— О, Уильям! — она вздрогнула, понимая, почему кричал сын: этот крик души был протестом против убийства животного. Несколько секунд она не могла шевельнуться, понимая, какой трагедией это было для мальчика, так любившего лошадей.

Ей не надо было смотреть на его лицо, чтобы понять, что он рыдал. В следующую минуту Джеймс в ярости подбежал к Уильяму, выхватил хлыст из его руки и начал жестоко бить мальчика.

— Нет, — выкрикнула Эстер. — Не смей, Джеймс! Пожалуйста! Это был просто несчастный случай! Может быть, мой сын ранен!

Он не слышал ее и обратил внимание на ее слова только, когда она подошла совсем близко. Затем он отшвырнул Уильяма и еще раз замахнулся на него.

— С глаз моих долой! И чтобы я никогда больше не видел тебя рядом с моей конюшней!

Уильям не смел посмотреть на свою мать. Его лицо выражало глубокую скорбь:

— Простите меня, сэр.

— Иди домой, Уильям, — сказала Эстер. — Я с тобой поговорю позже.

Как только мальчик ушел, Эстер в ярости повернулась к Джеймсу.

— Ты не имел права бить его. Ты знаешь, как много для него значат лошади! Ты бы никогда не сделал того же с конюхом.

Джеймс, тяжело дыша, приблизился к ней.

— Я бы обязательно это сделал с кем угодно, если бы он взял лошадь без разрешения, и к тому же не для того, чтобы на ней ездить.

Она была ошеломлена.

— Ты хочешь сказать, что он не спросил разрешения?

— Абсолютно. Эта лошадь была слишком сильной и своенравной для него. Все говорили ему об этом — и я, и конюхи. Но он дождался, пока все отвернулись, и взял лошадь без спроса.

— Конечно, он должен быть наказан, и смерть коня — это больше, чем достаточно. Но все равно, его нельзя было бить.

Джеймс схватил Эстер за плечи и посмотрел в лицо.

— Не зли меня! Я тебя и так еле выдерживаю. Тебе не приходило в голову, почему я должен каждый год на своей шкуре испытывать вспышки гнева Мэри, так как она против приезда сюда?!

— Не говори больше ни слова, — задыхаясь, произнесла она, пытаясь высвободиться.

В отчаянии он все тряс и тряс ее за плечи.

В следующий момент Эстер оказалась прижатой к дубу. Джеймс удерживал ее силой, и его сильные руки блуждали по ее плечам и груди. Она чувствовала его горячее дыхание.

— Я хотел тебя с тех пор, как увидел тебя в саду! Я полюбил тебя! Я не слишком ухаживал за этим садом, несмотря на то, что с ним были связаны воспоминания. Прошлое не вернуть, и моя память хранит самое сокровенное. И что бы ни происходило, я пытался сохранить сад таким, каков он есть, для тебя одной, потому что таким он тебе нравился! В этом было, если угодно, мое поклонение тебе.

— Неужели ты думаешь, что я не поняла? — сорвалось с ее уст. — Но я скорее расценивала это как знак дружбы. Это было единственное, что нас связывало, и я хотела, чтобы это оставалось неизменным. Не разрушай то, что сделало нас обоих счастливыми.

Мольба, звучащая в ее голосе, укротила его гнев. Он отпустил ее и сделал шаг назад.

— Прямо здесь, в кустах, я мог бы овладеть тобой, но, как ты сказала, что-то особенное, что я не хотел бы потерять, связывает нас. В конце концов не существует друзей на всю жизнь.

Джеймс развернулся и ушел в направлении к дому. Эстер осталась стоять около дерева, пытаясь привести себя в порядок. Он с такой силой тряс ее, что шпильки слетели с волос, а на плечах остался след его рук. Пытаясь уложить волосы, насколько это было возможно без зеркала, она печально смотрела вслед Джеймсу. Затем, тяжело вздохнув, повернулась и пошла домой.


Когда снова наступило лето, Эстер была единственным человеком, кого не удивило известие, что Эшдейлы уехали в Грейт Гейнс, и что они начали постройку нового дома в другом графстве. В отличие от того времени, когда Джеймс находился в отъезде перед своей свадьбой, дом и сад пришли в запустение. Садовник Том Коул и его жена, служившая экономкой, были уволены, все одичало и заросло сорняками.

