— Мне очень понравилось все, что вы нам подавали сегодня за ужином. Вина великолепны, а стол — произведение кулинарного искусства. Поистине, это лучшее, чем ты, Джек, и вы, Марта, можете гордиться. Теперь моя очередь показать вам лучшее из того, что делаю я. И поверьте, мои изделия вполне могут сравниться с вашими фаршированными голубями или грибным пирогом.

И Харвуд от души рассмеялся своей собственной шутке. Это говорило о том, что вечер прошел успешно, что он очень доволен ужином, и что настроение у него отличное.

Будучи от природы человеком добродушным, Харвуд всегда щедро расплачивался с хозяевами заведения, не мелочился, не проверял представленные ему счета. Все те, кого он приводил в Хиткок, непременно становились завсегдатаями таверны, приводили туда своих друзей, а те — своих, и так далее. Поэтому Хиткок был широко известным и популярным заведением среди обеспеченных джентльменов.

— Это большая честь для нас, сэр, — с глубоким поклоном ответил Джек, а Марта сделала неловкий реверанс.

В позах обоих чувствовалась какая-то рабская благодарность. Марта всегда была уверена в том, что Джек смог бы лизать башмаки своему патрону, преклонив колени, если бы это прибавило кругленькую сумму к их капиталу или увеличило бы товарооборот заведения. Она внутренне презирала эту склонность мужа, но сейчас была очень польщена приглашением Харвуда.

— Мы непременно будем на выставке, сэр, — церемонно ответила Марта и, слегка порозовев, вновь сделала реверанс.

Однако случилось так, что в день, предназначенный для посещения, она сильно простудилась и слегла. Не могло быть и речи о том, чтобы Марта куда-нибудь вышла или вообще встала с постели. Джек, который интересовался выставкой примерно так же, как петух — жемчужным зерном, все же понимал, что обязан пойти. И пригласил Эстер.

— Если ты, конечно, хочешь, то можешь пойти со мной, — сказал он ей, — нам не обязательно долго торчать там. Нужно просто «отметиться», чтобы я с чистой совестью мог сказать Харвуду, что я там был.


Зал Почетного Общества Ювелиров располагался в высоком здании с узкими готическими окнами и огромной парадной дверью. Внутри зал был отделан резными панелями из ценных пород дерева. Сотни свечей горели в стеклянных канделябрах с подвесками, и тонкие языки их пламени отражались на отполированных до зеркального блеска деревянных поверхностях.

В этом зале происходили торжественные регистрации личных знаков-отметок молодых ювелиров, которые, пройдя семилетний путь учебы у мастеров, отныне приобретали право работать самостоятельно и помечать изделия личным клеймом. Такие знаки назывались «пробами».

Молодые мастера со дня их торжественного официального «признания» могли основывать свои собственные мастерские или продолжать работать со своими бывшими хозяевами. Им также даровались особые привилегии, на которые не могли рассчитывать простые подмастерья. Ремесло ювелира считалось тогда самой почетной и «эстетичной» из всех мужских профессий.

— Ах, да не волнуйся ты! — прошипел Джек Эстер, сам ощущая неловкость и страх, входя в огромный роскошный зал.

Вдоль стен были расставлены стенды с золотыми и серебряными изделиями, а между ними стояли лакеи в ливреях и торжественно кланялись гостям.

Эстер чувствовала себя так, будто попала в сказку. Все присутствующие щеголяли дорогими нарядами, дамы были в шелках и кружевах, парче и бархате. Но когда Эстер увидела экспонаты, все окружающее великолепие померкло перед ними.

Там были золотые и серебряные предметы такой красоты, что Эстер на секунду даже зажмурила глаза, не привыкшие к ослепительному сиянию драгоценных металлов. Все экспонаты располагались на задрапированных темным бархатом стендах, шелковые витые шнуры обозначали границу приближения к ним.

Эстер и Джек увидели кухонную утварь, сделанную из самых дорогостоящих и самых красивых металлов на свете — золота и серебра. Все это сверкало, переливалось разноцветными огнями.

— Пресвятая Богородица! — воскликнул Джек. — За это, наверное, нельзя расплатиться и всеми деньгами мира!

У Эстер просто пропал дар речи. Она, конечно, и раньше видела дорогие ювелирные изделия, ценную церковную утварь, но только в витринах магазинов, где между ней и вещами всегда было стекло. Здесь же ничто не скрывало сияния и игру света на великолепных изделиях, созданных руками замечательных мастеров. Солнечный свет широким потоком лился из окон, и от этого экспонаты становились еще более прекрасными.

