Софи слетела вниз по ступенькам, лихорадочно размышляя, какие еще неприятности сулит ей этот казус. Она попыталась отодвинуть засов, но тяжелые брусья оказались даже ей не под силу.

— Я не могу! — воскликнула она. — Подождите! Несколько минут спустя она появилась из-за дома. Поверх ночного пеньюара на ней была тонкая накидка, босые ноги обуты в простые домашние тапочки.

— Что еще случилось? — Софи откинула с лица густую прядь. Глаза ее выражали смешанное чувство возмущения, беспокойства и замешательства. — Вы можете разбудить всю прислугу, но не таким же образом! Они встают гораздо раньше, чем мы!

«Что за чушь она несет?» — пронеслось у него в голове.

— Как вы смеете не впускать меня в дом? — в раздражении выкрикнул он. — Что за детские шутки!

— Не впускать вас в дом? — искренне изумилась Софи. — Помилуй Бог, зачем мне это надо? — Похоже, ее удивило подобное предположение. — Парадную дверь всегда запирают на ночь. Степи полны разбойников.

— Но я оставил ее открытой, — возразил он, впрочем, уже не так уверенно.

— Значит, Григорий снова ее запер, — спокойно сказала девушка. — Это наш ночной сторож. Он проверяет запоры каждый час.

— А как же вы вошли? — в замешательстве спросил Адам.

— Через боковую дверь. Она была открыта, потому что Борис Михайлов был на улице. Дверь маленькая, незаметная. Вы не спросили у Бориса, как войти? — Порыв холодного ветра заставил ее поежиться.

— Нет. — Адам уже чувствовал себя полным глупцом. — Бы можете простудиться в этой тонкой накидке.

— Вы так стучали, что у меня не было времени одеться. — Замечание было вполне справедливым. Она стояла на мощенной камнем дорожке, облитая молочным светом луны. Адам ощутил на себе тяжелый взгляд ее темных глаз. — Неужели вы действительно подумали, что я способна сыграть с вами такую глупую, бессмысленную шутку?

Адаму очень не хотелось признаваться в этом даже себе. Не только потому, что осознал собственную глупость. Он испытывал мучительную неловкость за свою ошибку. На самом деле так оно и есть. Из всего немногого, что он успел узнать о Софье Алексеевне, можно было бы уже догадаться о ее неспособности на низкие поступки.

— Прошу простить меня, — сквозь зубы проговорил он. — Сам не понимаю, что на меня нашло. Но вам следует немедленно отправляться в дом. Не хватало еще, чтобы вы заболели из-за моей оплошности.

Софи бросила на него долгий изучающий взгляд.

— Я не нуждаюсь в вашем участии, — наконец выговорила она и пошла прочь.

Адам последовал за ней, понимая, что только подлил масла в огонь. Тревожная мысль, которая до сих пор находилась где-то в глубине его сознания, окончательно лишила его покоя. Разумеется, он доставит Софью Алексеевну ко двору императрицы, а следовательно — и к князю Дмитриеву, это несомненно. Но если княжна к тому времени хотя бы не смирится со своей участью, ее ждет печальное будущее. Князь Дмитриев не выносит неповиновения и нарушения предписанных правил. Не потерпит он непокорности и от жены, которая годится ему по возрасту в дочери. Нетрудно догадаться, что в противном случае се ждет весьма суровое перевоспитание.

Глава 3


Перед рассветом Софи провалилась в тяжелый сон. Ей снился какой-то бред с бегством и погонями. Высокий, аристократического вида человек с красивым, жестко очерченным ртом и темно-серыми глазами неотвратимо преследовал ее; он во что бы то ни стало хотел захватить ее, не дать вырваться на волю, к которой она стремилась: душа ее рвалась вперед, в то время как непослушное тело не могло сдвинуться с места; потом она увидела пару ярко-желтых волчьих глаз, обнаженные клыки, мощное серое туловище, изготовившееся к прыжку. Проснувшись, она обнаружила, что ночная рубашка прилипла к телу. Татьяна Федорова внесла кувшин для умывания и отдернула тяжелые шторы. Комнату залил солнечный свет весеннего утра.

— Какой прекрасный день, барышня, — проговорила крестьянка, которая стала личной служанкой Софьи с того дня, когда Борис Михайлов привез ее младенцем в Берхольское. Молодая мать новорожденного сына, Таня с радостью дала полную молока грудь еще одному ребенку, а когда се собственный сынишка умер, целиком перенесла всю свою материнскую любовь и заботу на девочку и с удвоенным старанием принялась пестовать дитя, ставшее родным, лечить детские ссадины и царапины, а иногда и бранить за капризы, полагаясь при этом на житейскую мудрость. Так же она поступила и этим апрельским утром.

