В первый же вечер по возвращении Мэтти встретил в баре отеля Дэвида Фокса, вице-президента киностудии, с которым они имели обыкновение совместно завтракать в Голливуде по крайней мере раз в месяц.

— Мы все просто обязаны поехать на следующей неделе в Довиль и посмотреть матч по поло, — настаивал Дэвид. — Это будет первая серьезная игра после войны.

— Поло? — пренебрежительно переспросил Мэтти. — Орава высокомерных придурков на маленьких нервных пони? Кому это надо?

— Но сейчас приближается период финальных игр. Там все будут, — упорствовал Дэвид.

— А как одеваются в Довиле? — полюбопытствовала вмешавшаяся в разговор Марго.

— Точно так же, как оделись бы вы, путешествуя на самой большой яхте, — со знанием дела отозвался Дэвид. — Ну и конечно же, все меняют туалеты трижды в день.

Марго с трудом удержалась, чтобы не облизнуться: «морские» наряды всегда особенно шли ей.

— Мэтти, дорогой, мне просто необходимо съездить в Довиль, — объявила она с таким выражением лица, которое лучше всяких слов убеждало Мэтти, что дальнейшая дискуссия на эту тему бессмысленна.

* * *

Отель «Нормандия», в котором Мэтти удалось в последний момент забронировать номера, был построен в английском стиле и внешне выглядел как обычный деревенский дом на берегу моря, увеличенный до гигантских размеров. В августе гостиницы «Нормандия», «Ройяль» и «Отель дю Гольф» приютили ту публику, которую неизменно можно повстречать в Париже в октябре, в Сент-Морице — в феврале, а в Лондоне — в июне.

В 1951 году эти люди входили в своеобразное сообщество, называвшееся «Интернэшнл сет» <Международный кружок.>. Газеты и журналы взахлеб писали о золотой молодежи, для которой не существовало серых будней остального мира, обремененного повседневными заботами.

Деньги служили запускным механизмом существования этого сообщества, но сами по себе не гарантировали допуска в него. Очарование, красота, талант — никакое из этих качеств, даже в соединении с богатством, автоматически не делало их обладателя членом «Интернэшнл сет». Непременным условием служило стремление вести такой образ жизни, при котором главными составляющими были удовольствия и развлечения, а труд ничего не значил, и предметом гордости служили любые достижения и успехи лишь в спорте и азартных играх. Это была жизнь, в которой основные усилия тратились на погоню за модой, на бесконечные разъезды по миру, жизнь, в которой вечеринки и бесчисленные мимолетные знакомства ценились выше глубокой дружеской привязанности.

Символом «Интернэшнл сет» стал мужчина, которого принято называть плейбоем. Истинный плейбой не обязательно владеет большим состоянием, но ему хорошо известно, где можно в любой момент раздобыть деньги. Он должен обладать чувством юмора, шармом, респектабельностью, способностью незаурядно проявить себя почти в любой игре, навыком пить не пьянея, как и подобает джентльмену, умением избегать карточных долгов и доставлять женщине такое удовольствие, о котором она не преминет поведать всем своим подругам.

Князь Александр Васильевич Валенский не был плейбоем в точном значении этого слова, но, поскольку его часто видели там, где собирались плейбой, пресса безоговорочно относила Стаха Валенского к этой касте.

Огромное личное состояние, которым владел Стах Валенский, полностью отделяло его от плейбоев. Ему никогда не приходилось жаловаться на отсутствие средств, даже в самые экстравагантные периоды его жизни. Напротив, он никогда не считал свое поведение и траты экстравагантными, ибо всегда мог позволить себе расходовать столько денег на свои причуды, сколько хотел. Легкое отношение к деньгам было обшей характерной чертой его предков, включая отца, владетельного князя Василия Александровича Валенского. Так или иначе, но никто не осмелился бы назвать Стаха Валенского бизнесменом. Большую часть своей сознательной жизни до 1939 года, пока Вторая мировая война не прервала соревнований по поло, он посвятил этой игре. Начиная с 1935 года он выдвинулся в десятку лучших игроков в этом виде спорта, столь дорогостоящем, что лишь девять тысяч мужчин во всем мире могли похвастать своим участием хотя бы в одной игре. Стах давал десять очков вперед почти любому игроку.