Джек начал вертеть головой во все стороны, отыскивая стенд с вещами из мастерской Харвуда. Он намеревался быстренько просмотреть их и уйти, но Эстер потянула его за рукав:

— Дядя, давайте посмотрим все! — умоляюще зашептала она.

Джек достал из кармана часы на золотой цепочке и взглянул на них.

— Я не могу здесь оставаться больше пяти минут. Марте очень плохо, и она не сможет сегодня стоять за стойкой бара. Поэтому я должен идти. А ты, если хочешь, можешь оставаться здесь столько, сколько пожелаешь.

— Дядя, пожалуйста, можно я побуду здесь еще немного?

— Ну, хорошо, хорошо. Только смотри, никому не рассказывай, что я оставил тебя здесь одну.

Он подмигнул Эстер, и та подмигнула ему в ответ. Она прекрасно понимала, что говоря «никому», дядя прежде всего имеет в виду Марту.

Джек оставил ее возле стенда с изделиями Харвуда. В центре его композиции был чайный сервиз, расставленный на столике из розового дерева. В то время хороший чай был дорогим удовольствием, поэтому чашечки изящной восьмиугольной формы Харвуд сделал совсем маленькими, размером почти с кофейные. Зеркальные серебряные бока заварного чайника такой же необычной формы отражали молочник, сахарницу и полоскательницу, которые его окружали. Здесь же на маленьком подносе лежали серебряные чайные ложки, стояла корзинка для печенья и сладостей с витой крученой ручкой, и позолоченная коробочка для хранения самого чая, на крышке которой был выгравирован цветок. Коробочка эта закрывалась на замок, так как в некоторых домах нерадивые слуги имели обыкновение красть драгоценный чай у хозяев.

Эстер посчастливилось несколько раз в жизни попробовать настоящий чай. Марта постоянно держала немного чая в гостинице, потому что некоторые постояльцы могли себе позволить заказать этот дорогостоящий напиток. И Эстер милостиво разрешалось допивать остатки чая, конечно, когда они имелись. Эстер нравился этот, как ей казалось, изысканного вкуса напиток, и при виде драгоценного чайного сервиза ей пришла в голову мысль, что если заваривать и разливать чай в такую вот посуду, он будет во много раз вкуснее.

Возле сервиза располагался волшебной красоты сосуд для вина с высокой куполообразной крышкой и ручками в виде львов, сидящих на задних лапах. Напротив стоял кубок, покрытый золотыми пластинками, который, по мнению Эстер, подошел бы только для лорда-мэра Лондона.

Она принялась бродить от стенда к стенду. Супницы и чашки для шоколада, подсвечники и огромные канделябры, которыми украшали длинные обеденные столы, табакерки, солонки, щипцы для колки орехов — все это было неземной красоты, и все это лежало на стендах перед Эстер.

Выйдя, наконец, из зала, она с трудом могла дышать от пережитых впечатлений. Ах, если бы она была мужчиной! Для нее не существовало бы вопроса, кем быть. И хотя женщины тоже могли стать ювелирами, и работы двух из них она только что видела на выставке, Эстер полагала, что скорее всего они были дочерьми ювелиров, которые могли обучить их всем премудростям ремесла. У обычной девушки не было никакой реальной возможности приобрести эту профессию.

Вернувшись в Хиткок, Эстер прошла наверх к себе в спальню и достала из шкатулки старый серебряный наперсток. Она смотрела на него уже совершенно другими глазами. Эстер вдруг почувствовала гордость оттого, что у нее тоже есть вещь из драгоценного и прекрасного металла, из которого делают такие замечательные предметы, какие она видела сегодня на выставке в Зале Почетного Общества Ювелиров.


На шестнадцатый день после Рождества Эстер было позволено обслуживать посетителей бара таверны. И хотя Марта была категорически против этого, Джек настоял на своем решении, зная, что хорошенькая девичья мордашка может привлечь больше клиентов в заведение.

— Эстер уже достаточно взрослая, чтобы следить за своим поведением. К тому же в моем присутствии никто не посмеет ее и пальцем тронуть.

