— Всего тебе самого наилучшего, Энн. Будь счастлива! — сказала Эстер и махнула рукой.

— Спасибо, мама. — Энн в последний раз оглядела всех собравшихся и села в коляску, запряженную парой лошадей. Вскоре экипаж скрылся из виду.

Солнце село. Все разошлись по домам. Эстер вдруг впервые с щемящей сердце тоской подумала, что ее собственный дом опустел. Ее птенцы оперились и разлетелись кто куда, только на кухне хлопотала прислуга, но ни одной родной души не осталось под ее крышей. Эстер обхватила руками плечи и горько покачала головой. Рано или поздно родителям приходится с этим столкнуться, а Эстер еще повезло, у нее два сына рядом живут, не говоря уж о том, что она бабушка и три внука, унаследовавшие покладистый характер Джосса, будут ей на старости лет отрадой. Только сейчас Эстер почувствовала, как она устала за этот суматошный день. Она вздохнула и пошла спать.

Только отпраздновали свадьбу, как пришло новое радостное событие. Отменили ненавистную шестипенсовую пошлину на серебро. Теперь можно было вздохнуть свободно. Спрос на серебро поднимется, а мастерской Эстер проще будет конкурировать с растущей популярностью ювелиров Шеффилда. На радостях Эстер устроила вечеринку. Снова собралась вместе вся семья, пригласили некоторых друзей, промышлявших торговлей золотом.

И снова потекли размеренные будни. Эстер целыми днями пропадала в мастерской. Вечерами приходил Питер. Последнее время он стал появляться гораздо чаще, чем раньше. Видимо, одиночество начинало тяготить его, а пустой дом действовал угнетающе. После смерти жены именно в одиночестве он искал спасения. Питер жил памятью об Элизабет, в воспоминаниях о ней черпал целебную силу. Но время лечит любую рану. Остается лишь грусть… и Питер стал чаще приходить к матери…

Обычно Эстер сидела за столом и при свете свечи делала новые эскизы. Она никогда не считала свои вечерние занятия работой, так как это приносило ей удовольствие и снимало накопившееся за рабочий день напряжение. Питер в основном бездельничал, развалясь в кресле, или ходил по дому с трубкой в зубах. Говорили редко, только если было о чем. Он не хотел ее отвлекать.

Питер был у нее в тот вечер, когда Эстер закончила один из рисунков, который ей самой очень понравился. Этот эскиз доставил ей такое удовольствие, какое редко получаешь от своих работ. Эстер, не вставая с места, показала его Питеру издали. Рисунок, видимо, так заинтересовал его, что Питер тут же поднялся с кресла и подошел к столу, за которым она сидела. Некоторое время он молча рассматривал эскиз, потом, наконец, выпрямился и сказал:

— Это лучшее из того, что ты когда-либо делала. Такое впечатление, что эта птица, живая и легкая, вот-вот взмоет ввысь.

— Да, меня всегда привлекали птицы. Когда я вижу их полет, хочется творить, хочется передать этот неуловимый момент, когда крыло плавно изгибается — взмах, еще взмах, и она парит…

— Ты сумела передать это движение.

В рисунке Эстер сочетались присущая ей композиционная простота и скромность с изысканной плавностью и гармонией линий. Это был эскиз серебряного подноса с элементами декора. На лицевой стороне выгравирована гора, увенчанная снежной шапкой, вершина уходит в небо сквозь облака.

— Я рада, что тебе нравится.

Его похвала значила для Эстер гораздо больше, чем Питер мог себе представить. Это было признанием ее таланта, совершенства ее художественного мастерства. Только теперь у Эстер появилась уверенность в себе, только теперь она полностью могла полагаться на свои силы, не оглядываясь назад и не страшась будущего. Именно к этому она стремилась всю свою жизнь.

Питер давно уже ушел, а Эстер все еще взволнованно ходила по комнате. Наконец она погасила свечу и поднялась в свою спальню. Чувствуя небывалый подъем, Эстер подошла к окну и распахнула его настежь. В комнату ворвался холодный весенний ветер. Смеркалось. В «Ройял Оук» было полно народа, как, впрочем, и всегда по вечерам в субботу. В этот час обычно приезжают из города подмастерья, собираются свои деревенские парни и девушки, да приходят солдаты из местного гарнизона, пестреют в толпе их красные кители, и начинается веселье. Эстер прислушалась. Этот веселый гам никогда не раздражал ее, и даже наоборот, эти звуки навевали приятные воспоминания… Юность… Джек и Марта тогда содержали гостиницу Хиткок.

