— Софи, — прошептал он, — очнись, моя родная.

Она не спала и была в сознании, просто пребывала уже в том мире, где телесные и духовные страдания больше не могли беспокоить ее. Какое-то время она сопротивлялась требовательному знакомому голосу любви. Зачем обращать внимание на грезы?

— Софи! — Он нежно поцеловал ее в губы, боясь причинить боль неосторожным движением. — Не бойся, очнись, любимая!

— Где Саша? — еле слышно распухшими губами прошептала она.

— Со мной, жив и здоров. Посмотри на меня!

Ресницы дрогнули. Мольбы сделали свое дело. Она открыла глаза и попыталась улыбнуться, но сморщилась от боли. Но он уже понял, что она приходит в себя. В огромных темных глазах затеплилась жизнь.

— Мой муж мертв?

— Да.

Веки опять опустились, но на этот раз ненадолго. Когда она снова открыла глаза, Адам увидел перед собой вернувшуюся к жизни Софи.

— Все болит, — проговорила она. — Кроме рук. — Она опустила голову и посмотрела на руки, которые лежали на коленях как чужие. — Я их совсем не чувствую.

— Сейчас все пройдет, — заверил ее Адам. — Ты не так долго была связана, чтобы они отнялись навсегда. — Но к тому времени, когда они бы добрались до оренбургского монастыря, она могла стать калекой. Адам решительно отбросил эту страшную мысль. — Сейчас я хочу отвезти тебя в Могилев. До него ближе, чем до Берхольского. — Разминая ей руки, он продолжил: — Матушка моя, конечно, не сможет полностью заменить твою Татьяну, но она очень добра и умеет обращаться с младенцами.

— Grand-pеre?..

— Он будет жить, — ответил Адам, не прекращая своего занятия. — Ранение отняло у него много сил, но не настолько, чтобы появилось желание испустить дух. — Сделав невероятное усилие, он заставил себя улыбнуться.

Послышался стук в борт кареты, и в окне появилась голова Бориса. Не отпуская Софи, Адам потянулся, чтобы открыть дверцу.

— Думаю, барыня обрадуется ребенку, — коротко произнес Борис. — Кажется, он опять проголодался.

Адам принял у него из рук сверток и положил на колени Софье. Лицо ее преобразилось от радостного облегчения.

— У меня грудь изболелась, — призналась она. — Адам, расстегни кофточку, меня руки не слушаются.

Он так и сделал, а потом поднес малыша к груди. Тот тяжко вздохнул и жадно приник к тому, чего так долго был лишен. Адам помог Софье обнять малыша. Она одобрительно кивнула.

— Теперь я могу сама его подержать.

В тесном пространстве кареты наступила глубокая тишина. Наконец все трое были вместе. Адам держал мать и дитя в объятиях, стараясь отогнать прочь чувство мести. Все закончилось; попытки представить, какие тяжкие страдания ожидали их обоих впереди, были теперь ни к чему и могли лишь нарушить тот воцарившийся мир и покой, который они выстрадали.

— А что подумает твоя матушка? — внезапно спросила Софья, перекладывая ребенка к другой груди. Это оказалось нелегко, но она смогла справиться без посторонней помощи. — Как ты появишься без предупреждения в таком… в таком необычном сопровождении? Мне не надо зеркала, чтобы сообразить, на кого я похожа.

— Не представляю, что она подумает, — ответил Адам. На этот раз улыбка получилась естественной. — Способность думать не относится к ее сильным качествам. Но она не осудит. Она простая, добросердечная женщина, которая будет рада принять под своей крышей и обласкать женщину, ставшую матерью моего сына и мою будущую жену.

— Борису надо будет поехать в Берхольское…

— Он так и сделает. А когда твой grand-pere поправится настолько, чтобы выдержать дорогу, они приедут в Могилев на свадьбу.

— А почему бы нам не устроить свадьбу в Берхольском?

Адам простонал.

— Дорогая моя, мне кажется, место не имеет такого уж большого значения!

— Наверное, ты прав. А я познакомлюсь с твоей матушкой. Иначе это было бы крайне невежливо с моей стороны.

— Это верно, — важно кивнул головой Адам. — И я должен просить прощение за неуважение, моя милая, но тебе придется ехать со мной до Могилева на одной лошади.

— Разве у нас не найдется лишней? — недоверчиво прищурилась она.

— Нет, — небрежно ответил он. — Но даже если бы и была, ты слишком слаба, чтобы самостоятельно сидеть в седле.

