Когда Салли соберется в следующий раз выходить замуж, пусть в свое удовольствие устраивает прием в «Савое», подумала Анабель, беспомощно разглядывая разбросанные по ковру визитку с одним вывернутым рукавом, брюки с лампасами, рубашку, галстук, блестящие черные туфли, даже носки и трусы. Она решила было позвонить горничной, но передумала. Не имело смысла также будить дворецкого. У них с поваром сегодня выдался нелегкий денек, хотя большую часть работы выполняли нанятые официанты. Она подошла к кровати и осмотрела узурпатора. По цвету волос Анабель узнала в нем шафера, но их знакомство во время свадьбы свелось к быстрому обмену ироническими взглядами, подтверждавшими, что оба имеют одинаково смутное представление о предстоящей церемонии.

«Ну что ж, он по крайней мере выглядит как джентльмен, — подумала Анабель, — и, черт побери, у меня нет никакого желания идти устраивать себе постель в одной из гостевых комнат, когда уже так поздно». Она разделась в ванной комнате, натянула ночную рубашку и скользнула в постель с другого края громадной кровати. Слава богу, он хотя бы не храпит, мелькнуло у нее в голове, и она преспокойно уснула.

Несколько раз за ночь Стах просыпался и обнаруживал, что рядом с ним спит какая-то женщина, но кто она такая, он не помнил. Поскольку подобное открытие было ему не в новинку, он продолжал безмятежно спать.

Стах и Анабель проснулись поздно и почти одновременно, с интервалом в несколько секунд. Она оперлась на локоть, и ее темно-рыжие волосы рассыпались по плечам.

— Мне заказать вам завтрак, князь Валенский, или вы мечтаете только об «Алка-зельцере»?

— Пожалуйста, завтрак, мисс де Фурман.

— Яйца всмятку? Свежие булочки? Или германская ветчина, мед?

— Прошу вас, и то, и другое.

— Чай или кофе?

— Чаю, пожалуйста.

— Вы очень любезны сегодня с утра, должна вам заметить.

Анабель сняла трубку телефона, стоявшего рядом с кроватью, и передала заказ на кухню.

— У вас, случаем, не найдется купального халата… я имею в виду, мужского халата?

— Естественно, нет. Я живу одна.

Стах поднялся с кровати, нагишом проследовал в ванную комнату и прикрыл за собой дверь. Анабель залилась смехом, лежа в постели. Ей было интересно, в чем он появится из ванной. В гардеробной лежала целая груда банных полотенец. Но тут дверь открылась, и Стах, точно так же, нагишом, вернулся в постель. Ну, одно испытание он, по крайней мере, выдержал, и совсем неплохо, подумала Анабель.

— Доброе утро, Мари, — приветствовала она горничную, вошедшую в спальню с одним подносом. За ней следовал дворецкий Лэндон, неся в руках другой.

— Доброе утро, мадам.

— Мари, подайте поднос князю, а ваш поднос, Лэндон, я возьму себе. Да, поставьте сюда, пожалуйста. Благодарю. На улице солнце?

— Чудесный день, мадам. Может быть, отдернуть шторы?

— Не надо, Лэндон. Я позвоню, если вы мне понадобитесь.

Она налила себе чаю, а Стах тем временем сосредоточенно поглощал поданный завтрак.

— Прекрасные яйца, — заметил он.

— Мой молочник держит кур и доставляет мне все, что они снесут за день.

— В самом деле?

— О да!

— Прекратите насмехаться надо мной, — сердито сказал Стах.

— Вы ужасно забавны. Как же мне не смеяться?

— Я не привык к подобному обращению, и мне оно не нравится.

— О боже, вы слишком серьезно к себе относитесь! — И она расхохоталась пуще прежнего.

— Пожалуйста, прекратите. После того как вы провели ночь с мужчиной, нельзя третировать его поутру, будто он новый комик из «Палладиума». Это просто невоспитанность, и ничего больше.

На этот раз она чуть было не опрокинула поднос, готовая свалиться с кровати от смеха. Стах отставил оба подноса, схватил ее за плечи и встряхнул. Анабель, задыхаясь, едва выговорила:

— Но мы же еще не…

— Ну, это ошибка, которую мы сейчас же, не теряя времени, исправим.

— Только попробуйте, черт побери! Вы не в моем вкусе.

— И вы попробуйте, а если не понравится, остановите меня.

Она не сумела его остановить, но, по правде говоря, подумала Анабель час спустя, ей не очень-то и хотелось, хотя он заставил ее пожертвовать вначале завтраком, а потом — и ленчем.

