— Но я думала… мне казалось, что я буду жить с Анабель, а не с тобой, Рэм, — пролепетала Дэзи.

— Ни в коем случае я не допущу этого. Анабель через несколько месяцев найдет себе нового мужчину, который станет содержать ее, и тебе не следует жить в таком доме. Надеюсь, ты сама понимаешь всю двусмысленность ее положения.

— Рэм! Как ты можешь говорить такие гадости?! Ведь Анабель для меня — почти что мать!

— Это только подтверждает мою правоту в том, что ты еще ребенок и не способна понять, что Анабель живет на содержании у богатых мужчин, всегда жила так прежде и будет жить…

— Неправда! Как ты можешь быть таким ужасным!

— Тогда почему отец так и не женился на ней?

Дэзи колебалась, не находя, что ответить, и, рассердившись, решила сменить тему:

— А что будет со слугами? Как ты поступишь с ними?

— Назначу им пенсию, — равнодушно ответил Рэм. — Они, все до одного, слишком стары. Мне не улыбается мысль, что мы обречены терпеть их при себе и ждать, пока они все не перемрут в буфетной. Они — еще одно из безумств нашего отца, вроде тех сентиментальных соображений, чтобы вкладывать все свои деньги в «Роллс-Ройс». Я намерен расставаться с «Ролле» и заберу оттуда и твои деньги тоже. Сейчас самое время заставить наши деньги работать, и к тому же пришла пора как можно больше денег перевести за пределы Англии.

— Нет, Рэм! Ты не имеешь права продавать мои акции. Папа оставил их мне, и я не собираюсь расставаться с ними.

— Дэзи, — попытался вразумить ее Рэм, — на рынке нет места эмоциям. Я — твой законный опекун, и если я захочу продать твои акции, то имею все права на это.

— Ты хочешь сказать, что сделаешь это? Против моей воли? — гневно взглянула на него Дэзи. Акции «Роллс-Ройса» казались ей теперь единственной опорой в жизни, реальной и осязаемой памятью об отце, о его постоянной заботе, той единственной связью с прошлым, которую Рэм готов был столь неожиданно и грубо разорвать.

— Ладно, черт с ними, — рявкнул он, — держись за свои акции, если они так много для тебя значат.

— А моя лошадь? Где я буду ее держать? — спросила Дэзи, стараясь нащупать еще какую-либо твердую опору в своей жизни, которую Рэм не смог бы разрушить одним решительным словом.

— Не беспокойся, мы подыщем для нее другую конюшню рядом с новым домом. Ты сможешь, если захочешь, держать хоть две дюжины белых лошадей и целую псарню гончих, — заявил Рэм, с облегчением поняв, что Дэзи, похоже, избегает называть истинные причины, по которым им не следует жить вместе.

— А как же твоя квартира? — робко поинтересовалась Дэзи. — Мне казалось, что ты доволен ею.

— Она слишком мала для нас двоих. Я в один миг смогу избавиться от нее и к тому же окажусь в выигрыше. Большую часть картин я намерен выставить в Сотби, хотя, разумеется, я оставлю себе пару Рембрандтов и всю мебель. Боже мой, ты даже не представляешь себе, сколько в наше время стоят все эти французские штучки! Не говоря уже об иконах: они одни — целое состояние.

— Итак, значит, ты решил продать все. Все, что я люблю, все, среди чего я выросла.

Дэзи взглянула на него, и ужас застыл « ее широко раскрытых глазах. Она, конечно, могла пристыдить Рэма, готовая разорвать его на куски, однако со своим имуществом он имел право делать все, что пожелает.

Он обнял ее и привлек к себе.

— Мы будем вместе, только ты и я, и никаких дряхлых слуг рядом, всюду сующих свой нос и опекающих тебя, как малое дитя. Ты ведь сама хочешь этого, не так ли?

Она ничего не ответила, продолжая смотреть в сторону. Приняв ее молчание за знак согласия, Рэм запустил руку к ней под блузку, по-хозяйски властно сжав одну из грудей, и принялся водить пальцем вокруг соска. Несмотря на всю свою злость, она ощутила, что ее сосок невольно затвердел, а Рэм тем временем, задрав блузку повыше, приник губами к ее груди. Другая его рука забралась ей под юбку, нащупывая пушистые волосы на лобке, ища пальцами самое укромное теплое местечко. Дэзи задрожала or ужаса, заслышав чьи-то легкие шаги по лестнице, ведущей на террасу, но Рэм, глухой ко всему на свете, с еще большим неистовством набросился на ее соски с такой страстью, будто стремился вобрать всю Дэзи внутрь себя. Напрягая все силы, Дэзи оттолкнула его, отодвинувшись как можно дальше, насколько позволяли размеры диванчика, на котором они сидели, и, одернув блузку, с испугом взглянула в ту сторону, откуда послышались шаги. Изумленный Рэм наконец все понял и пришел в себя; и, когда появилась Анабель, неся вазу с цветами, она застала их сидящими на расстоянии метра друг от друга, причем Дэзи показалась ей полностью погруженной в Бальзака.

