Анна прерывает ее разглагольствования и с улыбкой, утвердительным жестом дает понять, что они согласны. Беседа состоится.

Пинар достает из карманов две горсти орехов, кладет их на стол и убегает.

— Зачем кричать на мальчонку, который так к нам добр и к тому же не понимает вашего языка? Какая вы злая!

— Да ты, детка, либо не осознаешь всего ужаса нашего положения, либо начисто лишена чувства собственного достоинства!

Анна просто не отдает себе отчета, продолжает развивать свою мысль тетушка, что они оказались на краю глубокой пропасти, стали самыми обыкновенными рабынями. И если всех мужчин посадили на весла, то их оставили в покое только потому, что у них нет для этого сил и они бы лишь мешали нормальной гребле. Но кому не известно, что во время войн и набегов женщин ждет судьба пострашнее! Мужчинам легче обрести свободу: достаточно, чтобы за них внесли выкуп. Что же касается женщин, то ни о чем подобном Шарлотта-Бартоломеа никогда не слышала. Ни одна из женщин, захваченных турками или берберами, еще не возвратилась домой. Разве Анна не видела, как обошлись с их служанками? Женщин и девушек оставили в пиратском лагере.

— Ты еще ребенок и не можешь понять, что сделают с нами пираты.

Анна протягивает тетке плошку:

— Выпейте и приободритесь, тетушка. Пираты поступят с нами не хуже и не лучше, чем поступают с пленницами испанские солдаты из эскорта и папские матросы.

— Анна!

Девочка прихлебывает свое питье и снова прилипает к окну кормовой каюты. Тетушка застывает с плошкой в руках. На ее лице написано отчаяние.

— Тетя, маркиз де Комарес и так уверен, что с нами поступили не лучше, чем со служанками.

— Анна… Мне и без того худо… Что ты еще придумала?

— Пейте, пейте, пока не остыло, тетя Шарлотта. Это питье помогает от морской болезни. Мне оно уже однажды помогло. Пейте! Успокоится ваш желудок, успокоитесь и вы. Дяде маркизу сообщат, что с нами ничего дурного не случилось, и он попросит, чтобы за нас тоже заплатили выкуп.

Тетушка опускается на скамью, ножки которой прибиты к полу так же, как и ножки стола и всей остальной мебели, откидывает с головы свою мантилью, облокачивается на стол и подпирает голову кулаками. В глазах у нее блестят слезы.

— Господи, Господи, что же нам делать?

Выпив содержимое плошки, Анна ставит ее на стол и присаживается рядом с тетушкой:

— Я найду кого-нибудь, кто захочет меня купить. Тот римский старик заплатил ведь за меня очень много.

— Анна, прекрати! Что ты такое несешь! Совсем с ума сошла.

— Так-то лучше. Вот вы и перестали плакать. Сердитая вы мне больше нравитесь, чем плачущая.

Девочка заставляет тетушку выпить маленькими глотками горький тонизирующий напиток и свободной рукой приглаживает ей волосы.

— Вы не должны так расстраиваться. А знаете? Сейчас, без всех этих белил, вы выглядите гораздо лучше. Вы такая крепкая, румяная и без туфель на каблуках стали пониже ростом, то есть я хочу сказать, что вы очень даже грациозная, но можете не сомневаться, что всегда будете крупнее и величественнее африканских женщин. Я думаю, если из Испании не пришлют выкупа, берберы без всякого труда пристроят вас к паше какого-нибудь приличного восточного государства.

Тетушка не знает, сердиться ей или смеяться.

— Нет, по-моему, ты все-таки сошла с ума.

— Ах, простите меня, тетя, — говорит Анна, шутливо изображая испуг, чтобы подбодрить бедную женщину. — Я ваша преданная племянница. Поправьте меня, если я что не так сказала.

И, упав на колени со сложенными словно для молитвы руками, она начинает монотонным голосом перечислять имена и титулы своих будущих родственников.

Тетушка берет плошку и допивает ее содержимое, обливая им из-за качки свое платье. Потом она массирует себе живот и глубоко вздыхает, Анна, прервав литанию, снова начинает напевать и, пританцовывая, увлекает в танец тетушку. Судно взлетает на крутую волну, и обе летят к кормовому окошку.

Горизонт между серым небом и темным морем сияет всеми оттенками фиолетового цвета.