Стах понял, что Анабель де Фурман — как раз та женщина, которая ему необходима, и он заполучил ее, хотя это оказалось совсем непростым делом. Потребовался почти месяц ухаживаний по всем правилам, чтобы ему было дозволено нечто большее, чем вечерний прощальный поцелуй, и прошел еще один месяц, когда он наконец вновь был допущен к ее постели. Анабель можно было застигнуть врасплох лишь один раз, но дальше игра шла по ее правилам. Сначала нужно было решить некоторые практические вопросы, достичь финансового взаимопонимания, отдать соответствующие распоряжения. И только после того, как ее исключительно строгие и точные условия удовлетворились надлежащим образом, Анабель позволила себе задуматься, стоит ли ей заполучить Стаха просто так, для удовольствия. Нет, она не могла позволить себе подобной роскоши. Но был момент, когда ее одолевали сомнения, о которых она так никогда и не дала ему знать. Стах не желал взваливать на себя заботу об эмоциях женщин, а из того немногого, что он рассказал о себе, Анабель сумела понять почему.

Вместе со Стахом она неожиданно для себя получила дополнительный приз в виде нечастых визитов его сына Рэма, которому исполнилось к тому времени одиннадцать лет и который учился в Итоне. На тонком смуглом лице мальчика было написано такое непреодолимое упорство и замкнутость, которые сразу тронули добросердечную Анабель.

Мать Рэма, бывшая жена Стаха военных лет, снова вышла замуж и жила с новым мужем в полуразрушенном замке в Шотландии. Иногда Рэм проводил свои редкие школьные каникулы с отцом, если тот оказывался в это время в Лондоне. Немудрено, что в подобных условиях отношения отца с сыном оставались довольно натянутыми. Стаха не было рядом с Рэмом в детстве, и он с трудом понимал, как следует обращаться с сыном. Мальчик изначально был настроен враждебно по отношению к отцу, слыша с раннего детства, сколько он себя помнил, постоянные замечания матери в его адрес. Ему часто казалось, что им пренебрегают — отец вечно уезжал за границу играть в поло, хотя он мог бы на это время приехать к нему.

Он ощущал себя наследником, лишенным законных прав, когда сравнивал образ жизни Стаха со своей унылой жизнью в Шотландии, которую вынужден был делить с тремя сводными сестрами и отчимом, коих не любил.

Но при всем том Рэм невероятно гордился тем, что он — князь Валенский.

Он был достаточно взрослым для своих одиннадцати лет, но в его отношениях с людьми ощущалась некая замкнутость, так и не прошедшая с возрастом. В глубине души он чувствовал себя обманутым и постоянно носил в себе это чувство.

Но эти чувства и ощущения никак не отражались на его лице. Рэм был необыкновенно красивым мальчиком, почти ничего не унаследовавшим от своих белокурых предков по отцовской линии, кроме серых глаз, настолько напоминавших глаза Стаха, что Анабель немедленно привязалась к нему. Этот чудный мальчик очень несчастлив, решила Анабель, и ее натура, не терпевшая подле себя несчастливых существ, независимо от их возраста, решительно воспротивилась этому. Она пустила в ход всю свою мудрость и искусство обхождения, чтобы подружиться с Рэмом, и в конце концов тот полюбил ее так сильно, как только был способен. Очень скоро он обнаружил, что чувствует себя во время специально устраиваемых для него Анабель завтраков вдвоем так хорошо и раскованно, как никогда прежде. Только с Анабель он переставал ненавидеть счастливых людей по одной простой причине — он сам, пусть ненадолго, становился одним из них.

7

Когда Франческа улетала с близнецами и Машей из Лозанны, ею владела единственная мысль — немедленно убежать прочь от Стаха. Но, летя в самолете на запад, в Нью-Йорк, она сообразила, что единственные люди на свете, способные помочь ей сейчас, — это Файерстоуны. Поэтому, как только они прошли таможню аэропорта Айдлуайлд, она сразу же позвонила Мэтти в Голливуд и попросила своего бывшего агента встретить ее в аэропорту Лос-Анджелеса.

— Пожалуйста, Мэтти, не задавай мне никаких вопросов. Я все расскажу тебе по приезде, — умоляла она.

— Но, милая… не волнуйся… ничего… мы обязательно приедем, не беспокойся.

«Я всегда знал, что она вернется, — подумал Мэтти, вешая трубку. — Я знал, что этот тип сделает ее несчастной». Но все его предчувствия никак не подготовили ни его, ни Марго к тому, что они увидят Франческу с двумя малышами на руках. Они настолько изумились, что даже забыли про расспросы, тем более что Франческа и Маша были так измотаны многочасовым путешествием, что расспрашивать их о чем-то не имело никакого смысла. Файерстоуны отвезли женщин и малышей к себе домой, накормили и тут же отправили всех в постель.

— Теперь — спать! Поговорим обо всем утром, — распорядилась Марго.

