«Мой дорогой друг, — пишет убитая горем маркиза де Комарес, прибывшая сразу же на место преступления, как только узнала о нем, — это была самая настоящая бойня: все залито кровью, разрубленные куски тела вперемешку с искромсанными мехами и одеждой».

Осман читает это послание с содроганием и осеняя себя крестом, так как его слишком живое воображение рисует жуткую картину. Он видит милейшего Жан-Пьера, всегда такого нарядного, элегантного и веселого, разрезанным на куски, вместе с семью собачками мадам Женевьевы, сохранившими ему верность и разделившими его злую судьбу.

Вся Европа задается вопросом: кто мог совершить подобное злодеяние? И волна догадок несет страх перед новой войной, так что обе миролюбивые королевы, Элеонора и Мария, с трудом успокаивают своих подданных, пытаясь сдержать этот поток разоблачительных предположений, притушить слишком ярко разгоревшийся факел.

«Кто это был?» — спрашивает Шарлотта-Бартоломеа в одном из писем, на этот раз отправленных непосредственно Хасану-аге. И в следующих строчках сама же и отвечает на свой вопрос, перечисляя все возможные варианты, а точнее сказать, слухи, которые ходят вокруг.

Одни считают, что это были наемные убийцы, завербованные при дворе императора. Другие предполагают, что это дело рук французов, не одобряющих дружбу короля с Истанбулом и мусульманами. Есть и такие, которые подозревают Папу и людей из его окружения, решивших избавить короля Франции от особенно преданных друзей, но это уж слишком надуманное объяснение, потому что Папа не верит, или не хочет верить, или просто не интересуется отношениями короля Франции с Великим Султаном. Еще более вздорными кажутся маркизе предположения, будто убийство совершили случайные грабители, на том основании, что Жан-Пьер был найден без денег и драгоценностей. Нет, по мнению Шарлотты западня была расставлена маркизом де Комаресом, который вышел из монастыря и по случайному стечению обстоятельств оказался в Ломбардии в те же дни, что и Жан-Пьер де Лаплюм.

«Боже правый, прости его, — молит Осман, — он, должно быть, совсем выжил из ума, если учинил такое зверское убийство».

«В наказание за мои прошлые, настоящие и будущие грехи небо послало мне в супруги человека жестокого и фанатичного, — продолжает маркиза де Комарес в своем письме. — Комарес добивается той же цели, что и раньше, только теперь в его черством и озлобленном сердце идею справедливости сменила тупая жажда мести».

Рассуждения маркизы подтверждаются важными фактами, делающими вполне правдоподобной ее гипотезу, будто Комарес хотел таким образом спровоцировать императора напасть на Алжир.

Карл Габсбургский собирал людей и снаряжение для крестового похода против Константинополя, который, как считал император, должен был завершиться триумфальной победой. Но в конце концов он все-таки понял, что все его друзья, союзники и родственники не одобряют этих действий, включая и сестру Марию. Будущий поход очень ее страшил, и она продолжала настаивать на том, что он несвоевременен. Германские князья тоже пребывали в нерешительности, и Карл понимал, что не сможет насильно заставить их принять участие в походе. Муж его сестры, король Франциск, который всего год назад, после смерти императрицы, намекал, что был бы не прочь видеть его своим зятем, теперь, вместо того чтобы поддержать Карла как король христианской страны, подписал договор о союзе с врагами-мусульманами. Король Англии вообще ренегат и существует сам по себе. Папа проявляет нерешительность, так как для него в настоящий момент самая животрепещущая проблема — непокорность северных народов. К этой проблеме еще прибавляется неотложная необходимость реформировать церковь и отправить миссионеров и конкистадоров в новые земли за океан. Первых, чтобы обратить туземцев в истинную веру, вторых, чтобы защитить верующих. Карл понимает, что лишь очень немногие расположены отправиться с ним в Константинополь. При таком всеобщем равнодушии невозможно осуществить триумфальный крестовый поход против Константинополя, так что Карлу остается лишь обуздать свою страстную веру и смириться с уже совершенными затратами. И в этот момент маркиз де Комарес, подбросив на сцену столь высокопоставленного мертвеца, вновь подливает масла в огонь.