— Смотрите, как красиво! Тетя Шарлотта, я не знаю, что меня ждет, знаю только — самого плохого нам пока удалось избежать. Я не держу на вас зла, хотя вы сами собирались меня продать. Вы или его величество…

По палубе снуют матросы, змеятся канаты. Судно продвигается вперед рывками, иногда волны переливаются через борт и захлестывают мостик. Нет ни дождя, ни молний, ни грома, но дует сильный ветер.

Мимо окна быстро проходит Хасан. На нем белая рубашка и матросские шаровары.

— Я не поняла, кто он — этот самый Хасан?

— Сын Краснобородых.

— Чепуха. Он не из их ублюдков.

— А все равно Хасан здесь главный. Раис. Люди обожают его и слушаются. Раз Краснобородый доверил ему вести четыре судна, да еще в разгар зимы, значит, полагается на него.

— А я вот ничуть не полагаюсь. Если буря усилится, один Господь Бог нам поможет. А кто такой Хасан? Подумаешь, мальчишка!

Тетушка Шарлотта-Бартоломеа для надежности несколько раз осеняет себя крестным знамением.

Хасан снова проходит мимо окна: вместе с остальными матросами он натягивает какой-то канат.

— Ну ты только взгляни на него! Тянет просмоленные веревки и вымазался больше, чем остальные.

Правда, тетушка вынуждена согласиться, что когда Хасан одевается в царские одежды, вид у него вполне пристойный.

— Тетя Шарлотта, почему вы не признаетесь, что он — самый красивый из всех мужчин, каких вы когда-нибудь видели? Когда он появляется, вы сами глаз с него не сводите.

Тетушка фыркает.

— Ладно, ладно, не волнуйтесь, — говорит Анна, склоняя голову и выставляя руки вперед в знак того, что она сдается. — Я ошиблась, вы смотрели на него с ужасом.

2

Пинар — официальный вестовой двух испанских дам. Хайраддин освободил его от обязанностей юнги на своем судне и перевел на флагманскую папскую галеру, повелев ему выполнять при дамах функции лакея, баталера и дворецкого. Мальчишка счастлив, сознавая всю важность своей роли, к тому же он нашел почти что сверстницу, с которой можно поиграть. После того как у Анны прошел первый страх, она обнаружила вокруг уйму интересного. Когда море спокойно, ей очень нравится, например, состязаться, прыгая на одной ножке среди рассыпанных по полу орехов. Орехи лежат так близко один от другого, что на свободном пространстве с трудом умещается вся стопа, и побеждает тот, кто сделает больше прыжков, ни разу не попав в одно и то же место, не раздавив и не сдвинув ни единого ореха, а они ведь так легко откатываются.

Когда погода наконец позволяет, кок готовит ужин, и Пинар приносит дамам две большие плошки с рыбной похлебкой. Дело идет обычно уже к ночи, и Анна бывает так голодна, что в мгновение ока опустошает свою плошку, и, поскольку Пинару приходится ждать, когда доест свой суп маркиза, дети принимаются играть.

Чтобы легче было прыгать, Анна сбрасывает свои туфли и приподнимает юбки. Тетушка, поглощенная едой, не замечает этого, но, едва кончив ужин и оторвав глаза от плошки, начинает возмущаться: ах, как это нехорошо, как неприлично!

Анна не обращает на нее внимания: она же выигрывает! Когда в каюту входит принц Хасан, игра в полном разгаре.

— Я рад, что вы веселитесь.

С этими словами Хасан треплет обычным своим ласковым жестом мальчонку за подбородок и слегка кланяется дамам.

Анна, которой до дамы еще очень далеко, опускает юбки, разглаживает их ладонями, развязывает ленты чепца, сползшего ей на спину, и вновь водружает его на голову.

Тетушка, преисполненная чувства собственного достоинства, после ужина опять закутывается в свою мантию и напускает на себя приличествующий случаю строгий вид.

Пинар подбирает орехи в шапку и вручает их Анне, затем, прихватив грязную посуду и ведерко, прощается и быстро уходит.

Обстановка вроде бы не совсем подходящая для галантной беседы, и все же Хасан подходит к скамье, стоящей рядом со скамьей маркизы, и церемонно осведомляется:

— Вы позволите?

Маркиза де Комарес не сразу и сквозь сжатые губы цедит:

— В моем положении рабыни у меня нет выбора. Садитесь.

Хасан присаживается на скамейку.

— Юнга немного понимает ваш язык, мадам, и кое-что передал мне. Я хотел бы, чтобы вы были лучше осведомлены о происходящем. Прежде всего надо прояснить главный вопрос.

И Хасан любезно объясняет, что обе женщины вовсе не невольницы и никогда ими не будут.

