной уже давно такого не бывало, – но в ту неделю, когда Майк со своей подругой жили в отеле, мне стоило больших усилий, чтобы встать с кровати. Потом он уехал, но легче мне почему-то не стало.

И еще Ханна. Она сказала мне, с некоторым вызовом, что Майк заплатил ей за фотографии, и показала коричневый конверт с купюрами. Я не успела и слова произнести, как она заявила, что передаст эти деньги Национальным паркам на спасение заблудившихся китов и дельфинов. Она уже с ними переговорила, денег оказалось достаточно, чтобы купить дополнительные носилки для дельфинов, и даже еще останется. Как я могла ей запретить? Я видела, что где-то в глубине души моя дочь хотела защитить Майка, и за это я ненавидела его еще больше.

Ханна как-то притихла. Она перестала спрашивать о поездке в Новую Зеландию и больше времени проводила у себя в комнате. Когда я спросила, не случилось ли чего, она ответила, что у нее все хорошо. Очень вежливо так ответила, как бы давая понять, что мое присутствие нежелательно. А я по ней скучала. По ночам, когда она прокрадывалась ко мне в комнату и засыпала рядом со мной, я обнимала ее, словно хотела восполнить все те моменты, когда ее не было рядом. Так постепенно в ту зиму мы стали отдаляться друг от друга. Преследователи китов по вечерам часто собирались у отеля, будто, сидя вместе за столом, острее чувствовали то, что могли потерять. Ланс, нервно затягиваясь сигаретой, сообщил мне, что Йоши думает о том, чтобы продолжить научную карьеру. Бывшая Грэга в конце концов отказалась от своих претензий на «Сьюзен», но он вел себя так, будто это не было его настоящей победой. Думаю, после того как они прекратили споры из-за лодки, у Грэга в мозгу освободилось место для мыслей о том, что он потерял, а самоанализ не был его коньком.

Снос старого дома Булленов начался в конце августа. За ночь вокруг участка возвели проволочный забор, из города приехали подрядчики со своими доисторическими желтыми машинами и сровняли все с землей. Спустя всего семьдесят два часа забор исчез, и на месте старого дома и сарая осталась только распаханная бульдозерами земля. Когда я выходила в залив и возвращалась обратно, я смотрела на этот участок, и он напоминал мне рану в земле, трагичное черное «О», означающее протест.

Небо было непривычно серым и скучным, и это только усугубляло общее подавленное настроение. Когда приморский город окутывает серая атмосфера, из него уходит вся радость. Гостей стало меньше, хозяева местных мотелей, чтобы отбить выручку за счет торговли в выходные дни, снизили расценки. Мы втянули головы в плечи и старались не слишком об этом задумываться. И все время по заливу продолжали курсировать диско-лодки. Они словно прослышали о постройке нового отеля и решили, что теперь им все можно. Дважды, когда я выходила к Брейк-Ноус-Айленду, эти трехпалубные лодки проходили вдоль береговой линии, на борту было полно пьяных туристов, а музыка из репродукторов могла оглушить весь океан. По иронии судьбы одна из лодок рекламировалась в местной газете как судно, которое способно предоставить туристам все радости наблюдения за китами. Я позвонила в эту газету и высказала все, что о них думаю из-за размещения подобной рекламы. Кэтлин, узнав об этом, прямо сказала, что, если я буду продолжать в таком духе, заработаю себе язву.

Это странно, но со стороны казалось, что Кэтлин смирилась с уготованной судьбой. В любом случае после нашей нервной беседы у нее в офисе мы практически не разговаривали. Я не понимала, почему она так охотно согласилась на то, чтобы Майк соскочил с крючка, а она мне ничего не объяснила. Ночь за ночью Кэтлин уходила спать в свою часть дома, а я без сна лежала в своей маленькой комнате в конце коридора, слушала море и думала о том, сколько еще дней смогу его слушать, прежде чем мы с Ханной вынуждены будем собрать вещи и уехать из Сильвер-Бей.

В начале сентября городской совет объявил, что будут проведены обсуждения плана застройки и каждый сможет высказать свое мнение по этому поводу. Мало кто в Сильвер-Бей верил, что наше мнение кто-нибудь учтет. В предыдущие годы мы не раз были свидетелями застроек в соседних заливах и бухтах: в девяти случаях из десяти застройки продолжались, несмотря на жесткие протесты местного сообщества. Учитывая количество преимуществ и выгодных предложений, которые сулила компания Майка, я не сомневалась в том, что эти слушания обернутся пустой болтовней.