«Итак, — скажет Комарес своему императору, считает Шарлотта-Бартоломеа, — вас обвиняют в убийстве де Лаплюма? Говорят, это вы приказали убить его, чтобы расстроить дружбу короля Франции с Краснобородым из страха, что они могли вместе замышлять что-то против вас? Так докажите, что не боитесь ни того, ни другого! Раз сейчас не время идти на Константинополь, а у вас уже стоят под парусами корабли, кстати, стоившие кучу денег, отправляйтесь в Алжир, в логово Краснобородого. Для этого похода вы без труда найдете союзников, потому что все любят легкие победы: этот кастрат, то ли сын, то ли сообщник Краснобородого, вряд ли окажется крепким орешком».

3

Уже на следующий день после трагической гибели Жан-Пьера де Лаплюма это событие обрастает новыми фактами, несмотря на то что испанцы, проживающие в Милане, предпринимают самые решительные меры, чтобы замять все слухи.

Император недавно передал город своему первенцу, хотя король Франции тоже не отказался от притязаний на него.

Едва узнав об убийстве де Лаплюма, испанцы распускают слух, будто это дело рук самых обычных грабителей. Они посылают специальных эмиссаров, чтобы те обеспечили как можно более скромное и незаметное захоронение останков посла и с подобающей деликатностью предупредили его суверена, дабы это событие не получило ненужной огласки и не имело нежелательных последствий.

Но маркизе Шарлотте удается их опередить и расстроить эти планы. Она уже на месте и испытывает необоримое и благочестивое желание немедленно исполнить посмертную волю Койры Таксении, явно выраженную в ее завещании, единственным теперь возможным способом — потратить все золото на похороны господина де Лаплюма, чтобы он навечно остался в памяти своих современников и потомков.

Шарлотта заказывает огромные лавровые венки, гигантские подсвечники и свечи, что используются в пасхальную неделю в соборах, приказывает установить их на телегах, тачках, военных повозках, составляющих целый кортеж, запряженный тремя дюжинами мулов. И еще восемь мулов впряжены в лафет, на котором возвышается гигантский саркофаг, украшенный мраморными фигурами античных героев. Внутри саркофага помещается дубовый гроб, дно которого устлано лепестками цветов и выложено мхом, где и покоится тело Жан-Пьера. Шарлотта приказала собрать все останки, даже те, которые обезумевший убийца разбросал в саду. И не важно, что в вечной жизни части тела бывшего посла окажутся навсегда соединены с тушками его верных собачек, с лоскутами материи, камешками и землей Ломбардии. Для Шарлотты гораздо важнее, что на протяжении нескольких дней многие люди стоят на коленях у дороги, склоняют головы и молятся за вечное спасение таинственного господина, ради которого организована столь пышная траурная церемония. Кроме различных повозок, в процессии следуют плакальщицы, четыре монастырских хора, семь священников, десятки рядовых священнослужителей, музыканты и просто толпы людей, присоединившихся к шествию. Они плачут, молятся, каются в собственных грехах среди траурных шелков, пламени факелов, перезвона колоколов, установленных на специальных башенках, и колокольчиков, привязанных к сбруе, колесам повозок и даже к ногам животных. Уже не говоря о том, что колокольчиками размахивают юные звонари: покойный, говорят, очень любил колокольный звон.

Когда траурная процессия достигает конечной цели путешествия — страны, где родился посол, — дабы навсегда упокоиться в часовне родового замка, челядь и крестьяне семьи де Лаплюм, закончившей на этом свое существование и почившей вместе с последним отпрыском, с гордостью говорят: «Наш господин имел траурный кортеж, которому мог бы позавидовать сам король».

Этот кортеж вызвал зависть у многих, в том числе у маркиза де Комареса.

— Хорошо, очень хорошо, — говорит, узнав об этом, маркиза, его супруга, — только, если он хочет иметь такие похороны, пусть сначала даст себя убить.

Со своей стороны, чтобы наказать коварного мужа, Шарлотта решила перехватить у него пластинку от серебряной руки Аруджа, которую Комарес углядел на портупее офицера во время разграбления Туниса и за которой гоняется уже несколько лет.

4

Уединившись в комнате для печатания латинских текстов на первом этаже своего римского дворца, Анна де Браес безутешно плачет. Она любила Жан-Пьера как родного дядю и верного друга. Боль, вызванная его смертью, тем глубже, что накладывается на боль, вызванную смертью милой старушки Женевьевы, заменявшей ей любящую и любимую бабушку, а также на давнюю боль, причиненную гибелью Аруджа, еще одного пожилого человека, которого Анна любила словно родного.