Валенский приобрел внешность настоящего атлета, всю жизнь нещадно истязая свое тело физическими упражнениями. Его отличали внимательный взгляд вызывающе дерзких глаз прирожденного хищника, густые брови, которые были намного темнее коротко подстриженных белокурых волос, упругих, словно шерсть только что наспех расчесанной щеткой собаки. Валенский никогда никого и ни о чем не просил. Сломанный несколько раз нос, загорелая, обветренная кожа человека, много времени проводящего под открытым небом, сильные, резкие, почти грубые черты лица придавали его внешности вид заправского хулигана. Однако двигался он с быстротой и изяществом человека, хорошо владеющего собой в любых обстоятельствах.

В Довиле был праздничный день, и толпы народа заполняли трибуны, чтобы наблюдать за финальными играми в поло. Когда администратор «Нормандии» известил мэра города о том, что у них в отеле остановилась Франческа Вер-нон, тот лично прибыл к ней в номер и с соблюдением всех формальностей, обычных при визитах к почетным гостям, попросил ее оказать ему любезность и вручить кубок победителю дневного матча.

— Вы не только окажете мне большую честь, мадемуазель, если согласитесь, — сказал мэр, — но сделаете этот день великим для всего Довиля.

Мэр отлично понимал, что участие знаменитой кинозвезды сулит несравненно большие доходы от игры, нежели просто само спортивное состязание.

— Ну, я не знаю… — ответила Франческа, немного поколебавшись для проформы, но мысленно она уже ясно видела себя в центре событий.

— Она будет в восторге, — заверила мэра Марго.

Дело в том, что у Марго имелся белый шелковый костюм с синей отделкой, который она еще не имела случая надеть во время поездки. Ей казалось, что наряд будет выглядеть слишком официально для зрительницы, но если Франческа примет участие в процедуре награждения, то костюм может смотреться вполне подходяще. Марго обожала сцены появления королевских особ среди публики, их участие в процедурах награждения, в чем ни за что не призналась бы никому, даже Мэтти. Порой в мечтах она видела себя, изящную, высокую, улыбающуюся, с огромным букетом роз, который ей только что, сделав реверанс, преподнесла маленькая девочка. Что ж, пусть это недоступно для нее самой, но что мешает Франческе осуществить эту ее мечту?!

* * *

Файерстоуны и Франческа с интересом наблюдали за игрой, но вскоре их энтузиазм сменился смущением. Игра была слишком быстрой, чтобы они могли уследить за ней, не зная ее сложных правил. Вместе с тем общая атмосфера на трибунах возбуждала их. Элегантно одетые зрители, благоухающие изысканными запахами, впали в своеобразную истерию — нечто среднее между искренними восторгами бурлящей толпы на испанской корриде и благородной взволнованностью рафинированной публики на скачках в Аскоте. Вскоре они, все трое, потеряли надежду понять, что понуждает зрителей время от времени взрываться аплодисментами или разражаться проклятиями, и просто наслаждались видом восьми великолепных атлетов, скакавших на резвых лошадях.

Взрыв ликования возвестил об окончании игры. Мэр Довиля направился к их троице и подал Франческе руку.

— Поторопитесь, мадемуазель Верной, — сказал он. — Пони разгорячены, и мы не можем долго держать их на поле.

Опершись на руку мэра, Франческа прошла через поле, все в рытвинах, оставленных копытами пони. Сильный ветер с моря надувал, как парус, длинную шелковую юбку ее зеленого, в мелкий белый и синий цветочек платья. На Франческе была большая белая шляпа из страусовых перьев с огромными волнистыми полями, украшенная в тон платью зелеными шелковыми лентами. Франческа поддерживала ее одной рукой, поскольку обнаружила, что в какой-то момент матча незаметно для себя растеряла шпильки, которыми шляпа была закреплена на ее волосах. Актриса и мэр наконец достигли середины поля, где их поджидали восемь еще не спешившихся игроков. Мэр кратко приветствовал их, сначала по-французски, затем по-английски. Неожиданно он протянул ей тяжелый серебряный кубок. Франческа непроизвольно, дабы не выронить трофей, приняла его обеими руками. Но как только она отпустила шляпу, порыв ветра немедленно сорвал ее с головы. Шляпа покатилась по полю, подпрыгивая и ненадолго задерживаясь у холмиков взрытого копытами торфа.

— О нет! — в отчаянии воскликнула Франческа.

Но не успела она вымолвить что-то еще, как Стах Валенский, сидя верхом на пони, наклонился и одной рукой подхватил ее. Прижав Франческу к груди и легко удерживая ее на весу, он направил лошадь вслед убегавшей шляпе. «Беглянку» успело отнести почти на двести ярдов, когда Валенский, по-прежнему прижимая к себе Франческу, перегнулся в седле, подхватил шляпу за ленты и бережно водрузил на голову актрисе. Трибуны взорвались смехом и аплодисментами.