Эстер поняла, что между ней и Джеймсом все было кончено; его надежды не сбылись и вряд ли могли сбыться. Он уехал, оставив ей ключ от дома, который еще долго хранился у нее. Энн часто пользовалась домашней библиотекой Эшдейлов, но ключ всегда находился у ее матери, хотя она и доверяла дочери, как самой себе. Эстер редко входила в дом и встречала Энн у порога. Ей грустно выло видеть красивую мебель, покрытую пыльными чехлами, и ощущать тишину в доме, который всегда славился своим гостеприимством.

Но Эстер приходилось думать не только о судьбе опустевшего дома. Прошлой зимой Джон простудился и проболел долгое время. С тех пор он заметно похудел и ослаб. В конце концов Эстер настояла, чтобы он обратился к доктору. Он не позволил ей поехать с ним. Вернувшись, Джон сообщил, что у него ослабленные легкие, и показал ей пузырек с лекарством, на который она посмотрела с подозрением. Открыв пробку, она понюхала содержимое. Запах был настолько отвратительным, что Эстер не могла даже представить, что бы это могло быть. Тем не менее Джон выпил лекарство стоически. Но никаких изменений в его состоянии не произошло. Тогда Эстер сама взялась за его лечение, с этой целью она ухаживала за садом Эшдейлов, где росли те редкие виды лекарственных трав, которые не приживались в ее собственном саду. Ее неотвязно преследовала мысль, что составить нужную смесь трав, которая вылечила бы Джона, всего лишь вопрос времени.

— С отцом все в порядке, а мои травы не принесут ему вреда, — уверенно говорила она Летисии, приехавшей погостить домой и обеспокоенной болезнью отца.

— Ты уверена, что это не чахотка? — отважилась спросить Летисия, сильно встревоженная явно болезненным видом отца. Она заметила, как лицо матери исказилось от страха, но через мгновение оно снова стало спокойным.

— Что за вздор! — фыркнула Эстер, с упреком покачав головой. — У беременных женщин бывают странные фантазии, и поэтому состояние отца кажется тебе более серьезным, чем оно есть на самом деле. Я всегда знала, что у него слабые легкие.

— Ты знала?

— Да, конечно. Когда у него впервые появился этот кашель, я поняла, что это из-за того, что он некоторое время занимался позолотой. С приходом старости небольшие недомогания усиливаются, и их нужно лечить. Вот и все.

— Но отцу всего лишь пятьдесят. Если бы он был здоров, то был бы в самом расцвете сил.

— Вскоре все так и будет. Боже мой, сколько можно это обсуждать! Забудь о своих пустых тревогах. Давай поговорим о других делах…

Летисию не убедили слова матери, а разговор с Джоссом и Элис показал, что они разделяют ее беспокойство. Перед отъездом она попыталась уговорить отца поехать в город вместе с ней, чтобы сводить его к доктору, которого она могла порекомендовать. Но Джон лишь улыбнулся и решительно покачал головой.

— Я уже ходил к прекрасному доктору и больше не собираюсь этого делать. Я в умелых руках твоей матери, и ее лекарства — все, что мне нужно. Перестань волноваться обо мне и лучше подумай о самой себе. Это действительно важно сейчас.

Это был последний приезд Летисии к родителям до рождения ребенка, так как врачи не советовали ей путешествовать в последние три месяца беременности. Пока она возвращалась домой, она продумала ту просьбу, с которой решила обратиться к Ричарду в надежде на то, что он не откажется выполнить ее.

— Хорошо, — согласился он после того, как услышал о происходящем. — При таких обстоятельствах режим работы для Питера будет более свободным. Он сможет чаще ездить домой, но только до тех пор, пока не окажется, что Эстер права. Я полностью верю в ее способности с тех пор, как она вылечила мне палец.

Летисию обрадовал оптимизм мужа. Возможно, она недооценивала возможности своей матери. Тем не менее, мысль, что Питер, такой уравновешенный в свои восемнадцать лет, будет часто передавать ей о здоровье отца, прибавила ей спокойствия.

До нового поворота событий Питеру не давалось никаких поблажек в обучении, даже несмотря на то, что мастером, учившим юношу, был его зять. И Джон, и Ричард считали, что эти семь лет тяжелой работы не только закалят его характер, но и станут хорошим жизненным уроком. Что касается Эстер, то она благодарила Бога каждый день за то, что Питер работал в такой высоко уважаемой и признанной мастерской, ради себя и ради нее, потому что наконец-то после ее долгого ожидания он уверенно пошел по тому пути, который поможет осуществить мечту Бэйтменов. Всякий раз, когда она встречала его, они обсуждали со всеми подробностями его успехи в учебе, и ни разу Эстер не преминула упомянуть о том, как будет замечательно, когда у Питера появится собственная мастерская в городе. На этот раз она ничем не рисковала, хотя теперь она признавала, что Элис было лучше известно, чем ей, что Джосс никогда не был бы счастлив, живя в толчее и спешке Лондона. Сейчас у них уже был один ребенок, появление которого только усилило их любовь фуг к другу, и они ожидали рождение второго.

