Андрей пользовался популярностью среди интеллигенции. Он был, если так можно выразиться, «светским священником» – эрудированный, с хорошо поставленным голосом, в курсе всех событий, разбирающийся в искусстве, с интересными суждениями... Московские профессора, художники, актерская братия, меценаты – все привечали его. Он крестил детей, венчал, соборовал, исповедовал...

Вскоре Дуся вышла замуж за того самого актера, с которым они играли заглавные роли. Герой и героиня.

Он был дивно хорош – статный, высокий, с благородным и страстным выражением лица, с копной густых каштановых волос, которые некоторые даже принимали за парик, настолько они были великолепны. Все московские барыни и барышни, курсистки и гимназистки, купчихи и мещанки были влюблены в Илью Иртеньева.

– Ты понимаешь, как тебе повезло? – однажды, полушутя, спросил он Дусю. – Столько особ женского поля завидуют, что именно тебе достался Илюша Иртеньев!

– Не меньшее число особ мужского пола завидуют тебе, – отпарировала Дуся.

Она сказала чистую правду – когда Дуся и Илья показывались на публике вместе, то производили сногсшибательное впечатление. Они оба были так нереально, дивно хороши, что мало кто верил в прочность и долговечность их союза.

– А что за батюшка в твоей свите? – как-то поинтересовался Илья. – Тоже влюблен в тебя?

– Нет, не влюблен, он мне вроде брата... Мы с ним воспитывались вместе.

– А до меня доходили слухи...

– Нет-нет, ерунда! – решительно возразила Дуся, а уж возражать она научилась весьма убедительно. – Была одна глупая история в прошлом – да ты, наверное, о ней слышал... У отца Евлампия случился нервный срыв, когда был он еще юношей. Ему показалось что-то, и он решил на себя руки наложить. В детстве он перенес ужасную драму – в один день лишился родителей, и это, видимо, наложило отпечаток на его психику... Но сейчас он милейший человек. Я вас познакомлю.

Сказано – сделано. На ближайшем приеме Дуся познакомила своего мужа с Андреем... с отцом Евлампием.

– Он мне очень не понравился, – сказал потом Илья. – В нем есть что-то странное... Я ему не верю.

– Но почему? – искренне удивилась Дуся.

– Он как будто играет, и играет очень плохо. Чрезмерно литературная речь, слишком приветливая улыбка, вежливость, которая буквально мозолит глаза...

Премьер Илья Иртеньев не знал одного обстоятельства. Впрочем, и Дуся не подозревала о том, что в судьбе ее старого друга происходили неприятные перемены...

Дело было в Тане.

С годами она стала еще эффектнее, а особенный ее характер, который в ранней юности можно было охарактеризовать как властный и фанатичный (она всегда добивалась того, чего хотела), принял законченную форму. Теперь малейшее препятствие на жизненном пути вызывало у Тани агрессию. Она воевала со всем миром и в первую очередь со своим мужем.

– Ты снова стал с ней встречаться, – со скрытой угрозой произнесла она, когда до нее дошли слухи, что пути Дуси Померанцевой и отца Евлампия, бывшего отрока Андрея, опять пересеклись.

– Танечка, это не совсем то, о чем ты думаешь...

– Конечно, а о чем еще мне думать! – рассердилась она, поправляя свою роскошную белокурую косу, уложенную в высокую прическу. – Целыми днями, пока ты шляешься неизвестно где, я сижу дома с твоими детьми, а ты...

Чем невероятнее обвинение, тем труднее оправдаться.

Он был образцовым священнослужителем, и даже те небольшие послабления, которые он позволял себе, будучи человеком, вхожим в артистическую, интеллектуальную среду, никак нельзя было поставить ему в вину. Несколько вольных суждений, некоторая снисходительность к людям, с которыми он общался, отсутствие жестких домостроевских принципов – вот, пожалуй, и все, в чем он был грешен. Он, в сущности, был обычным московским священнослужителем, который, сколько возможно, пытался обуздать вавилонские страсти, царившие вокруг.

Но Таня этого не понимала – душу ей жгла мысль о том, что ее муж опять видит Дусю, говорит с ней, смотрит на нее... По здравому размышлению, Таня не годилась в жены православному священнику, словно ее богом был жестокий языческий идол, которому надобно приносить человеческие жертвы.

...Рядом с ними жил коммерсант, владелец большого предприятия, торгующий фотографическими принадлежностями, – он занимал другую половину дома.

Человек этот был любезен и обходителен с Татьяной (он умел ценить женскую красоту) и даже не надеялся на то, что она обратит на него свое внимание, ведь она была супругой священнослужителя. Но Татьяна неожиданно проявила благосклонность к соседу, и он стал ее любовником. Очень уж ей хотелось уязвить мужа.

Отец Евлампий словно не замечал ничего – он был по-прежнему спокоен, весел и доброжелателен, и только Илья Иртеньев уловил неестественность в его поведении.

