Ложка Сары застыла в руке.

— За графа Хоуксмура.

Рука Сары дрогнула, ложка глухо стукнула о край деревянной миски, но две молодые женщины сделали вид, что ничего не заметили. Рот Дженни от удивления приоткрылся, она на мгновение потеряла дар речи.

Ариэль, уже привыкшая к этой новости, прекрасно понимала, какое ошеломляющее впечатление производит ее известие. Она поднесла ложку ко рту и принялась жевать кусочек сочного мяса, давая своим собеседницам время, чтобы освоиться с этой мыслью. Справившись с мясом, она произнесла:

— Это из-за приданого, спорных земель и королевы.

В наступившей тишине она рассказала жадно слушавшим ее женщинам то немногое, что знала сама. Руки Сары уже не дрожали. Она спокойно черпана похлебку и время от времени прихлебывала вино, но взгляд ее не отрывался от лица Ариэль. Под конец рассказа Дженни засыпала Ариэль вопросами за двоих.

— Когда это произойдет?

— Я сама еще не знаю, но вряд ли раньше Рождества — ведь нужно будет принять две сотни гостей.

Ариэль положила ложку, подалась всем телом вперед и оперлась подбородком о сплетенные руки. Ей, разумеется, даже не пришло в голову рассказать этим женщинам — своим ближайшим подругам, — что задумал Рэнальф сделать с Хоуксмуром: это ужасало даже ее.

Сара слушала Ариэль. Лицо ее ничего не выражало, но все ее тело била крупная дрожь. Руки Сары были спокойны, движения — четки и размеренны, но мозг ее разрывался от вопросов, рвущихся наружу и замиравших на ее парализованном языке. И эти вопросы были не из тех, которые Дженни, с ее обостренными чувствами, могла бы понять и задать за нее. Нет, они были связаны с событиями, о которых Дженни абсолютно ничего не знала… и должна была оставаться в неведении.

Этот граф Хоуксмур был наследником Джеффри. Но не был ли он также и сыном Джеффри? Успела ли Клара рассказать? И знает ли что-нибудь сын Джеффри про другого ребенка?

Она никогда не надеялась услышать хоть что-нибудь про этого ребенка. Она просто передала его мужчине, который должен был взять на себя все хлопоты о нем, должен был обеспечить его будущее. Человек этот должен был сделать так, чтобы ребенка никогда не коснулся ужас, павший на его мать. И каждый раз, когда имя Хоуксмура произносилось под кровлей ее дома, Сара скрывала все свои мысли и предположения так глубоко в душе, что они вряд ли могли надеяться когда-нибудь увидеть свет.

И вот теперь Хоуксмур снова появился рядом с ней. Снова Хоуксмуры и Равенспиры встретились вместе, здесь, на расстоянии броска камня от дверей ее дома. Руки старой женщины задрожали, и она поспешила зажать их между колен.

— А что будет с твоими лошадьми? — спросила Дженни, снова вешая котел над огнем и бросая туда пучок сухой ромашки.

Она не была посвящена в планы Ариэль, касавшиеся разведении породистых лошадей, но хорошо знала о страсти своей подруги к свободе и независимости.

Губы Ариэль упрямо сжались.

— Ничто не сможет остановить меня, Дженни. Если я не смогу основать свой конный завод здесь, я возьму их отсюда. Мне надо только совершить несколько сделок и заработать необходимую сумму, чтобы иметь возможность жить своими трудами. Тогда я уйду куда-нибудь подальше и от Равенспиров, и от Хоуксмуров. Буду жить сама по себе и отвечать только перед самой собой. Меня никто не остановит.

Дженни ничего на это не сказала. Сара посмотрела на Ариэль, на ее побелевшее лицо, на котором горели яростным блеском темно-серые глаза, и жалость к девушке охватила старую женщину. Боже, это бедное дитя не осознает, на что замахивается! Ни Хоуксмуры, ни Равенспиры никогда не позволяли никому становиться у себя на пути.

Почувствовав на себе пристальный взгляд Сары, Ариэль взглянула ей в глаза и словно прочитала ее мысли.

— Не забывайте, что я тоже из рода Равенспиров, — мягко произнесла она.

Глава 3

-Мне будет не хватать тебя, Саймон. — Елена лениво потянулась всем своим обнаженным гибким телом и прижалась к любовнику. Изящно выгнув стопу, она легонько толкнула его пальцами ног в голень и обвила руками его шею — мужчина лежал на спине, заложив руки за голову. — Ты так Долго пропадал на войне, а теперь, едва вернувшись, собираешься жениться. Зачем тебе это надо?

