— Прежде всего ты должна разогреть кровь, — жестко заявил тот. — Прошу прощения, милая, но ты должна побегать. — Он подвел ее к своей лошади. — Поверь мне. — Быстрым движением, словно надеясь, что она не заметит, что он делает, Адам шарфом привязал к стремени кисть ее правой руки.

Софи, с трудом понимая происходящее, воззрилась сначала на него, потом на свою руку. Попытавшись высвободиться, она качнула головой и испуганно спросила:

— Что ты делаешь?

— Я знаю, что делаю, дорогая. — Адам взял в ладони ее лицо и поцеловал в губы. Затем взлетел в седло, натянул поводья и послал лошадь вперед.

Софья на мгновение остолбенела от удивления. Очевидно, ее способность воспринимать происходящее все еще была не на высоте, впрочем, как и ее самочувствие. Ну да, конечно, тупо соображала она, если кого-нибудь привязать к лошади и пустить ее вперед, то привязанный просто будет вынужден начать двигаться за ней. Это соображение вызвало очередную, хотя и ослабленную вспышку ярости. Пытаясь успеть за быстро идущей лошадью, она прокричала из своего мехового кокона:

— Прекрати, это отвратительно! Я тебя ненавижу!

— Ничего подобного, — усмехнулся Адам. — Ты меня любишь.

Софи задохнулась, но быстро закрыла рот, потому что легкие обожгло ледяным воздухом. К своему немалому удивлению, она почувствовала, как тепло возвращается в тело, проникает во все клеточки; даже боль в согревающихся пальцах на ногах вызывала блаженство. По мере того как сердце все сильнее разгоняло застывшую кровь, она ускорила шаг.

Спустя десять минут Адам остановился. Спрыгнув с лошади, он быстро отвязал шарф.

— Если нам не удастся обеспечить тепло в кибитке, тебе придется привыкнуть бегать таким образом каждый час. Даже в мехах мороз проберет тебя до костей.

Софи ответила не сразу. Впервые она сообразила, что, кроме них с Адамом, есть еще кто-то рядом. Ведь пока она бежала, сани следовали за ней, а ими управлял…

— Борис! — разнесся ее радостный крик над пустынной заснеженной равниной. — Как же я тебя не заметила!

— Вы вообще ничего не заметили, — сурово откликнулся мужик. — Не мудрено в вашем состоянии. Посмотрите, кто тут еще, — повел он рукой за спину.

Проследив за его жестом, Софья бросилась бежать, спотыкаясь в снегу.

— Хан!

Жеребец, уже привязанный сзади кибитки, вскинул голову и радостным ржанием приветствовал знакомый голос хозяйки.

— А где седло? Я поеду на нем! — требовательно обернулась она к Адаму, обхватив обеими руками морду коня и гладя его бархатный нос.

— Слишком холодно, чтобы тебе ехать верхом, — с сожалением покачал он головой.

— А вы? — напористо возразила она, прижимаясь к теплому боку своего любимца.

— Мы с Борисом будем меняться каждый час, — пояснил Адам. — Другие лошади побегут в поводу за санями. Им необходимо двигаться, а нам необходимо по возможности сохранять тепло. — Подойдя ближе, он взял ее за руку. — Пора садиться.

Софье пришлось подчиниться. Через несколько секунд в кибитку забрался и Адам, принеся с собой целую охапку шкур с толстым мехом.

— Когда ты ела последний раз? — Он постелил пару шкур на жесткую скамью, потом уселся рядом, накинул сверху другие и крепко обнял ее.

— Вчера, кажется, — пробормотала она, в полном блаженстве и покое уютно устраиваясь в его объятиях. — Но я не голодна! — Последнее было напрасно, потому что Адам уже выбирался наружу.

— Очень жаль, что мы не могли захватить с собой самовар, — проговорил он, спрыгнув на снег. Спустя некоторое время он вернулся, неся большую корзину с крышкой. Как только он захлопнул дверцу, кибитка тронулась.

— У нас есть сироп из красной смородины, — сообщил он, протягивая бутылку.

— Я бы предпочла водку, — сморщила она носик.

— Только не на пустой желудок. Выпей сироп. Сахар тебе полезен.

— В водке тоже есть сахар, — не уступала Софья, заглядывая в корзину. — А, так вот же она! — радостно воскликнула она, доставая желаемое.

Адам, откинувшись на стенку кибитки, смотрел, как она отхлебнула прямо из горлышка изрядный глоток крепкого напитка. За последние месяцы его время от времени посещало пугающее чувство, что прежней Софьи Алексеевны Голицыной больше не существует, она исчезла, превратилась в марионетку Дмитриева. Но сейчас рядом с ним сидела та женщина, которую он знал прежде. И это доставляло ему огромную радость.