— Святый Боже! — воскликнула она, разглядывая круги под глазами Софьи. — С таким лицом лучше не показываться мужу после первой брачной ночи! Мужчины любят видеть, что доставили женщине удовольствие, а не ввергли ее в муки геенны огненной! — Продолжая возиться в шкафу, она добавила через плечо: — Конечно, женщина редко получает истинное наслаждение, но все равно мужчина хочет видеть, что он был на высоте.

— Если они допускают, что это не так, может, им следует больше стараться? — Несмотря на свое разбитое состояние, Софи почувствовала, что может поддерживать обычный разговор. — Во всяком случае, Таня, я пока не собираюсь замуж.

— Не слышать бы мне ваших слов, — ответила служанка, встряхивая цветастое муслиновое платье. — Чем скорее вы перестанете противиться этому, Софья Алексеевна, тем скорее обретете свое счастье. — Она разложила платье на кровати. — Вам следует поторопиться. Князь ждет вас в библиотеке. Завтрак вы уже проспали. — С этими словами Таня налила теплую воду в тазик. — Какие платья вы хотите взять с собой? Не знаю, есть ли у вас что-нибудь подходящее для Петербурга. У меня так нет… Да и у Бориса…

— О чем это ты? — Софи выпрыгнула из кровати и оказалась в полосе солнечного света. Ноги ее предательски подкосились. — Ты и Борис…

— А как же! Мы поедем с вами, — доверительно сообщила Таня. — Боже упаси, неужели вы думаете, что князь отпустит вас в такую даль без прислуги?

Софи словно обухом ударили; от всей этой суеты голова пошла кругом. Кажется, за те несколько часов, пока она спала, тут уже успели решить за нее очень многое.

— Я не еду в Санкт-Петербург, Таня.

— Одевайтесь-ка поскорее, — хмыкнула та. — Я принесу вам кофе с пирогами. — Тяжелая дверь резко закрылась за ней; таким образом Татьяна Федорова всегда давала понять, что ее любимой питомице лучше бы перестать городить чепуху и побыстрее прийти в себя.

Софи начала опасаться, что не в ее силах остановить события, стремительно набиравшие скорость. Вчера вечером она рассталась с дедом на том, что императорские распоряжения ей не указ. Но кажется, он продолжал гнуть свое и не придал никакого значения ее словам, словно и не существовало предмета обсуждения. Если Татьяна убеждена, что Софи уезжает в Санкт-Петербург к будущему мужу, то в этом убеждены и все домочадцы. Софи пришла в отчаяние. До сего момента она не верила, что такое может случиться. Она полагала, что дедушка должен понять ее состояние, просто обязан. Конечно, он должен встать на ее сторону. Теперь червячок сомнения подтачивал ее былую уверенность и грозил полностью продырявить эту уверенность как решето. А что, если, что ее некому 38 будет защитить и поддержать?

Таня принесла кофе и сладкие пироги взамен пропущенного завтрака. Софи стала пить кофе, крепкий, какой обычно варила Таня, зная вкусы своей хозяйки. Она надеялась, что таким способом удастся прояснить голову. Кофе немного помог, но круги под глазами остались. Все еще бледная, Софи начала спускаться по лестнице, направляясь в библиотеку.

Князь Голицын, нотариус и граф Данилевский о чем-то беседовали, сидя за круглым столом, крытым зеленым сукном. Князь поднял голову и окинул вошедшую внучку пристальным взглядом, от которого ничего не могло ускользнуть.

— Ты выглядишь так, словно плохо спала ночь, Софи.

— Так и есть, — ответила она. — Татьяна сказала, что ты хотел меня видеть. — Она кивком головы приветствовала нотариуса, с которым была хорошо знакома, и холодно поздоровалась с графом, вставшим при ее появлении. Тот снова был в военной форме, черные волосы убраны в косичку, спускающуюся на воротник. Серые глаза на мгновение встретились с ее взглядом — эти глаза преследовали ее во сне, каким-то образом сочетаясь с волчьими. Что могло означать это странное сочетание? В облике графа Адама Данилевского не было ничего, напоминающего волка.

Подавая ей стул, он улыбнулся и склонил голову в светском поклоне.

— Мне очень жаль, что вы плохо провели ночь, княжна.