На небе висела яркая луна. Из рощицы Уильям мельком увидел мать, ее светлое платье, кружевной манжет рукава и кисть руки, распахнувшей настежь обе створки, потом все исчезло в черной зияющей глазнице. Но Уильям чувствовал, что Эстер все еще стоит у окна и смотрит на улицу. Хотя он и понимал, что она его все равно не увидит, Уильям все-таки отступил назад в сень спасительной темноты, скорее из осторожности, чем из опасения, и стремглав бросился к калитке, за которой начиналась усадьба Эшдейлов. Уильям давно уже не ходил в особняк через парадный вход, так как приведенные в порядок аллеи и расчищенные садовые дорожки делали фигуру человека заметной от самых центральных ворот, а лунными ночами видно, как на ладони. Однако Уильям нашел выход из положения. Теперь он ходил через черный ход. Позади особняка Эшдейлов раскинулась огромная лужайка, выходившая под навес, где Уильям обычно и ждал Сару.

Вот он, наконец, у цели. Уильям перевел дух, достал ключ и хотел было вставить его в замочную скважину, как вдруг заметил под дверью белый квадратик. Уильям медленно поднял с пола конверт и разочарованно вздохнул. Он догадался, что Сара, видимо, не сможет прийти. Хотя она, наверное, была здесь несколько минут назад, ведь не приходила же она сюда засветло. Заходить внутрь Уильям не стал, расположился тут же на ступеньках, достал фонарик и распечатал конверт.

Лицо его помрачнело, когда он прочел ее послание. Она писала, что между ними все кончено, что за эти несколько недель она успела хорошенько подумать и решила, что лучше им не встречаться. Сара никогда не любила меня, думал Уильям. Теперь ключ от особняка не нужен, она все равно никогда не придет. Можно выбросить, а можно и оставить — вдруг пригодится. И своим ключом от калитки она сегодня пользовалась последний раз, теперь уж, наверное, спрятала его так, что и сама потом не найдет… никогда не найдет…

Уильям судорожно скомкал письмо в руке и тяжело вздохнул. Отчаяние овладело всем его существом. Неужели она действительно не хочет его видеть? Уильям досадливо поморщился, вспомнив, с какой неприязнью она встретила его у Биверов, избегала его взгляда, постоянно отворачивалась, даже когда он все ей объяснил и извинился. Уильям снова тяжело вздохнул.

Он глуп, он просто глуп! Ведь она никогда не любила его. Он ни разу не слышал от нее признания в любви и никогда не мог понять, то ли это ее очередная странность, то ли обычная женская хитрость, чтобы легче было удержать его около себя. Сейчас-то Уильям понимал, что был просто игрушкой в ее руках, оружием против опекунов. Не из-за любви она с ним встречалась, какая уж тут любовь. Она хотела свободы и самоутверждения. Что ж, она всего достигла. Но если она к тому времени уже решила, что между ними все кончено, то почему же, когда он видел ее в последний раз, она была так грустна? А-а-а… Все очень просто… Уильям был невнимателен, у всех собравшихся были грустные лица, ведь хоронили Элизабет… А он-то подумал… Проклятье! Какой же он глупец!

Уильям пружинисто вскочил на ноги, потушил фонарь и зашвырнул его в кусты. Сунув скомканное письмо в карман, он поспешил к калитке. Гнев и обида душили его. После всего, что между ними было, она не могла уйти вот так, даже не попрощавшись. Смятение охватило Уильяма: с одной стороны нет, с другой да — мысли путались, в груди клокотало — Уильям ничего не понимал. Лишь одну вещь представлял он себе четко и ясно: сейчас он пойдет в кабак и там напьется.

В «Ройял Оук» было, как всегда, душно. Накурили так, что хоть топор вешай. Впрочем, немудрено, народу в этот вечер набилось порядочно, к стойке бара пришлось пробиваться, орудуя локтями.

— Большую эля, хозяин!

— О, кого я вижу! Господин Бэйтмен, добрый вечер! Так, значит, вы сегодня дома?

— Как видите, — ответил Уильям, криво усмехнувшись. — Вот, зашел к вам на огонек. Душа горит, только боюсь, у вас тут жидкости не хватит, чтобы ее потушить.

— Ого! Звучит, как вызов, сэр.

Все, кто стоял рядом со стойкой, рассмеялись, но сразу притихли, с интересом ожидая, что же будет дальше. Хозяин налил полуторалитровую кружку и поставил перед Уильямом.

— Ну что ж, посмотрим, справитесь ли вы с одной.

Уильям взял кружку обеими руками и припал к краю губами. Большими размерными глотками он не отрываясь допил до дна и с горящей глоткой под гром аплодисментов залихватски плюхнул кружку на то же место, откуда и взял, вытер рот тыльной стороной ладони и небрежно кивнул:

— Повторите, пожалуйста.