Утерев рот тыльной стороной ладони, она рассмеялась:

— Так-то гораздо лучше. А сироп из красной смородины — для сосунков.

— Может быть, — улыбнулся Адам, пряча свои чувства. — Но в настоящее время он для тебя лучше, чем водка.

Софи вместо ответа еще раз приложилась к бутылке, после чего протянула ему. Глаза ее приобрели прежний блеск. Слегка насмешливо она поинтересовалась:

— Ну а теперь мне можно поспать?

Адам убрал бутылку обратно в корзину, а потом пристроил Софью к себе на колени, укрыл овчинами и крепко обнял обеими руками.

— Теперь можешь, — разрешил он, целуя в носик — единственное доступное место среди мехов.

Довольная, Софи почувствовала, как сами собой закрываются глаза и затуманивается сознание. Водка теплом разлилась по всему телу. Даже сквозь несколько слоев меха она слышала, как около щеки бьется его сердце, ощущала его руки. Пережитый ночью ужас истощил ее духовные силы в той же мере, как холод истощил ее тело. Как и почему произошло это волшебное спасение, ее пока не интересовало. Главное, что оно произошло. Она плыла в кольце любимых рук на волнах блаженного покоя, еле живая от усталости, в безопасности и полной уверенности в том, что так и должно было случиться с самого начала. Просто этому раньше мешали какие-то безобразные мелочи…

— Нет, нет, не уходи! Куда ты? — Внезапное движение вторглось в блаженный мир, куда она уже была готова отплыть, и нарушило ее сладкие грезы. Руки больше не обнимали се; тело, покойно угревшееся от его живого тепла, ощутило под собой холодную пустоту.

— Я должен поменять Бориса, — улыбнулся он се сонному негодованию. — Он правит санями больше часа.

— Но если ты уйдешь, я снова замерзну! — Она села и встряхнула головой, приходя в себя.

— Тогда тебе придется побегать, как договаривались, — бодро сообщил Адам, подтыкая под нее со всех сторон меховые полости. — Дай Борису водки и проверь, хорошо ли он одет. Должно быть, он очень замерз.

Софи мгновенно выбросила из головы свое эгоистичное желание удержать Адама рядом. Это желание пришло из тех грез и не имело никакого отношения к действительности.

— Да, конечно. — Дотянувшись до корзины, она вытащила бутылку. — Надеюсь, это у нас не последняя? Она так восхитительно согревает! — И опять сделала большой глоток.

— Всегда знал, что ты пьешь как лошадь, — усмехнулся Адам, спрыгивая на снег. — Водки достаточно, только постарайся не напиться так, чтобы себя не помнить. — Серые глаза внезапно потемнели; он больше не шутил. — Весьма скоро наступит момент, Софья Алексеевна, когда я должен буду убедиться, что вы полностью отдаете себе отчет в том, что произошло.

Софи вздрогнула, но на этот раз не от холода. Хотя смысл этого заявления о намерениях был им обоим вполне ясен, время, о котором он упомянул, и ощущение собственного балансирования на грани супружеской измены, последствия которой даже трудно было представить, внезапно ужаснули ее. Она испугалась любви. Подняв голову, она долгим взглядом посмотрела ему в лицо.

— Я тебя люблю, — спокойно выговорила она. — И можешь не бояться, что я нашла эту мысль на дне бутылки.

— Вы меня убедили, Софья Алексеевна, — медленно улыбнулся Адам. Повернувшись, он обнаружил Бориса, стоящего прямо у него за спиной. Мужик окинул его тяжелым оценивающим взглядом. Было ясно: тот не упустил ни единой мелочи из их последних слов. Медленный, едва заметный наклон головы дал понять Адаму, что он получил своего рода благословение. И это весьма кстати, с грустной усмешкой подумал про себя Адам, взбираясь на коренника. Если Борис Михайлов предпочел бы встать между мужчиной и Софьей, только смерть могла бы его сдвинуть с места.

Он дернул вожжи, и кибитка, поскрипывая по снегу, заскользила вперед. Деревянные полозья существенно замедляли движение; стальные, конечно, были бы гораздо лучше, но князь Дмитриев совсем не был заинтересован в особой скорости путешествия его жены. От этой мысли Адам вновь ощутил приступ глухой ненависти к Дмитриеву, оказавшемуся способным на такой варварский поступок. Впрочем, подобные чувства в данное время совершенно неуместны. Его гораздо больше интересовала другая сторона медали — а именно любовь, страстная любовь и ничего, кроме любви.

