Мать Каролины никогда не разделяла их компанию. Джон догадывался, что миссис Харвуд не одобряла возобновления дружеских отношений с ним со стороны дочери. Ведь один раз это уже послужило причиной семейного скандала. Однако теперь главой в этом доме стала Каролина, и никто не мог помешать ей. Ее слово было последним и решающим.

— Что с тобой, Каролина? — заботливо спросил Джон. Вместо ответа она похвалила серебряную шкатулку. Джон видел, как дрожали ее руки, когда она выписывала ему счет.

— Что-то с отцом?

— С ним все по-прежнему. Он медленно умирает. С этим уже ничего нельзя поделать.

Голос ее зазвенел вдруг трагическим фальцетом.

— Это я умираю. Ричард вернулся из плавания. Вступил в свои права наследования имением в Норфолке и больше выходить в море не собирается. В конце месяца мы поженимся.

Каролина закрыла лицо руками. Джон подвинул свой стул поближе к ней.

— Тебе он совсем не нравится? Вы ведь уже долгое время помолвлены.

Каролина положила локти на стол и в отчаянии уронила голову на руки.

— Он хороший человек, — ответила она сквозь рыдания, — и очень нравится мне.

— Ну, тогда в чем же дело? — и Джон ласково потрепал ее по плечу.

— Ничего особенного.

Каролина резко подняла голову и взглянула на него. Слезы катились у нее из глаз.

— Ты же знаешь, что я никого никогда не буду любить, кроме тебя.

— Каролина, милая моя, — растерянно ответил Джон.

До этого момента Каролина всегда поддерживала с ним лишь теплые дружеские отношения, которые помогали Джону спокойно, без надрыва общаться с ней, без оглядки на то, что Каролина питает какие-либо надежды на восстановление их прежних отношений. А теперь она ясно дала ему понять, что ее любовь и привязанность к Джону ничуть не изменились или ослабли, несмотря на все то, что произошло за эти восемь лет, считая с того дня, когда Каролина и Джон освободили друг друга от взаимных обязательств. И если бы события в его жизни не приняли такой оборот, он наверняка женился бы на этой девушке и любил бы ее до конца жизни, искренне и глубоко.

Но Эстер изменила все в его существовании. Она настолько слилась с Джоном, что вытеснила из его сознания всех женщин, кроме нее самой, поражая и завораживая его своей безграничной страстью и преданностью, на какую явно не была способна Каролина. Жизнь с ней была бы более чем спокойной, если не сказать скучной и тоскливой, — как пища без соли, как жаркое сухое лето без единой грозы. С Каролиной он бы просто задохнулся.

Она вдруг схватила его руку и поцеловала ее, а потом прижала к своей груди.

— Джон, сегодня последний вечер, когда мы вместе и наедине.

Щеки Каролины раскраснелись, глаза засверкали. Внезапно она бросилась в объятья Джона и страстно прижалась к нему.

— Джон, возьми меня! Возьми меня сейчас, я хочу этого! Только один раз, никто никогда не узнает об этом! А я всю свою жизнь проживу памятью о том, что была твоей!

Вернувшись в свою мастерскую, Джон тяжело вздохнул и провел ладонью по лбу, словно пытаясь стереть из памяти события прошедшего вечера.

За его спиной щелкнула ручка входной двери. Потом раздался скрип. Джон развернулся и увидел, что на пороге стоит Эстер. Ее несчастный вид заставил его почувствовать себя виноватым. Она не смогла скрыть то невероятное облегчение, которое испытала, найдя Джона в мастерской. Очевидно, Эстер решила, что он вновь ушел из дома. Да, эти минуты для нее, должно быть, тянулись очень медленно.

— Почему ты не спишь? — спросил он. — Не хочется?

Она отрицательно покачала головой.

— Я хотела тебя спросить о том же.

— Странная у нас сегодня ночь, — сказал Джон, обращаясь больше к себе самому, чем к Эстер, отворачиваясь от нее к окну. Ранний весенний рассвет уже окрасил небо розовыми полосками. Где-то поблизости запела первая птица.

Эстер закрыла за собой дверь.

— Я думала, может, нам выпить по чашечке смородинового чая?

Казалось, Джон и вовсе не слышит ее. Он был полностью погружен в свои мысли. А потом вдруг заговорил, словно до этого между ними ничего не произошло:

— Моя жизнь была бы ничтожной без тебя, Эстер.