Однако скандал все же случился, чем Марта была разгневана до крайности. Однажды в отсутствие Джека Эстер пришлось в целях самозащиты посадить синяк под глаз одному джентльмену, в другой раз она дала пинка старикашке, который оказался членом Лондонского Городского Совета. Оба эти случая вызвали толки и сплетни, так как Джек, словно безумный, выкинул обоих из бара на улицу за оскорбление, нанесенное его сводной сестре.

Подобно слепцу, он не видел или не желал видеть, что смеющиеся серые глаза Эстер, ее стройная фигура и божественная грация — все это, естественно, провоцирует противоположный пол на активные действия. Марта же пыталась убедить себя в том, что ей следует усилить контроль за Эстер, так как она все еще расценивала свою юную родственницу как «крест», который она обязана нести. А поскольку Марта была не из тех, кто старается переложить ответственность на других, проблемы с Эстер, да и с Джеком, очень раздражали и волновали ее.

Эстер, несмотря ни на что, нравилась ее новая работа.

Она рассматривала ее как «продвижение по службе», причем случилось это, по ее мнению, очень вовремя. Раньше Эстер не пускали буквально дальше кухни, где она помогала готовить, и за три последних месяца научилась так ловко печь пироги со свининой, которыми славился Хиткок, что Марта даже решила, будто у Эстер особый талант выпекать пироги и пирожные, а та начала опасаться, как бы ее не обрекли на всю жизнь торчать возле плиты. Но тут вдруг все изменилось. Она стала прислуживать в баре, где всегда весело, где смеются, шутят, рассказывают забавные истории.

За четыре года, что Эстер уже прожила в Хиткоке, она немного привыкла к сальным шуточкам посыльных, привозивших в таверну пиво, грумов и их помощников, а также к комментариям в свой адрес со стороны клиентов и постояльцев гостиницы, которые иногда просто пугали Эстер своим бесстыдством.

Ей щедро давали чаевые, правда, Эстер знала, что это не одобряется. Иногда ей даже перепадала шестипенсовая серебряная монета. Впервые у Эстер появились карманные деньги. Джек, который, как обычно, думал, что у Эстер «все в порядке», даже представить себе не мог, как важны для нее эти деньги. Ведь Эстер всегда приходилось рассчитывать лишь на скудные подачки от Марты, а в магазинах так много прекрасных вещей!

Первый раз чаевые в виде одного шиллинга дал ей сержант Гренадерского полка Его Величества. Монета была совсем новенькая, сияющая, с профилем нового короля Георга Второго. Такую Эстер еще не видела и восхищенно воскликнула:

— Совсем новая! И как блестит!

Сержант торопливо спрятал монету ей в руку, видимо, не желая привлекать внимания посторонних к своей излишней щедрости. По закону и Уставу ему следовало бы потратить эти деньги на обмундирование.

— Купи себе что-нибудь, — радостно сказал он Эстер, — и принеси мне еще кружечку темного. Да побыстрее, так же, как ты это делала раньше.

Эстер поняла, что сержант уже был изрядно пьян.

На следующий день она купила себе альбом для рисунков, краски и другие принадлежности для занятий живописью.

Эстер очень волновалась, что утратила навык рисования, так как долгое время вообще не бралась за кисть и краски. Но, к ее удивлению, этого не случилось. Словно бы и не было этих долгих месяцев без любимого занятия — все вспомнилось само собой. Ее первой работой в Лондоне стал набросок птичьей стаи, пролетающей над городскими крышами.

Жизнь в таверне шла своим чередом. Обыденная повседневность, рутина, изредка прерываемая ссорами, скандалами, кулачными боями на заднем дворе. Один раз Эстер стала свидетельницей дуэли на шпагах, устроенной двумя джентльменами. Они были настолько пьяны, что едва стояли на ногах и, к счастью для обоих, все обошлось без малейших царапин.

Марта постоянно и очень внимательно наблюдала за Эстер, поэтому у той практически не было шансов завязать романтические отношения с кем-либо, к тому же Эстер еще не встретила никого, кто возбудил бы в ней хоть малейший интерес. Единственное, о чем она всегда жалела, это о недостатке свободного времени. С другой стороны, она научилась использовать каждую минуту и даже секунду перерыва для своих занятий, извлекать из нее максимум пользы. Находясь в городе, она наблюдала так много сюжетов для своих эскизов, столько интересных пейзажей и сцен городской жизни, что у нее просто не хватало времени перенести все это на бумагу.