— Надеюсь, в твоих объятиях мне это будет легче пережить, — сдалась Софи, ощущая волшебное головокружение. Когда человеку возвращают жизнь и любовь, все остальное бледнеет перед такими подарками.

Эпилог


— А ему полезно есть червей? — с некоторым недоумением произнес Адам, который вышел в сад погреться на мягком апрельском солнышке.

— Я не поняла, что он их ест. — Софи обернулась и присела на корточки, внимательно взглянув на Сашеньку, который полз за ней следом и со всей сосредоточенностью своих шести месяцев выковыривал из совка извивающихся молодых земляных червей. — Я думала, он просто пытается их поймать.

— Путь от руки до рта недолог, — усмехнулся Адам. Словно в подтверждение его слов малыш плюхнулся на попку и сунул пухлый, измазанный землей кулачок в рот.

— Не думаю, что это ему сильно повредит. Это не земля, а просто дар Божий, — весело откликнулась Софья, возвращаясь к прерванной прополке грядки. — Если ему запретить, он только раскричится.

Адам присел на низенькую каменную скамью и с блаженным вздохом вытянул ноги.

— А тебе не кажется, что он слишком перепачкался?

Она с удивлением обернулась через плечо.

— Конечно. А что тут такого? Таня говорит, что все дети должны пачкаться. Я тоже была такой, и мне это не повредило, как видишь.

Адам прищурился, глядя на солнце, и медленно, лениво поддразнил:

— Мне припоминается несколько случаев, когда я слышал от тебя нечто противоположное.

Вместо ответа Софи швырнула в него горстью земли. Саша с радостным гуканьем тут же повторил за ней этот жест.

— Ты совершенно безответственная мать, — сурово заявил Адам, стряхивая землю с рукава. — И подаешь безобразные примеры.

— И такие тоже. — Софи присела на траву рядом с ним хихикая и потянулась поцеловать в губы.

От ее волос, еще коротких, но уже густых и блестящих, пахло солнцем; кожа источала запах лаванды и сочной весенней земли; земля забилась и под ногти. Держа ее лицо в ладонях, он упивался ее ароматной сладостью, не уставая радоваться, что она стала его женой.

— Ой, Софи, дорогая, Сашенька ест червяков! — Встревоженный голос пожилой графини Данилевской прервал очаровательное мгновение; она величественно плыла к ним по тропинке; шелковые юбки на кринолине покачивались, ветерок трепал ленточки кружевной шляпки.

— Я знаю, madame! — не вставая с колен, с улыбкой обернулась Софи к женщине, без единого вопроса принявшей под свой кров измученный и растерзанный кусок человеческой плоти, который ее сын привез с собой шесть месяцев назад.

Она прижала свою будущую русскую невестку к своей широкой груди и удивилась лишь тому, что внук, как две капли воды похожий на ее сына, должен называться князем Александром Дмитриевым. По причинам, о которых лучше было не вспоминать, у него не было отчества; она постаралась забыть также и о прочих необычных обстоятельствах, сопутствовавших сыновнему выбору жены. Она радушно отнеслась и к приезду весьма вспыльчивого князя Голицына, слезливой, но очень умелой Татьяны Федоровой, богатырского вида мужика и огромного казацкого жеребца, которого боялись все ее конюхи. Она приготовила все необходимое для свадьбы, легко гася все возникающие у въедливого старого князя по ходу дела возражения; она просто не обращала на них внимания, задабривая старика улыбками и водкой. Она была безмерно счастлива сознанием того, что ее обожаемый сын женится по любви.

— Боюсь, не станет ли ему плохо от этого, — проговорила она, подходя и подозрительно всматриваясь в своего чумазого внучонка, который расплылся в улыбке, гордо продемонстрировав свой единственный зуб. — Что скажет Татьяна?

— Она скажет: что войдет, то и выйдет, — немедленно ответила Софи, — Mechant! — Легко вскочив, она подхватила сынишку и подбросила над головой, от чего тот радостно завопил и принялся болтать ножками.

— Ты уже сказал Софье о том, что прибыл курьер с посланием от императрицы? — поинтересовалась графиня.

— Как раз собирался это сделать, maman, но Сашенькины гастрономические интересы отвлекли меня, — пояснил Адам.

Софи замерла, бросив быстрый взгляд на мужа, не в силах скрыть блеснувшей в глазах тревоги.

— Письмо от царицы?

— Дай мне дитя, ma chere. Я отнесу его к Тане. Пусть она умоет его и переоденет. — Свекровь взяла Сашу на руки. — Его хотел видеть прадедушка, но мы не можем показать его в таком виде. — Пощекотав заголившийся животик, от чего ребенок залился веселым смехом, графиня направилась с ним к длинному, приземистому дому.

