– Тогда на кладбище, – решительно произнес он. – Романтичнее не бывает.

– Отлично! – обрадовалась Дуся, и глаза у нее заблестели от возбуждения. – Мне еще никогда не назначали свидания на кладбище...

Во всем этом была для нее какая-то особая, жгучая прелесть – ей нравились таинственность и романтизм, опасность – а вдруг кто-нибудь да узнает ее тайну? – интриговала. Они договорились о времени – раннее утро, перед завтраком. Обычно тогда большая часть проживающих в имении уходила в лес собирать ягоды.

Андрей проснулся раньше положенного срока – солнце еще только собиралось подниматься, густой туман стелился над землей. Он быстро собрался и побежал к месту встречи. Прошел сквозь старые ворота и сел на низкой лавочке возле могилы купчихи Козулиной, которая покинула сей мир в возрасте девяноста трех лет.

Андрей странно чувствовал себя на кладбище, потому что ему казалось, что родители наблюдают за сыном. Ему хотелось вновь встретиться с ними, неважно каким образом – то ли они должны вернуться на землю по воле волшебства или чуда, то ли он сам должен последовать за ними... Но сейчас обычные страхи отступили, потому что прошлым и будущим Андрея владела только Дуся. Захотелось ей свидания в романтическом, таинственном месте – что ж, пожалуйста...

Сквозь листву проглянуло солнце, отразилось в каплях росы, которой была будто обрызгана трава, и в воротах мелькнуло Дусино платье.

«Она всегда – как свет, – подумал он, поднимаясь ей навстречу. – И в первый раз я ее увидел зимой, когда из-за туч выглянуло солнце... Ну как не любить ее?»

– А вот и я... – радостно сказала Дуся. Одна щека была у нее румянее другой – наверное, отоспала. Весь ее вид, домашний и добрый, ужасно нравился Андрею. – Что, опоздала?

– Нет, девушке пристало опаздывать... Дуся, я все время думаю о тебе! Вот глаза открою – и сразу ты у меня в голове. И даже во сне...

– Я тоже о тебе все время думаю, – серьезно сообщила Дуся. – Я вот о чем с тобой поговорить хочу... Помнишь, третьего дня все приставали ко мне – кем я хочу стать, и все такое...

– Помню, – кивнул Андрей.

Они пошли по узкой дорожке между могил на другой край кладбища, где их никто не мог бы найти.

– Мне кажется, что тебе не понравилось бы, если б я стала актрисой.

– Ты вольна делать что угодно.

– Нет, я же чувствую... Ты мне скажи, Андрюша! Я все буду делать, как ты попросишь, я хочу, чтобы ты был доволен мной.

– Хорошо... – медленно произнес Андрей, – буду откровенен. Я думаю, что в профессии актрисы нет ничего плохого, она не хуже любой другой. Но ее публичность... Все смотрят на тебя, все тобой восхищаются, оценивают каждое твое движение, поворот головы, интонацию... Обнажено все – и душа, и тело, и чувства.

– Ну уж, и все! – недовольно перебила Дуся. – Ты театр с Мулен Ружем путаешь. Когда, например, Стрепетова...

– Барышня знает про Мулен Руж! – засмеялся Андрей. – Ладно, бог с ней, со Стрепетовой – ты будешь лучше.

– Да никем я не буду! – затрясла головой Дуся и на миг прижалась щекой к плечу своего спутника. – Я о том и говорю – ничего я не хочу. Только бы ты был счастлив...

– Ты отказываешься от театра?

– Да, отказываюсь, – торжественно произнесла Дуся. – Я раньше, честно говоря, мечтала о сцене. До того, как мы объяснились. А теперь это все неважно. Только ты!

– Обожаю тебя, – воскликнул Андрей. – Ты права – я не хочу делить тебя с толпой. Моя, только моя...

Он хотел обнять ее, но Дуся отстранилась со смущенной улыбкой.

– Здесь... здесь как-то неловко. Как будто мертвые видят нас.

– «Зачем загадывать, мечтать о дне грядущем, когда день нынешний так светел и хорош? Зачем твердить всегда в унынии гнетущем, что счастье ветрено, что счастья не вернешь? Пускай мне суждены мучения разлуки и одиночества томительные дни – сегодня я с тобой, твои целую руки...» – вдруг процитировал Андрей. – Это я из Апухтина вспомнил. Как дальше – не помню, но что-то такое ужасно трагическое.