В голосе его звучала искренность, откровенность.

— Я должен был сказать тебе о том, что работаю на мастерскую Харвудов. Но это была лишь временная работа, поэтому я решил, что будет благоразумнее ничего не говорить вообще. Ведь все равно скоро этому конец. В любом случае от Харвудов заказов больше не будет. Мастерскую продают.

— Как это? — спокойно, с интересом спросила Эстер.

— Каролина выходит замуж. В конце месяца. И уезжает с мужем из Лондона в Норфолк.

Эстер понимала, что ради собственного же блага ей следует убедить себя в том, что между Каролиной и ее мужем ничего не было. И если причиной его затравленного взгляда и рассеянного вида стало решение Каролины наконец-то выйти замуж, то Эстер даже не обратит специального внимания на это обстоятельство. Потому что в ином случае подступившее безумие наверняка овладеет ею, разорвет душу и сердце на куски и замутит разум…

— Я желаю ей всего самого хорошего, — искренне сказала Эстер.

Новость эта явилась для нее своеобразным даром, которым Каролина награждала не только ее, но и себя, свою будущую жизнь.

Лицо Джона скривилось, будто ее слова задели его живой, голый нерв. Он избегал смотреть Эстер в лицо. Она подошла к нему поближе и положила руку на его плечо. Джон накрыл своей ладонью ее ладонь и не выпускал несколько минут, крепко сжимая. Потом посмотрел Эстер в глаза. Та тихонько прикоснулась кончиками пальцев к щеке Джона.

— Так как насчет чая? — прошептала она.

Джон со вздохом кивнул и поднялся с табуретки.

— Я сам поставлю воду.

Они вместе вышли из мастерской.

На кухне Джон и Эстер сели друг напротив друга за круглый обеденный стол. Потягивая душистый чай, Эстер сказала мужу о том, что у нее появились признаки новой беременности.

— Хотя я пока не уверена, — несмело добавила она.

Джон устало улыбнулся и ласково похлопал ее по руке. Но во взгляде его была лишь грусть и какая-то убогость.

— Если так, то нам нужно переезжать. А то здесь уже тесно.

Эстер и сама не знала, зачем ей понадобилось говорить Джону о своих подозрениях именно в этот момент. Была ли это попытка еще раз подчеркнуть их супружеские узы? Показать, что главное в их жизни?

Внезапно она вскочила, бросилась к нему, обхватила его руками за шею и прижала его голову к своей груди.

Джон мучительно застонал и закрыл ей рот рукой, как бы не давая вырваться тому главному, самому болезненному вопросу, готовому сорваться с ее губ.

Между ними все еще была трещина. Только время могло склеить ее, и Эстер чувствовала себя так же подавленно, как и Джон.


Как-то раз в мастерскую пришел специальный курьер, который регулярно обходил ювелирные цеха со списками украденных драгоценностей и описаниями известных банд грабителей. От него Джон и Эстер узнали о смерти Харвуда. Случилось это за несколько дней до свадьбы Каролины. Бракосочетание не стали откладывать и тихо, без всякой помпы, в семейном кругу, отметили это событие.

Вскоре ювелирная мастерская была продана новым хозяевам. После этого мать Каролины уехала в Норфолк к дочери и зятю. Никто больше не вспоминал о Харвуде, будто и не было ювелира с таким именем в Лондоне. Однако Эстер всегда будет помнить о нем, как о человеке, оставившем шрам на ее собственной судьбе.

Летом Бэйтмены переехали в новый большой, трехэтажный дом на площади Никсон возле Криплгейт, что в приходе церкви Святого Жиля. К огромному удовольствию Эстер позади дома был небольшой сад, где могли играть дети и где сама она могла бы выращивать столь любимые ею лекарственные растения. Соседями Бэйтменов были, в основном, такие же, как Джон, владельцы различных мастерских — от столяра-краснодеревщика до стеклодува.

Практически во всех домах в этом районе первый этаж занимала мастерская. В полуподвальном помещении располагалась кухня, а второй и третий этажи были отведены под жилые комнаты.

Первый раз в жизни Эстер смогла нанять служанку в помощь Абигайль, которая ждала появления на свет нового малыша своей хозяйки, чтобы заботиться о нем или о ней. Для Джосса переезд на новое место имел наибольшее значение, чем для кого-либо еще в семье. В свои девять лет он был очень серьезным, сосредоточенным и аккуратным ребенком, невероятно похожим на своего отца.