Тем временем Софья в кибитке заботливо обихаживала полузамерзшего Бориса, наваливая на него меховые шкуры, поднося бутылку водки к окоченевшим губам, пока он наконец не набрался сил, чтобы настойчиво запротестовать, заявив, что не дело госпожи ухаживать за своим слугой. Софи пренебрежительно рассмеялась:

— Тебе не идет говорить глупости, Борис. Ладно, если ты не хочешь спать, тогда расскажи, как графу удалось вызволить тебя из конюшни.

Когда настало время Борису снова поменяться местами с Адамом, тот сначала заставил Софью пробежаться рядом с санями в течение десяти минут. На этот раз он бежал рядом, взяв ее за руку, чувствуя, что и самому необходимо как следует разогреться, разогнать застывшую кровь.


Перед тем как стемнело, они наткнулись на разрушенную избу; к избе примыкал вполне целый амбар, со стенами и крышей. Борис направил кибитку в помещение. Спешившись, он в своей обычной манере пробурчал:

— Немедленно разводим костер. Надо обтереть лошадей, накормить их, поставить поближе к огню. К утру они будут как новенькие. — Продолжая что-то бормотать, он в первую очередь занялся животными.

Софья взяла на себя заботу о Хане. Адам набрал растопки и развел огонь в каменном очаге, расположенном прямо посреди амбара. Время от времени он бросал взгляды в ее сторону, наблюдая, как она постоянно что-то нашептывает коню, настолько поглощенная своей ласковой беседой с огромным животным, что даже человеческая любовь не может ей в этом помешать. Матерь Божья! Уж не ревнует ли он к жеребцу? Скривив губы в усмешке над такой нелепостью, Адам начал распаковывать тщательно уложенные седельные сумки.

— Здесь еда? — Софья подошла поближе к небольшому, но яркому огню и принялась рыться в только что разложенных на земле мешках.

— Еда… Софи, если ты опять начнешь пить водку до того, как съешь хоть что-нибудь, мы с тобой поссоримся!

— Никогда! — миролюбиво откликнулась она и убрала руку от бутылки. — Это я потому, что водка просто совершенно превосходная. — Присев у костра, она сняла варежки и протянула руки над огнем. — Ты не заметил, какой нежный вкус у настоящей водки?

— Конечно. Прямо бархатный, — согласился он. Торжественность его тона контрастировала со смеющимися глазами. — Кажется, в той сумке, что за твоей спиной, кастрюля и сковородка.

Порывшись, Софи нашла требуемое и подала ему.

— Мы будем готовить?

— Самым простым способом. — Взяв кастрюлю, он встал. — Пойду наберу снега.

— Но ты же говорил, что у нас нет самовара! — рассмеялась она.

— А вы, Софья Алексеевна, немного пофантазируйте! — шутливо посоветовал он.

— В чем, в чем, а в этом я большая мастерица, — откликнулась она, сидя на корточках перед огнем и глядя на него снизу вверх.

— Мы оба на это мастера, — ответил он пристальным взглядом. — И необходимость в этом еще не миновала.

— Да, — кивнула она. — Но сейчас это не столь необходимо, правда? Теперь мы можем не прятаться.

Адам молча кивнул, соглашаясь. Она была права; в настоящий момент они были свободны, свободны дать волю своей так долго сдерживаемой страсти, свободны ощутить восхитительное наслаждение захлестывающим потоком разделенной любви.

Софи огляделась. Во мраке амбара, освещенного одной мерцающей масляной плошкой и языками пламени костра, угадывались темные силуэты лошадей. Единственный островок тепла среди леденящего холода. Неосознанно соблазнительная улыбка тронула ее губы.

— Полагаю, нам придется кое-что придумывать.

От этой улыбки, от мягкой интонации ее голоса в серых «лазах Адама мелькнуло выражение откровенного желания, подобное обнаженному клинку. Он медленно опустил на землю кастрюлю и присел на корточки рядом, обеими ладонями обхватив ее лицо.

— Я боюсь, — прошептала Софи. — Пугаюсь силы нашей любви. Я так хочу этого, что, наверное, просто растаю, растекусь вся..

— Не надо ничего бояться, милая моя, — нежно произнес Адам, проводя пальцами по ее губам. — Не надо бояться разделенных чувств. Мы оба рабы этой силы. — Он прикоснулся губами к ее тонким, с голубоватыми прожилочками вен векам и почувствовал, как вспорхнули густые ресницы. Потом губы медленно прошлись по высокой скуле, пальцы погладили подбородок; она вся замерла от его ласкающих движений и затаила дыхание, словно боясь пропустить малейшее проявление нежности.