К тому же среди местного населения не было единства. Так получилось, что город разделился: были те, кто обвинял преследователей китов в том, что они излишне драматизируют ситуацию; многих, казалось, вопрос с китами вообще никак не волновал; а некоторые указывали на то, что наша деятельность и есть, по сути, вторжение в среду обитания китов. Последний довод было трудно опровергнуть, тем более что мы все чаще стали сталкиваться с лодками, у которых был менее жесткий кодекс поведения, и они постепенно начинали вести себя в наших водах как хозяева.

Владельцы кафе и управляющие магазинов были заинтересованы в росте туристической и деловой активности в городе, но пока это было нереально, и я им даже сочувствовала. Нам всем надо было зарабатывать на жизнь, и я лучше многих понимала, что сезон сезону в смысле заработка рознь.

Были и мы, преследователи китов, а с нами рыбаки и те, кто просто радовался жизни на берегу залива, где появлялись киты и дельфины, а также те, кто не хотел, чтобы Сильвер-Бей превратился в людный и шумный курортный город. Но у меня было ощущение, что именно наши голоса игнорировали, как будто нас вообще не хотели слышать.

Газеты освещали дебаты с каким-то нездоровым удовольствием: для них это была самая громкая история со времени большого пожара в пабе в восемьдесят четвертом году. Они опровергали обвинения в предвзятости, которые сыпались на них с разных сторон, и без конца связывались с планировщиками, застройщиками и представителями городского совета, чтобы те разъясняли и разъясняли свою позицию, пока им самим не опротивел звук собственного голоса. Дважды я видела в газетах имя Майка и, хоть и злилась на себя за это, читала все, что он говорил. Оба раза он говорил о необходимости компромиссного решения. И оба раза я отчетливо слышала в голове его голос и не переставала удивляться: как можно наговорить столько слов и в то же время почти ничего толком не сказать?

Давайте я расскажу вам кое-что о горбатых китах. В первый раз я увидела горбача, когда мне было восемь лет. Это было в каникулы. Мы с мамой и тетей Кэтлин вышли в море на рыбалку. Мама рыбалку не любила, но не хотела оставлять меня на лодке с тетей. Как она в шутку сказала, ее старшая сестра, как только на горизонте появится крупная рыба, способна позабыть обо всем на свете, и она не хочет, чтобы я плюхнулась в воду, пока Кэтлин затягивает на борт свой улов. Теперь я думаю, что мама просто хотела больше времени проводить с сестрой – к тому времени они уже несколько лет жили на разных континентах и обе тяжело переживали разлуку.

Мне очень понравились те каникулы. Мне нравилось ощущение безопасности, нравилось, что у меня появилась семья, о которой я раньше и не знала. В Англии мы жили без отца. Мама называла Рэя Маккалина легкомысленным, а тетя использовала более смачное словечко, но мама, когда это услышала, покачала головой, дескать, такие слова не следует говорить в моем присутствии. Меня растили женщины: мама в Англии, а когда кончились деньги, тетя Кэтлин и бабушка в Австралии. Мою бабушку я помнила смутно, ее образ из детства был расплывчатым, а тети Кэтлин, наоборот, очень четким. Бабушка была из тех женщин, которых ничего в жизни не интересует, они готовят, растят детей, а когда этот долг перед семьей выполнен, как-то теряются. Женщина своего времени, сказала бы о ней Кэтлин. Мои обрывочные воспоминания о бабушке связаны с двумя приездами в Австралию, когда я была еще маленькой девочкой. Я ощущала ее присутствие где-то в дальних комнатах отеля, она была доброй, смотрела бесконечные мыльные оперы по телевизору или задавала мне вопросы, которые еще рано было задавать девочке моего возраста.

Все, кто мог еще помнить те давние времена, говорили, что Кэтлин – дочь своего отца. Она всегда была чем-то занята, потрошила рыбу или тайком водила меня в Музей китобоев, а это для восьмилетней девочки казалось верхом свободы. Моя мама была на целых пятнадцать лет моложе, но казалась более взрослой, она одевалась с иголочки, пользовалась косметикой и всегда была идеально причесана. А Кэтлин, в рваных брюках, непричесанная, острая на язык, с ее историями про акул, была для меня олицетворением свободы. Статус богини окончательно закрепился за Кэтлин в мой второй приезд, когда она взяла нас с мамой на рыбалку и нам нанес визит нежданный гость.