– Не надо трагического, – упрекнула Дуся. – Я Апухтина не люблю. Очень мрачный поэт.

– Прости...

Они дошли до противоположного конца кладбища. Здесь были только старые могилы – все в запустении, заросшие травой и сорняками, на замшелых надгробиях уже ничего невозможно было прочитать.

Они сели на выбеленную дождем и ветром скамью, и Андрей взял Дусю за руки.

– Как я люблю тебя, как люблю... – пробормотал он. – Как ты думаешь, что бы было, если б все узнали о нас?

– Нас бы разлучили. Отослали бы меня в какой-нибудь пансион... – пожала плечами Дуся. – Папе бы точно это не понравилось. Он считает, что человек должен сначала вырасти, оформиться и только потом определять свою дальнейшую жизнь. Но чего определять, если я точно знаю, что хочу быть только с тобой?

– И я... Послушай, я вот еще о чем подумал – через год нам все равно предстоит расстаться, оттого эти стихи дурацкие мне все на ум и лезут. Через год я заканчиваю гимназию, поступаю в университет (это я уже решил, что именно в университет, на филологическое отделение), дольше в вашей семье оставаться невозможно...

– Как? – воскликнула пораженно Дуся. Видимо, она только сейчас задумалась о будущем.

– Обыкновенно, как... Не до старости же мне у вас в приживалах ходить!

– Почему в приживалах? – растерянно пролепетала Дуся. – Ты мне как брат, ты сын папиного друга...

– Ну и что? Я же не инвалид, я взрослый человек... почти. Съеду на какую-нибудь квартиру, буду учиться...

– Я умру без тебя! – зарыдала вдруг Дуся и бросилась Андрею на шею. – Ну зачем, зачем ты завел этот разговор?! Сегодня же ты со мной и еще целый год...

– Я буду каждый день приходить к вам, мы каждый день будем писать друг другу письма! – сказал Андрей, прижимая ее к себе. – А потом мы поженимся.

– Когда? – жадно спросила Дуся. – Еще долго ждать? Сколько?

– Ну, пока я буду учиться в университете, потом еще года два-три мне необходимо для того, чтобы встать на ноги, упрочить свое положение... Иначе Кирилл Романович просто-напросто откажет мне как бесперспективному человеку, не могущему устроить счастье его дочери.

Дуся сидела молча, прикидывая, в каком же году они смогут соединиться с Андреем.

– Господи, милый, – это же целую вечность ждать! Я к тому времени старухой стану – мне будет двадцать два, двадцать три...

– Ты отказываешься ждать меня? – спросил Андрей. – Если отказываешься, то я прямо сейчас умру, и пусть меня похоронят на этом самом кладбище...

– Нет, что ты! – закричала Дуся, бросаясь обнимать его. – Я хоть сто лет буду ждать! Я клянусь!

– И я клянусь, – прошептал он, горячо целуя ее лицо, залитое слезами.

Сзади, в кустах, вдруг зачирикали проснувшиеся воробьи – в их семействе вспыхнул скандал. Дуся и Андрей, опомнившись, отскочили друг от друга.

– Птички... – прошептала Дуся дрожащими губами. – Это только птички...

Она сорвала травинку, стала вертеть ее в руках. У нее была такая привычка – все время вертеть что-нибудь в руках, теребить бахрому на скатерти, оборки своего платья...

– Послушай, милая, – тихо произнес Андрей. – А ты, правда, любишь меня? Может быть, это просто увлечение? Знаешь, я слышал, есть любовь и влюбленность, и их очень легко спутать друг с другом... Или даже не так! – со страхом воскликнул он. – Ты просто жалеешь меня...

Дуся ничего не ответила, продолжая теребить травинку, скручивая ее в спираль.

– Нет, погоди, ты послушай меня... – настаивал Андрей. – Ты ведь добрая девушка, у тебя необычайно нежное сердце... А что, если так – ты встретила бедного сироту и пожалела его? И на самом деле ты не любишь меня, а просто боишься огорчить отказом...

Дуся подняла глаза, уже совершенно сухие, и произнесла гордо, даже надменно:

– Люблю. И ни в чем не сомневаюсь... – Она перекусила зубами травинку. – Вот.

На вытянутой руке лежали две свитые в круги травинки.

– Что это?

– Два кольца, – серьезно сказала Дуся. – Давай обручимся по-настоящему, обменявшись кольцами.