Не успев проснуться, Франческа поведала свою историю Файерстоунам. В течение долгой поездки Франческа старалась не задумываться над теми фактами, которые открылись ей совсем недавно. Теперь же, когда она выразила их словами, у нее началась истерика. Только заверения Марго, что для нее и детей у них найдется безопасное место, удержали ее от того, чтобы тут же не бежать прочь.

— Мы отправимся в надежное место завтра, — сказал Мэтти.

— Нет, прямо сейчас! Я не могу оставаться здесь, он разыщет меня.

— Но туда почти шесть часов езды, милая.

— Мы успеем, если выедем через пятнадцать минут? Мы даже не распаковывали вещи.

Мэтти переглянулся с Марго и снова перевел взгляд на Франческу.

— Конечно, но мы доберемся туда затемно. Впрочем, не большая беда, вернемся при свете фар.

На большом «Кадиллаке» Мэтти они по шоссе № 101 доехали до Кармела, где свернули вниз к побережью на узкую, извилистую, опасную дорогу вдоль берега океана и, проехав около тридцати миль, добрались до принадлежавшего Файерстоунам домика, в котором обычно отдыхали.

Домик, почти невидимый с дороги, был построен из бревен секвойи. Там были водопровод, электричество и отопление, появившееся после того, как Файерстоуны открыли для себя, что даже летом на Большом плато ночи бывают очень холодные. Марго обставила домик прочной старинной мебелью, приобретенной в Кармеле, и накупила стеганых одеял, служивших в качестве покрывал на кроватях и вместо ковров на стенах. С маленькой лужайки перед домом, укрывшимся среди секвой, осин и сикомор, открывался вид на Тихий океан, раскинувшийся в тысяче футов внизу.

Когда Франческа следующим утром глянула вниз, перед ней открылась несравненной красоты береговая линия, равной которой не найти нигде в мире. Это был райский уголок, и она почувствовала, как в ней крепнет уверенность в безопасности.

Теперь все маленькое домашнее хозяйство держалось на Франческе. Порой, подавленная уединенностью дома, она думала, что уже дошла до края, достигла предела своих сил и на следующий день у нее не достанет смелости и терпения по-прежнему отдавать всю себя детям, но она ни разу не сломалась. Главное, что они с ней и невредимы. Эта мысль неотступно была с ней. Год за годом Франческа блюла их безопасность. Дэзи чуть не лопалась от переполнявшей ее энергии, и Франческа, ловя дочь за руку, ожидала, что ее ударит током; Дэни в свои три с половиной года могла подниматься по лестнице с трудом, только держась за перила, поочередно приставляя одну ногу к другой, передвигаться по ступенькам; Дэзи всегда была готова петь песни каждому, кто хотел ее слушать, называла любое животное, увиденное на картинке в книжке, и любую травинку в лесу, умела поставить всякую вещь на кухне на должное место, сама ела и чистила зубы; Дэни умела построить башню только из двух кубиков, знала, как перевернуть сразу три или четыре страницы в книге, но так и не научилась листать их по одной и понимала лишь самые простые словесные команды.

И тем не менее именно с Дэни Франческа проводила наиболее мирные и покойные минуты. В беззащитности Дэни была ее сила, ибо всякий видевший ее испытывал импульсивное желание защитить девочку. Дэни всегда была счастлива, поскольку ничто не расстраивало ее. Если у нее что-нибудь не получалось, она не впадала в неистовство и ни в коем случае не стала бы яростно колотить по столу, как поступила в один прекрасный момент Дэзи, осознав, что еще не умеет читать. Дэни не задавала, подобно Дэзи, бесчисленных вопросов, не докучала Франческе требованиями влезть на дерево, поймать земляного червя, сделать ей куличик из песка, приручить колибри, идти гулять в лес, собирать камушки на пляже-и все это немедленно и одновременно.

Каждую неделю либо Марго, либо Мэтти Файерстоун по телефону справлялись, как идут дела у беглецов, и Франческа всякий раз могла с гордостью сообщить, что у них все хорошо. Она была настолько переполнена своими материнскими чувствами, что ей не пришлось сожалеть о тех годах, когда она была кинозвездой, или месяцах, в течение которых ей довелось побыть княгиней. Любовь к Дэзи и Даниэль и страх за них надежно ограждали ее от эмоций, некогда владевших ею. Создавалось впечатление, что Франческа, внутри которой, казалось, когда-то был спрятан гигантский магнит, безотказно и безостановочно притягивавший новых и новых мужчин, сумела изменить свои природные свойства. Порой она, окинув мысленным взором свою жизнью в отрыве от остального мира, на короткое мгновение вспоминала те дни, когда любила Стаха и бормотала строки из Гамлета: