Не зря Осман прожил столько лет среди великих стратегов и полководцев: кроме плана атаки на врата рая во имя спасения своего господина, он разработал еще один план возвращения серебряной руки, которой Баба так дорожил.

Прежде всего необходимо распустить слух, что во дворце готовы заплатить за руку выкуп, намного превышающий ту сумму, которую можно было бы получить от тайной продажи, к тому же всегда сопряженной с риском. Уже одного этого было бы достаточно, чтобы побудить ее обладателя объявиться и предпринять соответствующие действия, если рука все еще осталась в стране.

На тот случай, если она в Испании, необходимо попытаться собрать сведения от приезжающих, а это значит, надо идти в бани, куда свозят новых рабов. Когда люди оказываются вдали от дома, их мучает тоска, и они рассказывают о себе и о своей стране откровенно, не таясь и ничего не скрывая. Они говорят, просто чтобы разрядиться, чтобы вместе со словами ушла хотя бы часть горя. И почему бы им в этом не помочь? До возвращения принца Хасана Осман Якуб решил пойти работать в бани. Работа малоприятная, потому что там постоянно дурной запах и вечный крик, но очень полезная для достижения сразу двух целей: добывания сведений о механической руке и исполнения епитимьи в пользу будущей вечной жизни Аруджа среди святых и ангелов.

4

Беда в том, что Осман не единственный, кто разыскивает чудесную серебряную руку. Ее жаждет заполучить и маркиз де Комарес, который, поборов собственную жадность, разослал повсюду эмиссаров, снабдив их всеми правами и наличными деньгами. Ее ищет также и маркиза Шарлотта-Бартоломеа. Именно маркиза поставила в известность Османа Якуба о своем священном обете и вздорном капризе супруга. Маркиза ищет эту руку во имя любви, маркиз — из ненависти, дабы выставить ее среди своих трофеев в насмешку над Аруджем. Осман согласен с маркизой, что цели обоих супругов прямо противоположны. И во имя их общих с Шарлоттой нежных воспоминаний об Арудже, Осман, вместо того чтобы видеть в маркизе соперницу, соглашается сотрудничать с ней. Тем более, что она пообещала подержать у себя серебряную руку недолго, пока не утешится, разумеется, если вообще удастся раздобыть желанный трофей, а затем отослать в Алжир, где ей и надлежит быть.

Маркиза уверена, что доберется до этой руки раньше, чем ее муж, так как назначила за нее такой огромный выкуп, что по сравнению с ним вознаграждение, предложенное маркизом, может показаться милостыней. Кроме того, маркиз упрям в достижении своих целей, но скуп, тогда как она может рассчитывать на знакомства, связи, друзей и клиентов, о которых ее общительный муж не может даже мечтать. Уже не говоря о том, что маркиза терпелива, умеет ждать и обладает в данном случае всеми преимуществами.

Обо всем этом она сообщает своему другу Осману Якубу в письмах, которые часто посылает в царский дворец в Алжире.

«Люди такие странные, как часто меняются их настроения, симпатии, увлечения!» — думает Осман Якуб, все больше утверждаясь в мысли, что если уж небо никогда не бывает одинаковым и даже реки меняют свои русла, то вполне естественно, что изменяется и душа человека. «Пока живу, меняюсь», — изрекает Осман, удивленный собственным открытием, хотя речь идет о законе, древнем, как мир, который и сам он не раз подтверждал своим существованием. Но теперь этот закон служит объяснением, почему мадам Комарес, забыв о брани и капризах, стала писать ему дружеские письма, после того как Арудж-Баба столь трагически ушел из жизни.

Письма благородной дамы всегда начинаются одинаково, и эти слова стали своего рода ритуальными:

«Дорогому и верному другу нашего общего покойного Друга».

Это очень скучные и плохо написанные письма, требующие к тому же ответа, но Осман с благодарностью хранит их как дань уважения Аруджу.

Каждый поминает умерших по-своему. Писать письма слуге не хуже, чем губить людей в бесконечных войнах, как это делают Хайраддин и Хасан. Почему, например, эти двое снова отправились на войну? На благо государства, в чем оба они убеждены? Вовсе нет. Они отправились воевать, чтобы не чувствовать отсутствия Аруджа, а, может быть, сделать то, что понравилось бы ему.