Уильям прекрасно помнил свою последнюю трезвую мысль. Он тогда еще подумал, что надо добраться до конюшни, там в соломе он и проспится. Потом эль ударил в голову. Уильям не ужинал. На голодный желудок эль подействовал быстро. Правда, в его вместительных карманах припасено было кое-что для пикника, хотел вместе с Сарой… Впрочем, он уже не помнил, успел поесть или нет до того, как все поплыло перед глазами. С тех пор остались какие-то смутные воспоминания, обрывки мыслей… После эля настроение сразу поднялось. Уильям горланил похабные песни, в чем он был непревзойденный мастер. Молодежь хохотала, настроение у всех было веселое, то там то здесь вспыхивали споры, заключались пари. Уильям тоже загорелся и поспорил на шиллинг, что пройдет по стойке бара от начала до конца и не упадет. Хозяин бара протестовал, бегал, махал руками, объяснял что-то, чего невозможно было разобрать из-за немыслимого шума, стоявшего над столиками. Как заправский канатоходец, вскарабкался Уильям на стойку, выпрямился во весь рост и, качаясь во все стороны, пошел, почему-то ступая все время совсем не туда, куда хотел. Несколько раз он, пожалуй, точно свалился бы, не подхвати его вовремя заботливые руки доброжелателей и не втолкни обратно на стойку. Добравшись до края, Уильям под одобрительные возгласы полетел вниз. Запутавшись в разлетевшихся полах своего пальто, Уильям грохнулся на пол и потом, уже сидя на стуле, еще долго держался руками за живот от беззвучного хохота.

— Вы выиграли, сэр. Получите приз.

С легким шлепком ладони о ладонь монета оказалась в руках Уильяма. Не вставая, он отвесил несколько шутовских поклонов.

— Премного благодарен. Вы, сэр, настоящий джентльмен.

Спорщик, проигравший монету, наклонился, и Уильям увидел широкое лицо и малиновые под цвет кителя щеки.

— А вы, сэр, теперь настоящий солдат. Вы взяли королевский шиллинг. Его получают все новобранцы.

Хоть Уильям уже и был совершенно пьян, смысл сказанного до него все же дошел. С перекошенным от гнева лицом он швырнул монету на пол и, покачиваясь, встал на ноги:

— Со мной эти штучки не пройдут. Я с вами не спорил, и заберите свои деньги.

— Но сначала ты ведь взял шиллинг. Так что все честно и справедливо. Впереди двадцать лет службы в королевской армии, парень.

— Нет! — в бешенстве вскричал Уильям и хотел было съездить дерзкого сержанта по физиономии, но его тут же скрутили стоявшие вокруг солдаты и брыкающегося, вопящего Уильяма волоком потащили из таверны. Вдруг все как-то разом стихли, хмель как рукой сняло. Не слышно ни шепотка, ни звона кружек… В гробовой тишине хлопнула дверь таверны, тяжело вздохнул хозяин:

— Я ведь предупреждал его. В армии сейчас недобор, вот и шныряют солдаты повсюду, надо же навербовать рекрутов. Так или иначе, а все равно навербуют.

— Надо рассказать обо всем его матери, — предложил кто-то из молчаливо насупившейся толпы.

— Я сам зайду к госпоже Бэйтмен, как только закроюсь. А сейчас, джентльмены, кому еще пива?

Было уже слишком поздно, когда последний подвыпивший посетитель покинул гостеприимную таверну. Рассудив, что утро вечера мудренее, а ночью — бегай не бегай, все равно ничего не сделаешь, хозяин таверны пошел прямиком к себе домой, а к Эстер зашел лишь утром. Стук в дверь раздался, когда она завтракала.

Новость, которую принес хозяин таверны, ошеломила Эстер.

— Где Уильям сейчас?

— Должно быть, в казармах. Я думаю, рекрутов понагнали достаточно. Они ведь обычно все вместе: и те, кто сам вербовался, и такие, как Уильям. Может, их даже уже на плац загнали. Кто знает?

Как только хозяин таверны ушел, Эстер в чем была выскочила на улицу и без пальто, в легком платьице, побежала к дому номер восемьдесят пять. Джосс открыл не сразу и увидев Эстер, удивленно подумал, с чего бы это она примчалась так рано, да еще в воскресенье.

— Седлай коня, скачи скоренько к Джеймсу Эшдейлу, — с порога бросила Эстер. — Прошлой ночью Уильяма обманом заставили принять королевский шиллинг. Теперь только Джеймс может помочь.