— Grand-pere хочет возвращаться в Берхольское, — отсутствующим тоном сообщила Софья. — Мне бы хотелось поехать с ним. Мы могли бы провести там лето, если твоя матушка не возражает. — Голос осекся. — Что пишет императрица?

Адам похлопал рукой по скамье, приглашая садиться, и достал из нагрудного кармана два конверта, оба запечатанные императорской печатью.

— Один из них — для тебя.

Софи села и взяла конверт в руки.

— Каждый раз, когда я получаю подобное послание, оно сулит одни неприятности, — медленно выговорила она. — Ничего не могу поделать, Адам, но у меня нет сил. Открой сам, пожалуйста.

— Позволь, я сначала расскажу, что она мне написала. Может, тогда у тебя появятся силы. — Он аккуратно извлек бумагу, потом положил ее на колени и уставился вдаль, словно знал содержание наизусть. — Во-первых, мне дали нагоняй за то, что не появился в Петербурге в начале года, как было велено. Во-вторых, меня поблагодарили за исполнение миссии в Варшаве. — Наклонившись, он сорвал крокус, вылезший из земли прямо у самой скамейки, и заправил цветок в густые темные волосы головки, прислонившейся к его плечу. — Я вспомнил еще один случай, связанный с цветами… — вне связи с предыдущим пробормотал он.

— О да, у тебя просто талант цветовода, — несмотря на свое тревожное состояние, со смехом откликнулась Софья. — Но не заставляй меня волноваться, я же чувствую, самого главного ты еще не сказал!

— Мое прошение об отставке удовлетворено. — Софи издала радостный вопль. — Хотя и с некоторыми оговорками, — продолжил Адам. — Ее императорское величество, признавая, что у меня появились серьезные обстоятельства, которые, безусловно, станут помехой блестящей офицерской карьере, потребовала, чтобы я был готов защищать родину в случае войны.

— Надеюсь, — передернула плечами Софья, — этого не случится.

— Я тоже, — коротко откликнулся он, отмахнувшись от этого предупреждения как от не имеющего значения. — И наконец, ее императорское величество милостиво разрешает мне семь месяцев в году проводить в родовом имении. На пять месяцев, с начала ноября по конец марта, я должен появляться с семьей при дворе,

— На пять месяцев! — тяжко вздохнула Софи. — Надеюсь, я как-нибудь это переживу.

— Софья Алексеевна, вы просто неблагодарное чудовище! — воскликнул Адам. — Неужели вы не можете оценить великодушие царицы?

— Но я хочу всё, — еще раз вздохнула она.

— Просто черная неблагодарность. Теперь читай свое письмо.

Пальцы слегка дрожали, хотя она уже поняла, что в послании, адресованном ей, тоже не содержится ничего особенно страшного. Молча пробежав его глазами, она откинулась на спинку скамьи, глядя на солнце, пробивающееся сквозь молодую листву склонившейся ивы. Потом закрыла глаза. Солнечные лучи нежно касались опущенных век. Софи ощутила блаженный покой.

— Ну? — требовательно напомнил Адам. — Тебя тоже выпороли?

— Не сильно. В основном за то, что выскочила замуж, не выдержав приличествующий траур. Однако меня похвалили за то, что я оказалась столь неблагоразумно опрометчива, если ты понимаешь, что я хочу сказать. — Адам кивнул. — Она пишет, что Александр Дмитриев признан законным наследником своего отца, генерала князя Павла Дмитриева. Печальные обстоятельства гибели генерала от рук разбойников очень расстроили императрицу. Она пишет, что разбойники — сущее бедствие для империи.

Они продолжали сидеть молча до тех пор, пока последняя тучка тревоги не рассеялась на безоблачном небосклоне их собственного маленького мира, в котором они пребывали последние месяцы. Состояние незаконнорожденного не могло больше угрожать их сыну, унаследовавшему огромное состояние Дмитриева, которое стало таким и благодаря его матери.

— Императрица, правящая при помощи кнута и пряника, — философски заметил Адам.

— Она питает слабость к любовникам, — ответила Софи, поворачивая голову так, чтобы можно было видеть его чеканный профиль. Подняв руку, она провела ладонью по щеке и коснулась мягких, нежных губ. — Могло ли все обернуться совсем иначе? Иногда мне кажется, если бы мы что-то сделали раньше… сказали какие-то слова… все могло повернуться по-другому… Ох, я сама не знаю, что говорю!