— Дети, как вы меня напугали! Я была уверена, что одна здесь. Взгляните на эти розы, разве они не прекрасны? Дэзи, они для твоей комнаты. Элеонора Кавана и ее дочь приезжают завтра рано утром, и я расставлю в доме цветы к их прибытию.

— Господи, опять новые люди! Этот дом начинает походить на постоялый двор, — недовольно пробормотал Рэм.

— Они тебе понравятся, — заверила Анабель, мало заботясь о том, случится ли так на самом деле. Ей показалось, что, судя по их виду, Дэзи с Рэмом опять ссорились.

Этим вечером Дэзи сразу после ужина поднялась к себе в комнату и заперлась. Позднее Рэм несколько раз стучал в дверь, каждый раз все настойчивее, и шепотом звал ее. Но она с вызовом поглядывала на дверь, решившись не отвечать ему. Только заслышав его удалявшиеся шаги, Дэзи разразилась слезами.

Следующим утром, рано на рассвете, Дэзи выпорхнула из «Ла Марэ», сунув в карман кусок хлеба и апельсин, и отправилась скитаться по проселочным дорогам Онфлера вместе с Тезеем, которого держала на поводке, не позволяя псу заглядывать на соседские скотные дворы. Дэзи рассчитывала, что, оставшись одна в компании со своей собакой, она сумеет найти путь назад, в те времена, когда ее жизнь была несложной и подчинялась строгим правилам, когда она знала свой жизненный путь и следовала ему. Часы шли, солнце уже стояло высоко над головой, и тут до Дэзи дошло, что Анабель, наверное, давно ждет ее к ленчу. Сегодня должны приехать новые гости: Элеонора Кавана с дочерью, у которой такое смешное имя и которая, как считает Анабель, должна ей понравиться. Сама мысль о встрече с незнакомыми людьми показалась Дэзи невыносимой, но, с другой стороны, эта девушка будет жить с ней в одной комнате, что намного облегчит существование, поскольку Дэзи не могла справится с ситуацией самостоятельно.

О прибытии матери и дочери Кавана в «Ла Марэ» Дэзи стало известно еще на подъездной дорожке к дому, где уже стоял громадный, вишневого цвета «Даймлер» и добрая дюжина чемоданов, которые шофер в униформе перетаскивал в дом. «Ах, черт!» — выругалась про себя Дэзи, наблюдая эту сцену. Это было самое крепкое ругательство из всех, которые она знала. Анабель никак не предупредила о том, что визит официальный. Они что, вообразили себе, будто принадлежат к особам королевского дома? Дэзи бросила взгляд на свои запыленные теннисные туфли, на юбку, из которой давно выросла, и поношенный свитер. «Мои волосы, наверное, похожи на воронье гнездо, — промелькнуло у нее в голове. — Впрочем, они сейчас, наверное, пьют херес на террасе, и у меня еще есть время привести себя в божеский вид», — решила она.

Никем не замеченная, Дэзи проскользнула вверх по лестнице и торопливо добежала до дверей своей комнаты. Оттуда не доносилось ни звука, и Дэзи, влетев в комнату, застыла на пороге, чуть не упав, при виде сидевшей с ногами на подоконнике девушки, глядевшей на море. Поздно! Девушка обернулась, с удивлением уставилась на Дэзи.

— Не может быть, чтобы ты была Дэзи!

— Почему это?

— Дези — это маленькая девочка пятнадцати лет.

— А тебе самой-то сколько?

— Мне уже почти семнадцать.

Дэзи присвистнула.

— На вид тебе столько не дашь.

Кики Кавана в возмущении соскочила с подоконника, выпрямившись во весь рост, каждый сантиметр которого демонстрировал дерзкую и решительную, уверенную к себе женщину. У нее были изогнутые брови, лицо только что нашкодившего котенка и короткие растрепанные волосы, когда-то каштановые, а теперь перемежавшиеся зелеными прядями. В ее темно-карих глазах горели желтые, дьявольские огоньки, а прекрасной формы головка была украшена крошечными, безупречной формы ушами. Наряд ее представлял нечто среднее между свадебным гуцульским платьем и вычурным одеянием новоиспеченной афганской принцессы: красный полотняный хитон с многочисленными складками, украшенный богатой вышивкой, с аппликациями из позолоченной кожи и с бахромой, был перепоясан несколькими разноцветными ремешками. Девушке недоставало только ножных браслетов с бубенцами.