— Я слышал, здесь недалеко есть благотворительная школа, — сказал ему Джон, — в ведении Церкви Святого Жиля. Я уже поговорил о тебе с викарием, показал ему твои письменные работы по математике и языку. Он согласился поговорить с руководством школы о тебе. И сегодня я получил ответ.

У Джона в руках был конверт.

— Они готовы принять тебя. Повезло нам, парень.

Джосс, однако, вовсе не думал, что ему повезло. Он никогда не показывал своих волнений и переживаний, как бы радостно или тяжело ему ни было. Вот и сейчас Джосс не стал демонстрировать отцу, какой тяжелый удар тот нанес ему с этой школой. Ведь это значило — быть оторванным от мастерской! А там уже стояла новенькая полировочная машина, которую им с Эстер не терпелось опробовать.

— А сколько времени я должен буду ходить в школу?

— Пока тебе не исполнится четырнадцать лет. А потом я устрою тебя учеником к самому лучшему ювелиру, которого смогу найти.

Последние слова отца блеснули для Джосса лучом надежды, светом в конце тоннеля. По-взрослому, философски рассудив, Джосс решил, что образование — промежуточное звено, а учиться ему было совсем не трудно. К тому же, чтение книг было для Джосса почти такой же неотъемлемой частью его самого, как и работа в ювелирной мастерской.

— Когда начинаются занятия в школе?

— Первого сентября.

Джосс просиял. У него оставалось более чем достаточно времени для того, чтобы опробовать новую машинку и закончить маленькую чашечку для Энн ко дню ее рождения. Джосс намеренно выбросил из головы все мысли о школе до тех пор, пока не придет первый день занятий. К его глубокому удивлению, день этот наступил очень быстро.

Эстер упаковала вещи сына в коробку, размышляя о том, что Джоссу, такому домашнему мальчику, будет на первых порах очень трудно одному, хотя сельская обстановка наверняка пойдет ему на пользу. Эстер было больно отпускать сына, и она со страхом наблюдала, как Джон учил его драться на кулаках и защищаться от нападений хулиганов.

Когда наступил момент отъезда, Джосс продемонстрировал изрядное присутствие духа.

— Давай прощаться, мама, — сказал он ей в гостиной.

Джосс не хотел, чтобы при этом присутствовали Летисия и Энн. Вместе с Абигайль девочки ждали брата на улице, чтобы помахать ему на прощание.

Эстер не стала наставлять сына, говорить ему, чтобы он себя хорошо вел и учился. Все это были совершенно ненужные увещевания. Она просто обняла сына и сунула в руки пакетик лакомств на дорогу.

— Твои любимые, — сказала она, — когда ты вернешься домой на Рождество, я напеку еще.

Джосс последний раз прижался к матери. Его детские ручонки крепко обхватили ее талию. Этот жест был красноречивее всяких слов. А потом он бросился вон из комнаты.

Эстер подбежала к окну. Джон стоял на тротуаре с дорожной коробкой через плечо.

Джосс прощался со своими сестрами возле входной двери. Потом он присоединился к отцу, и оба зашагали через площадь. И если бы это не был один из самых тяжелых моментов для Эстер, она обязательно улыбнулась бы, увидев поразительное сходство движений, походки мужа и сына. Их плащи развевались на ветру.

Через две улицы они сядут на дилижанс, и через тридцать две мили покажется школа. Джон устроит мальчика и вернется поздно вечером обратно.

Эстер отвернулась и смахнула набежавшую слезу.

Летисия прибежала в дом по каким-то своим делам вместе с Энн, которая при виде матери тут же заявила:

— Я хочу, чтобы Джосс вернулся!

Больше всего ей не хватало сына в мастерской. Несмотря на то, что каждый день Джоссу приходилось делать уроки, он всегда старался закончить их как можно раньше, чтобы успеть поработать в мастерской. У него уже была своя рабочая скамья, и за работой мальчик становился еще более похожим на своего отца. Такое же отсутствующее выражение лица, странноватый блеск в глазах… Однако у Джона иногда не было времени, чтобы просто посмотреть на жену, улыбнуться ей. Когда заказов было особенно много, он оставался в мастерской далеко за полночь, на следующий день возобновлял работу с рассветом. И если бы не воскресенья — священный день, который Джон был обязан посвящать семье, — он наверняка работал бы семь дней в неделю, делая лишь короткие перерывы для того, чтобы поесть.