Хасан в отъезде недавно, он уезжает и возвращается, бросается из одного приключения в другое, и это вполне оправданно в его возрасте, но Хайраддин отсутствует давно, а в его возрасте самое время одуматься.

Он взял Тунис, но не вернулся, потому что, по его словам, ситуация в городе неспокойная. Теперь там стало еще хуже, еще опаснее, судя по тому, что Осман слышит в казармах и в порту, и по тому, что пишет мадам Комарес, которая живет при дворе неприятеля и, сама этого не замечая, сообщает ему очень ценные сведения. Осман говорит «при дворе неприятеля» потому, что, хотя Карл Габсбургский и не является правителем Туниса, император Священной Римской Империи всегда остается врагом правителей Алжира, и, когда они где-нибудь выигрывают войну или сражение, он испытывает неодолимую потребность напасть на них со своими пушками.

В воздухе повисло ощущение опасности, но оно привычно, оно было всегда, а Осман просто пытается разыскать серебряную руку и живет, как и решил, при банях, где черпает куда более подробные сведения об испанских делах, чем Шарлотта-Бартоломеа, живя при дворе императора.

XIX

Волны с равномерным плеском бьются о прибрежные камни. Барки скользят по воде и причаливают к берегу почти бесшумно. Из них выпрыгивают темные тени и поспешно поднимаются вверх по склону. Так же бесшумно в полной темноте, не пропуская ни единой полоски света, открываются двери, из-за которых тоже выскальзывают темные силуэты и в месте, где все дороги сходятся — на площадке над морем — присоединяются к тем, кто уже поднялся сюда с берега. Все новые и новые тени появляются из дверей старых зданий и из переулков испанского города-крепости.

От площади дорога ведет к храму и к новому городу, где резиденции испанцев утопают в густых, благоухающих садах и на самом верху виднеется укрепленный гарнизон.

Черные кошки о двух ногах направляются именно туда. Их ведет Хасан из рода Краснобородых, тоже вымазанный черной, словно сажа, краской.

У стен гарнизона их поджидают другие вооруженные люди, расположившиеся рядом с будками часовых.

Первое действие разыгрывается в полной тишине. Жертвами его становятся испанцы-часовые. Никто из них не успевает подать сигнал тревоги, крикнуть или хотя бы застонать. Все так же, в полной тишине, основные силы нападающих окружают гарнизон, другие занимают позиции чуть ниже, окружая жилища испанцев.

Раздается крик потревоженной птицы. Это сигнал к атаке.

На зубчатую стену набрасывают веревки с крюками, приставляют к ней шесты и лестницы, по которым одна за другой поднимаются черные тени.

Мощный клич, подобный призыву «на абордаж», как при захвате кораблей, пронзает ночь. Двери испанских домов и железные ворота гарнизона открываются одновременно.

В гарнизоне большинство солдат зарезаны во сне, лишь несколько человек еще сражаются, так что среди нападающих тоже появляются первые раненые и убитые. Однако в целом испанцы были уничтожены почти сразу, даже не успев оказать никакого сопротивления. Гарнизон захвачен.

В новом городе испанские семьи вырезаны полностью — ни один человек не должен был спастись, чтобы не подать сигнал тревоги более мощным воинским подразделениям по другую сторону холма или в форт, который расположен у входа в залив. Убивают даже собак, ослов и мулов. Вот мертвый котенок в обнимку со своим убитым мальчиком-хозяином. Много крови. Мало стонов и криков. В садах вокруг испанских домов вновь воцаряется тишина.

Новость достигает площади и узких улиц старого города, где живут мориски.[8] Люди выходят на улицы, как в дни праздника. Их рабство кончилось.

Воины с закрашенными черными лицами, берберы и мориски, участвовавшие в операции, спускаются с холма и присоединяются к женщинам, детям, старикам и больным. Множество людей высыпает на улицы из домов. Тех, кто не может идти сам, несут на плечах. Плачет, испугавшись шума и темноты, только что проснувшийся малыш.

Двери домов и улицы слишком узкие, чтобы можно было пронести второпях то, что беглецам хотелось бы взять с собой: корзины, сундуки, мешки, огромные тюки, громоздкие котлы, печные горшки, всевозможную утварь, вывести домашних животных. Кто-то напоминает, что по договору не разрешается брать с собой вещи. Вспыхивают первые ссоры. Вмешиваются берберы: раис приказал спасать людей, бросив животных и вещи. С собой можно брать только еду и питьевую воду.