Маркиза потуже закутывается в свою мантилью и сдавленным голосом, словно преодолевая страшные мучения, отвечает:

— Я знаю, что по вашим законам женщин, захваченных во время набега, превращают в рабынь.

Хасан утвердительно кивает.

— И еще мне известно, что за них вы не принимаете выкупа.

— По правде говоря, мадам, ваши мужчины никогда его и не предлагают.

Как это ни печально, но Хасан не помнит случая, когда бы делались такие предложения. Родственники маркизы де Комарес конечно же поведут себя по-иному. Для Хасана обе они — гостьи, а не невольницы. Ведь пленницы принадлежат к семье испанского короля, который наверняка не забудет о связывающих его с ними кровных узах. Да и маркиз, вне всяких сомнений, начнет вести переговоры о выкупе своих женщин прежде, чем о своем собственном.

В любом случае их судьбу решать не Хасану. Это еще один вопрос, требующий разъяснения. Ему поручено препроводить женщин к бейлербею Аруджу, который и примет окончательное решение.

Шарлотта-Бартоломеа опускает веки и, судя по всему, погружается в молитву.

Анна сидит, подобрав под себя ноги, в стоящем напротив кресле и пытается расколоть орехи, сжимая их в руке по два, но у нее ничего не получается. Хасан помогает девочке. Она с улыбкой выковыривает ядрышки и одно протягивает принцу.

— Орехи, конечно, ваши, как и все остальное, но сейчас они немножко и мои, потому что я их выиграла у Пинара. Берите.

Тетушка смотрит на Анну, вытаращив глаза. Девчонку следовало бы хорошенько отшлепать. Как она запросто держится с этими бандитами, словно сама — какой-то пиратский юнга, а ведь она маркиза по рождению и предназначена в жены герцогу. Пока Хасан возится с орехами, Шарлотта-Бартоломеа трижды быстренько осеняет себя крестным знамением и снова прикрывает глаза: лучше сделать вид, будто она ничего не заметила.

Угощая Хасана и жуя орехи, Анна де Браес набирается смелости и спрашивает, не отправят ли и тетушку к Великому Султану в Истанбул. Хасан отвечает, что иногда женщин действительно отправляют к Великому Султану, но в особых случаях и со специальной целью, и когда такое случается, избранницы чувствуют себя весьма польщенными высокой честью. Судя по всему, Анна и Шарлотта не совсем представляют себе, насколько высока эта честь, ибо перспектива оказаться в гареме Великого Султана их вовсе не приводит в восторг. Маркиза окончательно мрачнеет и, высоко подняв голову, сидит сжав губы, прикрыв глаза. А девочка с удовольствием лакомится орехами.

— Я спросила просто так, из любопытства. Совершенно не знаю, чем бы мне здесь заняться. Мне никогда не доводилось быть так долго в море. Ужасная скучища!

Бедная тетушка, привыкшая к железному закону не повышать голос в присутствии посторонних, особенно, если посторонние ниже ее по положению, может только таращить глаза, да так энергично, что становится больно. Уже восемь лет прошло с тех пор, как умерли родители Анны — да простит их Господь за то, что они повесили девчонку ей на шею, — но она и не подозревала, что Анна такая глупая и нахальная. Чего только не пришлось пережить во время путешествия, и девочка, конечно, скучает, но говорить об этом пирату и чуть ли не навязывать ему свою компанию!

— Может, вас немного развлечет чтение? Господин де Лаплюм был очень рад книге, которую я послал ему, чтобы он мог читать в свободное от гребли время. Может, и вам это будет приятно. Вот, возьмите.

— Тетя не умеет читать.

Еще и это приходится проглотить Шарлотте. Хотя она действительно убеждена, что чтение только засоряет голову матерям и женам, вовсе ни к чему это идиотское сообщение о том, что маркиза де Комарес умеет и чего не умеет, тем более что пират явно кичится своей ученостью.

— Я узнал от господина де Лаплюма, что мадемуазель знает древние языки. Мы могли бы вместе почитать какой-нибудь латинский текст. Или маркиза де Комарес предпочитает стихи испанских поэтов?

— Нет, нет. Латинский текст — это прекрасно. Читайте, читайте, а я послушаю.

Лучше опередить Анну, а то она еще может сообщить, что тетушка едва мямлит на латыни во время церковной службы.

Утомительное чтение длится долго, гораздо дольше, чем может вынести Шарлотта-Бартоломеа, пережившая столько волнений и не очень жалующая поэтов, да еще под убаюкивающий рокот волн.