Софи нетерпеливым жестом отмахнулась от ничего не значащих слов. Он прекрасно знал, что является едва ли не основной причиной ее дурного сна. Не обращая внимания на предложенный стул, она подошла к балконной двери и встала там, греясь в лучах солнца. Однако солнечный свет только сильнее подчеркнул темные круги под глазами, хотя роскошная темно-каштановая грива распущенных по плечам волос была ослепительна в таком освещении.

Столь явное пренебрежение вызвало у Адама деланную улыбку. Он надеялся каким-то образом загладить свою вину за ночной поступок, но княжна Софья отчетливо давала понять, что ни доброжелательные выражения, ни примирительные улыбки на нее не подействуют.

Старый князь решил взять быка за рога,

— Мы обговариваем условия брачного договора, Софи. Хочу, чтобы ты послушала, что я предлагаю.

В глухом отчаянии Софи поняла, что отступать некуда. Они все решили отправить ее в Петербург и выдать замуж за совершенно незнакомого человека; избавить от этого ее может только смерть. Невероятно, но так оно и есть. Подобные дела обычно так и происходят. Она открыла было рот, чтобы повторить свой безоговорочный отказ ехать в столицу, но передумала. Что это даст? Она может лишь отказаться добровольно принимать участие в этой откровенной сделке по продаже ее тела, души и судьбы.

— Меня это не интересует, — бросила она и направилась к двери. — Меня не интересуют частности, поскольку я не согласна в целом.

— Софья Алексеевна! — властным тоном, которым он почти никогда не разговаривал с внучкой, произнес князь. — Я требую, чтобы вы остались здесь и выслушали то, что я имею вам сказать.

Передернув плечами, она повиновалась, но осталась стоять спиной к присутствующим, не опуская руки с дверной ручки.

При мысли о том, какие муки ему придется претерпеть в течение почти месячного крайне тяжелого и исключительно тоскливого путешествия, Адам застонал. Ясное дело, ему придется все это время не спускать с нее глаз, и одна мысль об этом повергла его в мрачное уныние. Если между ними не возникнет доверия, как он сможет помочь ей смириться с мыслью о том, что такова ее судьба и что только признание этого способно на деле облегчить ее участь?

Князь Голицын нарушил тишину, повисшую в комнате. Он сообщил, что завтра утром его внучка должна отправиться в сопровождении графа в Санкт-Петербург; вместе с ней едут Татьяна Федорова и Борис Михайлов. Ее наследство перейдет в управление будущему мужу, за исключением Берхольского, которое после смерти деда станет ее собственностью и собственностью ее наследников. Тем самым Софье Алексеевне обеспечивалась некоторая самостоятельность.

Он замолчал в ожидании ответа от внучки. Ответа не последовало; Софи повернула ручку и молча вышла из комнаты.

Князь Голицын взглянул на графа с тем же оттенком злости, который Данилевский уже успел недавно ощутить на себе.

— Я свое дело сделал, граф. Забирайте ее в Петербург. Пускай она выходит замуж за этого князя Дмитриева. Но ее дом всегда будет здесь — с мужем или без оного. — Подойдя к овальному бюро, он достал тяжелую, обитую железом шкатулку. — Я дам это Софье с собой, хотя не уверен, что облегчу вам жизнь, если у нее будут средства для побега из-под стражи. — Язвительная улыбка тронула его губы. — Я сказал, что не намерен мешать вам, не так ли? — Князь передал Адаму два тяжелых кожаных кошелька и толстую пачку банкнот. — Ей понадобятся свадебные наряды… и все прочее, разумеется. Вручите ей это, когда она прибудет в Петербург.

— Я дам вам расписку, князь, — проговорил Данилевский, принимая деньги.

— В этом нет необходимости. И еще, пусть она возьмет с собой Хана. О нем позаботится Борис Михайлов.

Это предложение всерьез озадачило графа. Он вкратце поведал о предпринятой им попытке догнать Софью прошлой ночью и сказал, что такое распоряжение его очень серьезно беспокоит.

— Полагаю, если бы вам это было необходимо, вы бы справились, — выслушав его, процедил Голицын. — Во всяком случае, надеюсь, вы измените свое мнение. Она будет очень страдать.

— Нельзя ли сделать по-другому? — Адам решил, что уже вдоволь наслушался издевательских предложений князя, в глазах которого непрестанно поблескивали ехидные искорки. С одной стороны, старик словно бы умывал руки и предлагал графу выкручиваться самостоятельно, с другой — князь давал ясно понять, что после возложения на полковника всех неприятных процедур с брачным договором имеет право относиться к Адаму как к бессердечному и жестокому надзирателю.