У Анны де Браес не было по-настоящему любимых родственников, она просто не могла любить тех, которых имела. Даже ее тетя Комарес, которая теперь, кажется, сильно переменилась, в детские годы Анны была для нее самым настоящим цербером. Должно быть, теперь тетя Бартоломеа испытывает неловкость от своей прежней роли. Во всяком случае, в постоянных путешествиях она под тем или иным предлогом никогда не заезжала к ней, а только писала длинные письма, всегда начинавшиеся словами: «Моя обожаемая племянница, мне бы так хотелось обнять тебя», а заканчивавшиеся поздравлениями в связи с тем, что племянница дает успешный отпор императору.

После смерти Женевьевы и Жан-Пьера де Лаплюма Анна осталась в Риме совсем одна, хотя она общается со многими людьми, которых навязывает ей жизнь. Анна редко бывает в городе, а когда приезжает туда, то часами просиживает в типографии, делая копии с латинских текстов. Чаще всего она живет в своих замках под Римом или в горах Абруцци. Несколько месяцев в году она проводит в имениях — во время уборки зерна, сенокоса или стрижки овец, — потом переезжает в другие владения, когда наступает сезон сбора винограда, засолки мяса, забоя скота, а также чтобы наблюдать за тем, как идут ткацкие работы, ремонт башен, часовен, крестьянских домов и оборонительных рвов. И как только заканчивается очередная сезонная работа в одном из имений, переезжает в другое, совершая при этом длительные путешествия верхом, — утомительные, но чудесные.

Однажды Анна добралась даже до своих владений в Нидерландах и нанесла визит правительнице Марии, единственной родственнице, к которой она испытывает чувство симпатии или, по крайней мере, искреннего уважения, хотя встречаются они крайне редко, а дружба, как известно, питается общением и частыми встречами. Другое дело любовь.

Оплакивая смерть господина де Лаплюма и вспоминая, как он выглядел, как себя вел, она улыбается, потому что Жан-Пьер умел любую ситуацию сделать веселой и смешной.

«Мужайтесь! Не надо плакать!» — как будто хочет сказать ей Жан-Пьер, когда Анна рассматривает его лицо на медальоне. Он сидит, опираясь локтем на колено, другая рука протянута к зрителям, будто просит прощения за свое дезертирство, а глаза у него лукавые и смеющиеся. Он в роскошном колете, на голове шляпа с пером и ослепительно сверкающим сапфиром, который ему подарил Арудж-Баба. «Мужайтесь! — снова говорит он ей, — рано или поздно все там будем, но пока живем, горе тому, кто проводит свою жизнь в слезах и жалобах».

Если бы в детстве ей сказали, что, когда она вырастет, станет беседовать с умершими, она бы испугалась, но теперь слова покойного Жан-Пьера возвращают ей самообладание.

Правда, если бы в детстве ей сказали, что всю свою жизнь она будет разговаривать, причем не получая ответа, с человеком, который далеко от нее, она бы тоже испугалась и удивилась.

«Не дай Бог, — сказала бы она, — лучше смерть, чем безумие».

Однако теперь эти воображаемые беседы — самые важные моменты существования. Что может быть приятнее: советоваться с ним, говорить обо всем, видеть его улыбку или слышать заслуженные упреки, испытывать радость от его ласк и поцелуев.

«Тебе тоже будет тяжело, любовь моя, — говорит Анна, думая о Хасане, — мы потеряли настоящего друга».

Утерев слезы, она вновь принимается за работу, проверяет переплет книги, которую собирается послать в Алжир: кроме воображаемых бесед, в реальной жизни они с Хасаном регулярно обмениваются книгами и подарками. Анна продолжает посылать ему разные головные уборы, Хасан отправляет ей дорогие безделушки, выбранные со вкусом и любовью. И никогда никаких писем. Записки, сопровождающие подарки, предупреждают: «для Анны», «для Хасана» — и все, даже без подписей, так как оба прекрасно знают, кто их посылает. Впрочем, Анна не сомневается, что те разговоры, которые она ведет с Хасаном мысленно, каким-то образом доходят до него. «Должно быть, я немного сумасшедшая», — думает она всякий раз, но продолжает вести себя так же, потому что даже несчастная любовь имеет свои радости.