Когда пришло время, Питер был полностью подготовлен к тому, чтобы завести собственное дело. Он прекрасно осознавал, без всякой ложной скромности, что из него выйдет исключительный мастер по золоту. Его руки обладали той властью, на которую драгоценные металлы отзывались, как если бы они признавали ее за свою собственную. Ричард был строгим учителем и никогда не хвалил его, но Питер мог определить по его замечаниям, была ли работа сделана хорошо. Он был глубоко привязан к семье, как и все Бэйтмены; даже Летисия испытывала приступы тоски по дому после своей свадьбы, несмотря на ту светскую жизнь, которой она наслаждалась вплоть до беременности. У Питера была теперь двойная причина, по которой он хотел бы более часто приезжать в Банхилл Роу. Он был влюблен в Элизабет Бивер.

Он не переставал удивляться, как он мог знать ее с первого дня их переезда с площади Никсон и не замечать, как в течение всех этих лет она становилась неотъемлемой частью его жизни.

Некоторое понимание этого, вскоре забывшееся в суматохе и волнениях дня, пришло к нему, когда он был готов к отъезду в город, чтобы пойти в ученики, а Элизабет пришла с подарком — шарфом, который сама сшила для него. Потом она стояла с его матерью, братьями и сестрами и махала рукой на прощанье, пока кабриолет, в котором отец вез его, отъезжал от дома. Немного спустя она тяжело заболела и чуть было не умерла. Он несколько раз посылал ей письма, и хотя она ответила на них, когда ей стало лучше, Питер не встретился с ней, так как ее отправили с тетей в Брайтхельмстоун к морю, до тех пор пока доктора не сочли, что она окончательно выздоровела и может вернуться домой. Возвращение Элизабет совпало с приездом Питера в Банхилл Роу. Джосс привез его в кабриолете в один из субботних вечеров, и когда они приближались к дому, Элизабет, должно быть, заметила их и сразу устремилась навстречу, с развевающимися на бегу золотыми волосами, в муслиновой юбке, забавно колыхавшейся волнами. Питер пристально посмотрел на ее счастливое лицо в веснушках от ярких солнечных лучей, так, как когда-то давно она посмотрела на него, и почувствовал, как пробуждается в нем то, что началось, должно быть, с шока от известия о ее болезни, или даже задолго до того, он не мог вспомнить точно. Он сидел впереди на сиденье для пассажиров и спрыгнул на землю прежде, чем Джосс остановил кабриолет.

— Элизабет! Неужели это ты? Мы так долго не виделись! Ты совсем выздоровела?

— Совершенно!

Она протянула ему руки, и он крепко их сжал.

— Значит, ты вернулась?

Она с радостью кивнула головой, ее взгляд не отрывался от его лица.

— Так что каждый раз, когда ты будешь приезжать домой, все будет как в прежние времена.

Его улыбка стала еще шире.

— Даже лучше, я думаю. Замечательно встретить тебя снова!

Его слова вызвали чудесный румянец на ее щеках, и он понял, что превратил этот день в настоящее возвращение домой для них обоих.

Они вошли в дом, держась за руки. Эстер, спускаясь по лестнице, увидела, как они смотрели друг на друга и улыбались. Случилось то, что она давно предвидела и приветствовала всем сердцем. Элизабет не была и никогда не станет второй Элис. Эта жизнерадостная девушка с живым умом, которая проявила то же мужество во время своей болезни, что и в детстве, когда она соревновалась с мальчишками в лазании по деревьям и в бурных играх только для того, чтобы быть рядом с Питером, она сможет разделить его стремления и поддержать, какие бы трудности ни встретились им на первых порах.

Позже в этот же вечер Питер впервые обнял и поцеловал Элизабет. Это было чудом для них обоих, новым открытием того, что они испытывали по отношению друг к другу. Даже она, всегда любившая Питера, чувствовала дрожь при мысли о силе нежного чувства, которое охватывало их.