Саймон Хоуксмур выпростал руки из-за головы и погладил свою возлюбленную по спине. Впервые за много месяцев он предавался любви с Еленой, но пальцы его не забыли удивительную нежность ее тела, и теперь, после долгой разлуки, ему казалось, что они расстались только вчера.

— Мужчине в тридцать четыре года, моя дорогая, пора задуматься о жене.

Он легко вздохнул.

— К тому же, если любовь всей моей жизни отказывается выйти за меня замуж, я поневоле должен посмотреть вокруг себя.

Елена провела языком по его щеке.

— Ты же знаешь, что я не могу снова выйти замуж, Саймон. Тогда я потеряю детей. Завещание Гарольда столь же непреклонно, как и его смерть. А я даже ради тебя не смогу отказаться от детей.

Он ничего не сказал на это, но руки его продолжали машинально гладить ее.

— Однажды ты мог жениться на мне, Саймон. Десять лет назад ты мог стать моим супругом, — продолжала Елена.

— Из воинов получаются плохие мужья, — задумчиво протянул он, поглаживая ее ягодицы. — Джон Мальборо любит свою жену, но бедняжке Саре приходится месяцами, а порой и годами, коротать время в одиночестве, дожидаясь его. Я не мог бы обречь свою жену на такую жизнь.

— Потому, что она могла бы найти утешение на стороне?

За этим вопросом последовало краткое молчание, и Елена внезапно ощутила, как напряглось тело ее возлюбленного.

— Скажем так: я не хочу, чтобы у нее была причина поддаться искушению. Я не смог бы перенести неверности своей жены, даже если бы очень любил ее.

От его спокойных слов повеяло ледяным холодком, уже знакомым Елене. Она уже хорошо изучила темные стороны характера Саймона Хоуксмура, знала и его беззаботный смех, и самозабвенную любовь. Познакомившись в раннем детстве, они поверяли друг другу свои мечты. Потом, повзрослев, они вместе познали радости плотской любви. А потом Саймон отправился на поля сражений, а Елена вышла замуж за виконта Келберна, много старше ее годами. Когда тот скончался, оставив ее вдовой с тремя детьми на руках, в его завещании обнаружили пункт, согласно которому в случае ее нового замужества опека над детьми переходила к брату ее покойного мужа.


— Смотри, как бы не пришлось страдать от измены юной жены, — сказала она.

Саймон мягко отстранил от себя любовницу и сел на постели. Лицо его потемнело, глаза смотрели холодно и жестко.

— Нет, я не хотел бы этого, Елена. Я просто не потерплю неверности в моем браке.

Елена натянула на себя простыню и посмотрела на сидящего Саймона.

— И сам ты будешь вести себя так же?

— Да, — кратко ответил он.

— И когда же твоя свадьба? — Голос ее звучал безжизненно и невыразительно.

— Завтра я отправляюсь в дом моей невесты.

Саймон Хоуксмур поставил ноги на пол. Красный, едва заживший шрам вился по его ноге от колена почти до живота, напоминая тонкую огненную змейку.

— Так скоро?! — Она повернула голову на подушке, глаза ее стали испуганными. — Мы с тобой не видели друг друга целый год, а ты уже покидаешь меня! — Она крепко зажмурила веки и едва слышно произнесла: — Так, значит, это прощание… навсегда.

— Да, — так же тихо ответил он. — Прощание с нашей любовью, но, надеюсь, не с нашей дружбой.

— Черт тебя побери, Саймон Хоуксмур! — Елена открыла глаза, и он увидел в них слезы, которые она поспешила смахнуть рукой. — Черт тебя побери! Почему же ты не предупредил меня раньше?

— Я думал, ты понимаешь, — ответил он и тяжело встал, опираясь на спинку кровати. — Я думал, что ты должна знать, как это бывает, Елена.

— Ты никакой не пуританин, Саймон. И никогда им не был, несмотря на твои ужасные костюмы и стремление к безупречной семье! — заявила она, сердито фыркнув.

— Но ведь ты знаешь историю моей семьи. И ты знаешь, что я не хочу повторять ее. — Он посмотрел на нее сверху вниз, и в его взгляде сожаление смешивалось с раздражением, — Как ты думаешь, для чего еще я затеваю этот брак?

Елена села в постели, прижимая простыню к груди.

— И на ком же ты женишься, Саймон?

— Ты не знаешь?! — Он взглянул на нее, не веря своим ушам.