Но Франческа не слышала шума всеобщего ликования. Время для нее словно остановилось. Она инстинктивно замерла, молча прижавшись к промокшей насквозь спортивной рубашке Стаха. Она ощущала возбуждающий запах его пота. Рот ее наполнился слюной, ей захотелось впиться зубами в загорелую кожу на его шее, прокусить насквозь, ощутить вкус его крови, слизнуть языком ручейки пота, струившиеся по груди, видневшейся в распахнутом вороте его рубашки. Она желала, чтобы он, такой, как сейчас: грязный, потный, не остывший после игры, — упал вместе с нею, не разжимая объятий, на землю и овладел ею.

Не теряя хладнокровия, Стах подскакал к остальным игрокам, продолжая прижимать к себе Франческу. Наконец он соскользнул с седла и осторожно поставил ее на ноги. Непонятно каким образом, но она продолжала сжимать в руках кубок и стояла, покачиваясь на высоких каблуках, готовая в любой момент упасть. Стах забрал у нее из рук кубок, поставил его на землю и взял обе ее руки в свои, чтобы помочь ей сохранить равновесие. Какое-то мгновение они молча стояли так лицом к лицу, а потом он наклонился и поцеловал ей руку. Однако это был не обычный, ничего не значащий мимолетный поцелуй, который лишь слегка колеблет воздух около запястья. Его горячие упругие губы будто впились в ее кожу.

— А теперь… — сказал он, прямо глядя в ее изумленные глаза, — кажется, вы собирались вручить мне награду?

Нагнувшись и подобрав кубок с земли, он подал его Франческе, и она молча возвратила ему приз. Толпа вновь зааплодировала, а Франческа едва слышно прошептала:

— Обнимите меня снова.

— Не сейчас, позднее.

— Когда? — Франческа была поражена, насколько недвусмысленно и откровенно прозвучал ее голос, — Сегодня вечером. Где вы остановились?

— В «Нормандии».

— Пошли, я провожу вас на ваше место.

Он подал ей руку, и они, не проронив больше ни слова, вернулись к Марго и Мэтти. Говорить больше было не о чем: все важное было уже сказано.

— В восемь! — уточнил он.

Она молча согласно кивнула. Он не поцеловал ей руку во второй раз, но ограничился лишь легким поклоном и зашагал по полю прочь.

— Боже правый, что все это значит? — требовательно спросил Мэтти, но Франческа не удостоила его ответом. Марго же ничего не стала спрашивать. Она заметила растерянность на милом, так хорошо знакомом ей личике Франчески, и ей все стало понятно без слов. Это новое выражение лица ее подопечной говорило о том, что произошло нечто, выходящее за рамки прежнего жизненного опыта Франчески.

— Идем, дорогая, — сказала Марго, обращаясь к актрисе, — все уже уходят.

Франческа неподвижно стояла на месте, не слыша ее.

— Во что ты собираешься переодеться? — шепнула ей на ухо Марго.

— Мне совершенно все равно, что надеть. Не имеет значения.

— Что?!

Марго самым искренним образом была шокирована так, как никогда за последние двадцать лет.

— Идем, Мэтти, нам надо возвращаться в гостиницу, — скомандовала она и, позволив ему сопровождать Франческу, устремилась вперед, продолжая недоверчиво повторять про себя: «Не имеет значения! Не имеет значения! Она что, с ума сошла?»

* * *

Франческа Верной была единственной дочерью профессора Рикардо делла Орсо и его жены Клаудии. Отец возглавлял факультет иностранных языков Калифорнийского университета в Беркли, куда он приехал, эмигрировав из Флоренции в 20-х годах. Родители Франчески происходили из старинных, с многовековой родословной, знаменитых семей славного, увенчанного многими башнями горного городка Сан-Джимиано, расположенного недалеко от Флоренции. В обеих семьях всегда рождались женщины ослепительной красоты, но очень многие из них подверглись бесчестью или были опозорены по строгим меркам своего времени. Несколько веков знатные мужчины Тосканы седлали лошадей и скакали в Сан-Джимиано, привлеченные легендами о прекрасных дочерях из семейств делла Орсо и Веронезе. И часто, пожалуй, даже слишком часто они не разочаровывались в своих ожиданиях.