Из ворот появляются пятеро юных мавров с факелами в руках и крадучись поднимаются вверх по дороге. Берберы догоняют их и, бросив на землю факелы, тушат огонь. Юноши никак не могут понять, почему им не разрешили сжечь гарнизон и жилища испанцев.

— Потому что огонь будет виден далеко окрест.

Уже отдан приказ, запрещающий зажигать огонь, эти юноши заслуживают сурового наказания, но нет времени: лучше как можно скорее посадить их в лодки. Хорошо еще, что раис этого не видел.

Хасан на площади, он выясняет, сколько человек они потеряли. Среди берберов убито только четверо, много раненых, но все они в состоянии сами вернуться на борт. Гораздо больше потерь среди морисков, не знакомых с военным делом, — восемнадцать убитых, включая и тех, кого прикончили собственные товарищи, следуя древнему обычаю: чтобы не страдали.

Итог неплохой. Однако партия еще не доиграна. Надо поторопиться с погрузкой и отплытием. Толпы людей движутся по дороге. Среди общих криков ликования можно различить плач тех, кто потерял близких, вой и рев домашних животных, которые, проснувшись среди ночи, обнаружили, что их бросили. Привязанные во дворе или забытые в хлеву в сумятице беспорядочного бегства, они обречены на голодную смерть.

Воздух наполняется оглушительным гулом. Барки выходят в море сильно перегруженные — необычная, подпрыгивающая флотилия. Старые испанские шлюпы следуют своим привычным маршрутом, как всегда, степенные и чинные. Но больше всего новых суденышек. Их мориски строили тайно, постоянно рискуя, прибегая к разного рода военным хитростям: то в ямах, специально вырытых для этих целей под кроватью, то на кухне, то в погребе или в подвале, в садах и огородах, под хлевом или даже под навозной кучей — везде, где удавалось наладить потайную верфь. В результате и появились на свет Божий эти маленькие чудовища — детища их плотницкого искусства, которым отныне предстояло вести постоянный поединок с морем. Сегодня, оказавшись на воде, они могут проверить свою плавучесть и крепость просмоленных бортов. Не только шлюпы, но и сами мориски боятся моря. Их пугает не спуск судов на воду — в этой работе, которую они всегда выполняли для испанцев, мориски достаточно искусны и сноровисты. Именно рабы-мориски отвечали за хранение рыбацких лодок; они должны были содержать их в порядке, вытаскивать на берег и подтаскивать к воде, но только до ее кромки, так как под страхом смертной казни не имели права выходить в море. И вот теперь им всем предстояло отправиться в опасное морское плавание ночью, в кромешной тьме на самодельных суденышках, построенных из первого попавшегося материала, случайных форм и размеров, какие позволяли их импровизированные верфи. Выдержат ли? Не потонут ли? Вот в чем вопрос. А ведь они должны не просто удержаться на воде, но и плыть вперед, да еще перегруженными, с беглецами на борту, под управлением неопытных матросов-новичков, которые учились грести на суше, спрятавшись в укрытии и старательно подражая жестам испанских гребцов.

2

Когда Хасан добирается до толпы на берегу, женщины бросаются ему в ноги, пытаясь поцеловать край одежды в знак благодарности за спасение. Они кричат высокими, пронзительными голосами.

— Да благословит тебя Аллах!

— Скорее в лодки! В лодки! — Хасан не поощряет их, они только задерживают отплытие. Он созывает на совет своих офицеров и вождей морисков, требуя пригрозить людям суровыми дисциплинарными мерами и применять их при необходимости. Нужно отправляться немедленно. Уже давно пора быть в море.

Именно в этот момент на холме вспыхивают языки пламени. Они образуют гигантскую огненную арку, как будто огонь специально притаился и ждал, чтобы неожиданно подняться над городом пламенеющей короной.

— Проклятье, гоните их в море! — кричит разгневанный Хасан, в то время как мориски смеются и поют от радости при виде горящей цитадели их прежних хозяев. — Те, кто не успеют, останутся на берегу. Мы отплываем.

Приходится даже помахать саблями, чтобы добиться исполнения приказа. Тем временем пламя охватывает испанские жилища, добирается до площади в старой части города, скользит по тропинкам спуска. Белые дома ярко вспыхивают на общем фоне пожара.