Затея была детской, но Андрей, увидев два импровизированных, из травинок, колечка, неожиданно поверил ей.

– Прости, прости, прости... – сказал он. – Люблю тебя, схожу с ума!

Он взял одно колечко, осторожно надвинул его на тонкий Дусин пальчик. Дуся, очень серьезная и сосредоточенная, надела другое кольцо из травы на его палец.

– Клянусь быть верной тебе до гроба, – сказала она.

– И я! Клянусь. Пусть мертвые, что лежат вокруг, будут нашими свидетелями.

Не сговариваясь, они прильнули друг к другу губами. И это был совсем другой поцелуй, не как тот, которым они обменялись у пруда. Теперь они замерли надолго – по-настоящему, до головокружения.

– Сейчас умру... – задыхаясь, сказала Дуся, когда их объятия наконец разомкнулись. – Я еще никогда не чувствовала себя такой взрослой, ей-богу! Я как будто другой человек теперь... Знаешь, такие странные ощущения!

Солнце поднялось выше. Теперь оно играло в листве, солнечные зайчики весело прыгали по холодным замшелым плитам.

– Любовь и смерть, – медленно произнес Андрей.

– Любовь до гроба, – мрачно кивнула Дуся. – Теперь мы обручены...

Никто не заметил их отсутствия. Дуняша, горничная, подвернула ногу, когда спускалась в погреб, и теперь все носились вокруг нее. Ждали Антон Антоныча.

– Какое трагическое лицо! – с восхищением произнес Карасев, глядя на Дуняшу и размахивая дымящей сигарой. – Я бы нарисовал...

– Ну вас! – с досадой отмахнулась Дуняша, сидя на ступенях. – Ничего святого!

Пришедший доктор констатировал небольшое растяжение и прописал покой и компрессы.

Карасев перевел внимание на Дусю.

– А вы, барышня, не забудьте – у нас в полдень очередной сеанс... Да, и улыбнитесь – что за похоронный вид! Выздоровеет ваша Дуняша, ничего с ней не станется...

Лето пролетело незаметно, и нынешняя осень стала для Андрея какой-то особенной. Будущее виделось ему определеннее, перед ним стояла одна-единственная большая цель – Дуся, а все остальное было только подчинено этой цели. И отношения с Померанцевыми, и подготовка к университету, и все прочее...

Странно, но никто как будто не замечал их любви. Впрочем, скрывать им особо было нечего – все так же они собирались по вечерам в большой гостиной Померанцевых и говорили – много, горячо, обо всем на свете...

Время шло медленно, с трудом, словно в огромный маховик попал песок, и стрелки на циферблате жизни едва двигались, день тянулся невыносимо долго, а неделя казалось целой вечностью.

Приходила Танечка Ольшанская, соученица Дуси, с перекинутой на грудь длинной русой косой. Она садилась в углу и следила за Андреем из-под светлых ресниц.

На Новый год в доме Померанцевых поставили домашний спектакль – «Король Лир» в обработке Кирилла Романовича, причем Корделию играла Дуся, а короля – сам глава семейства. Собралось очень много друзей и знакомых, было весело, много говорили об искусстве, о будущем России... Спектакль прошел на «ура».

Со странным чувством смотрел Андрей из зрительного зала на Дусю – она была прекрасна до невозможного, до исступления, фантастически хороша. Она заворожила всех. Дуся играла так хорошо, что после спектакля только о ней и говорили, а сам Кирилл Романович прослезился, обнял дочь и торжественно произнес:

– Перед тобой великое будущее, дитя мое. Слава Дузе или Сары Бернар будет пустым звуком по сравнению с твоей славой!

– Да-да, у Евдокии Кирилловны несомненный талант! – обсуждали в толпе. – Дусеньке непременно надо в артистки!

– Наша Дуся лучше Дузе!

Дуся отыскала взглядом Андрея.

– Вовсе не обязательно! – дрожащим голосом громко произнесла она, стараясь, чтобы эти слова услышал тайный ее жених. – Я не собираюсь идти на сцену.

Все вокруг завопили, что зарывать такой талант в землю – преступление и Дуся непременно должна одуматься, иначе мир много потеряет.

«Опять они о том же! – с досадой подумал Андрей, отступая назад. – Господи, она же только моя, я ни с кем не собираюсь ее делить, ни с каким миром...»

Рядом оказалась Танечка.