— Кем бы ты ни была, но выглядишь ты совершенно восхитительно, — заявило это создание Дэзи. — Я пыталась убедить мать, что сейчас самое время возврата к классике, но она никогда меня не слушает. Стоит ей увидеть тебя, и она будет жалеть, что позволила мне сотворить вот это с моими волосами.

— Может быть, тебе стоит снова перекрасить их? — предложила Дэзи.

— Я уже пробовала — ничего не выходит. Придется подождать, пока отрастут. Ах, черт! Я не могу спуститься вниз и знакомиться с людьми в таком виде. Ты не одолжишь мне что-нибудь… какие-нибудь рубашку и шорты? А заодно и немного твоих волос?

Кики с нескрываемым восхищением рассматривала Дэзи. Даже старые теннисные туфли Дэзи казались ей верхом совершенства.

— Но мои наряды будут тебе велики. Я, конечно, подыщу что-то, но ты просто утонешь в моих вещах, — ответила Дэзи, совершенно очарованная этой маленькой цыганкой, поселившейся в ее комнате.

— Не обращай на меня внимания. Я всегда прихожу в подобное состояние при виде высоких красивых натуральных блондинок вроде тебя. У меня при этом возникает ощущение, будто меня слегка ткнули в дерьмо, но это быстро проходит. Через минутку я приду в себя. Вообще-то мне кажется, что я вовсе не дурна собой, но все эти древесные нимфы сразу заставляют меня спуститься на землю. Вот пидор! Как тебе нравится это словечко? Меня только что научили ему в Англии, и оно кажется мне страшно полезным. — Она одарила Дэзи вызывающей улыбкой.

— Леди Олден категорически запрещает употреблять его, так что наверняка это недурное словечко. Каждый раз, как у нас кто-нибудь произносит это слово, он получает линейкой по пальцам.

— Линейкой! Высшая мера наказания? Ах да, телесные наказания, не так ли? Ты уже испытала это на себе? Как они смеют! Значит, ты и вправду Дэзи?

— Ну конечно, кто же еще?! Иначе что бы я делала в этой комнате?

— Я думала… впрочем, ладно, не имеет значения. Оставим это. Я решила больше никогда не говорить «не имеет значения». Это выражение сводит людей с ума, и они непременно норовят все из тебя выудить. Мне раньше казалось, что Дэзи — ужасно глупое имя, настоящий анахронизм, но теперь я вижу, что оно для тебя подходит, поскольку ты… Как правильно «для тебя» или «тебе»?

— Тебе.

— Мое вам спасибо, у меня нелады с грамматикой. Понимаешь, я представляла себе маленькую девочку по имени Дэзи, настоящую княжну, и что же, мать твою, я вижу? Говорю тебе, одного твоего вида достаточно, чтобы смутить меня. Впрочем, любой на моем месте смутится. Слушай, знаешь, что я ненавижу больше всего?

Дэзи не могла отвести глаз от Кики. Только сейчас она заметила ее ногти, покрытые зеленым лаком, подкрашенные зеленой тушью ресницы, обведенные зелеными тенями глаза.

— Тех расфуфыренных дамочек, что уверяют нас в «Вог», будто они живут, имея всего три восхитительные серые юбки, сшитые лет пятнадцать назад, — конечно же, у Мейна, у кого же еще? — парочку простеньких кашемировых черных свите-рочков, но зато позволяют себе раз в год прибавить какую-нибудь новую драгоценность к своей коллекции, вроде бесценных старинных китайских комнатных тапочек. Ясно же, что это наглое вранье, но попробуй опровергни. Вот дерьмо, мне никогда не нравилось это платье! — Она ткнула пальцем куда-то в середину своего искусно сшитого туалета.

— Стой, не переодевайся и никуда не исчезай, — скомандовала Дэзи, войдя в свою роль лидера, которую всегда играла в школе, — я сию минуту вернусь.

Она возвратилась через пять минут с заколотыми на макушке волосами, в которые было воткнуто несколько пурпурных цветков бугенвиллеи, увивавшей стены дома. На ней было надето мини-платье из серебряной бумаги, то самое, что она приобрела у «Биба» за три фунта. Платье было одноразовым, и Дэзи до сегодняшнего дня не осмеливалась надеть его.

— У тебя есть какие-нибудь украшения от Пако Рабана? — спросила она Кики.

— Можешь не сомневаться. Минутку…

Кики покопалась в одном из своих семи чемоданов и вытащила старинное литое металлическое украшение в виде искусно обрамленного большого зеркала, которое вешают на шею, — своеобразный символ целомудрия. Она защелкнула украшение на шее Дэзи.

— Серьги?

— Нет, думаю, что это будет чересчур. Я просто пойду босиком. Эффект тот же, но хлопот меньше.