— Откуда я могу знать? При дворе я не бываю и никого не принимаю, кроме тебя, — воскликнула она. — Мне ты сказал только, что женишься. Даже не упомянул, что это означает конец нашим отношениям. Ничего не сказал про то, когда состоится свадьба и кто твоя невеста.

Он вздохнул.

— Я женюсь на леди Ариэль Равенспир, Елена.

— Равенспир! — воскликнула она. — Великий Боже! Но ведь они убили твоего отца!

— За последние годы я видел довольно пролитой крови, Елена. И я устал от нее, устал от ненависти, от войны. Моя семья слишком долго враждует с Равенспирами, и каждое поколение только растравляет эту рану то страстью, преступной в глазах общества, то жестокостью. — Он склонился к любовнице, пронзая ее взглядом. — И положить конец этой вражде может только брак.

— Но они же убили твоего отца!

— А я положу начало миру между нашими семьями.

Елена отвела взгляд в сторону. Ей был знаком этот взгляд, внезапно задвигавшиеся на щеках желваки, решимость и твердая воля, звучащие в произнесенных тихим голосом словах. Когда Саймон Хоуксмур впадал в такое состояние, переубедить его становилось совершенно невозможно. В нем было множество подобных странностей. Он был воином, который ненавидел разлад в своей семейной жизни, человеком неимоверной силы, любовные ласки которого были так нежны и осторожны, что не смяли бы даже лепестков розы. Но прежде всего он был человеком, преданным своим убеждениям. Он всегда держался в стороне от пустых разговоров. Ни одна из партий не считала его своим членом; он терпеть не мог жизни за чужой счет. Именно за это его так уважали и даже боялись: ведь его нельзя было купить.

Елена лежала молча, слушая его и наблюдая, как он неловко двигается по комнате, одеваясь. Услышав легкий звон шпаги, пристегиваемой к поясу, она поняла, что Саймон вот-вот уйдет.

— А что, если Равенспиры примут тебя не с миром? — Она перекатилась на бок, чтобы не упускать любовника из виду. Темные глаза ее казались особенно глубокими по контрасту с белизной подушки.

— Рэнальф согласился на этот брак… хотя, надо признаться, не без некоторого нажима со стороны королевы, — ответил он. — К тому же, судя по количеству разосланных приглашений, он собирается выдать свою сестру замуж, не скупясь на расходы.

Он присел на кровать рядом с любовницей и взял ее за руку.

— Елена, если кто-нибудь и может понять то, что я делаю, так это ты.

— Ты питаешь какую-то странную для военного человека привязанность к миру, — сказала она, сжимая пальцы в кулачок, который тут же потонул в его громадной ладони. — Но Равенспиры известны своей склонностью к предательству. Почему ты думаешь, что им можно верить?

— Если Рэнальф хочет сохранить свое положение при дворе, то о предательстве не может быть и речи. Как я сказал, тебе, любимая, сама королева хочет этого брака.

— Пусть так. — Елена приподнялась на локте. Она уже оправилась от первого потрясения. Чувства все равно не смогли бы ничем помочь, а ей, как умной женщине, не хотелось навсегда рвать отношения со своим другом и любовником. — Рэнальф Равенспир может не задумываясь предать своего лучшего друга, если это ему понадобится. К тому же он известен как человек, который ничего не забывает. Про него говорят, что он будет носить в душе злобу до конца своих дней… или до конца дней своего врага.

Саймон улыбнулся:

— Для женщины, не бывающей при дворе, ты чересчур хорошо осведомлена о придворных сплетнях, любовь моя.

— Но ведь ты не сможешь отрицать этого!

Он покачал головой.

— Я просто не могу этого сделать. Но вряд ли стоит задумываться об этом, если мы собираемся стать одной любящей семьей. К тому же через месяц после свадьбы я увезу леди Ариэль в Хоуксмур, и Рэнальф и его братья никогда больше не увидят меня. Но этот брак раз и навсегда положит конец нашей вражде.

— Ты совершенно невероятный человек, Саймон Хоуксмур, — сказала Елена, гладя его по щеке одной рукой и осторожно прикасаясь другой к едва зажившему шраму.

Он накрыл ее руку своей. Во взгляде его появилась неуверенность, которую ей было так странно в нем видеть.

— Как ты думаешь, эта молодая девушка не сочтет мою внешность отталкивающей, Елена?

— Как тебе могут приходить в голову такие мысли? — воскликнула она, садясь на кровати и обхватывая его лицо обеими руками.

— Мое лицо и тело покрыты шрамами, — со смешком произнес он, — и ходить я могу только с тростью. К тому же мне тридцать четыре года, а ей всего двадцать.

— Ты прекрасен!.. — сказала она.