В мире и, в частности в Российской империи, тоже происходили некие перемены, поначалу многими не замеченные. В воздухе витали сладковатый запашок смерти, дурман безумия, предчувствие грядущих катастроф...

Потом началась война с Германией, Россия вступила в нее. Мир словно бы взорвался – кокаинисты и морфинисты, волна самоубийств и преступлений, странные люди на улицах, разброд и шатания в политической верхушке...

Вряд ли кого теперь могло удивить, что жена священника сожительствует со своим соседом по дому, но Андрей продолжал делать вид, будто ровным счетом ничего не происходит. Втайне он надеялся, что Таня образумится и порвет всякие отношения со своим любовником...

Однажды он спешил по важному делу – его ждал человек, обещавший выделить на нужды церкви крупное пожертвование. Дорога проходила мимо дома, в котором жила Дуся Померанцева со своим мужем. И, как часто бывает, когда не ждешь никаких встреч, он столкнулся у подъезда с Дусей. Несмотря на первый снег (была поздняя осень, конец ноября), она стояла у крыльца в открытом бальном платье и высматривала кого-то.

– А, Андрей! – обрадовалась она, увидев идущего мимо друга детства. – Прошу прощения – отец Евлампий!

– Если тебе так проще, то можешь называть меня по-прежнему Андреем, – мягко произнес он.

– Мерси... Я тебя, признаюсь, с трудом узнаю каждый раз... – сказала она. – Никак не могу привыкнуть. Этот лиловый балахон, большой крест на груди... Как-то все ненатурально, словно ты нарочно нарядился.

– Дусенька, это не балахон, а ряса. Ты замерзнешь. – Он подошел ближе и почувствовал легкий запах шампанского, идущий от Дуси. И запах французских духов «Коти», очень модных и дорогих.

– Я жду Анечку Кудрявцеву. Она мне телефонировала, что выезжает, а ее все нет и нет! Выскочила посмотреть... Дело в том, что Анечку преследует Миша Лерман, а у нас сегодня как раз благотворительный бал в пользу раненых. Анечке может показаться, что на балу присутствует Миша, и тогда она удерет, но на самом деле Лермана нет, а Анька такая мнительная... – щебетала Дуся.

Андрей ничего не понимал из ее сбивчивой речи. Он напряженно о чем-то думал, нахмурив лоб. Все это было, было... но когда и с кем?

– Что ты так смотришь? – рассердилась Дуся. – Я не замерзну, не бойся, на самом деле мне жарко... Я очень красная, да?

Снежинки медленно падали на ее обнаженные плечи, прическа слегка сбилась, темно-синий бархат платья отсвечивал серебристым огнем.

– Дуська, немедленно иди в дом, замерзнешь! – крикнул с балкона Илья. – А, отец Евлампий, здравствуйте! Гоните эту ненормальную в дом... Дорогая, я посылаю Авдотью, чтобы она встретила твою подругу...

Он скрылся в доме.

– Что ты так смотришь? – прошептала Дуся. – Ну не молчи же, скажи что-нибудь... Мне неприятно. Или убирайся!

Она поднялась на несколько ступеней, и только тогда он смог разлепить губы.

– Дуся...

– Что? – обернулась она. Розовый румянец исчез с ее щек, она была бледна, глаза – огромные, темные, выразительные... «Вот бы еще раз увидеть ту картину, – неожиданно подумал Андрей. – Ту, которую рисовал Карасев... Она на фоне снега».

– Я вдруг понял...

– Что? – спросила она, стоя уже у самых дверей. – Что ты понял?

– Ничего не прошло, Дуся...

– О чем ты? Я не понимаю, – нервно бросила она и скрылась в доме.

Вскоре вышла Авдотья, верная Дуняша, которую он помнил еще по прежним временам, стала кланяться и говорить что-то. Но он не расслышал. Странно, но звуки бравурной музыки, доносившейся из дома, он слышал хорошо, мелодия крутилась в голове, точно карусель...

Ничего не прошло. Он понял: любовь к ней никуда не пропадала, а только затаилась на время. Теперь демоны прошлого вырвались из клетки.

Он вернулся домой, переоделся. Тани не было. Девочки играли в детской, с няней. Он позвонил Самойленко.

– Илья Лаврентьевич, приходите. Мне что-то нехорошо.

– Так доктора же надо, сейчас инфлюэнца по Москве гуляет! – воскликнул на том конце провода старик. – Немедленно вызовите доктора, я сейчас приеду...

Андрей не успел сказать, что у него вовсе не простуда, что простуда может быть у Дуси, а он физически совершенно здоров, лишь в голове кружится эта музыка, и отчаянно хочется плакать. Потому что ничего, ничего не прошло!

Через полчаса приехавший Самойленко нашел его лежащим на полу в гостиной, скорчившимся, точно креветка.

Он плакал и произносил имя той, которая никогда не могла принадлежать ему. Детей увели к соседу, чтобы не пугать, и вызвали медицинскую карету, которая прямиком увезла Андрея в тот дом, в котором он когда-то провел два года и куда надеялся никогда не возвращаться...

* * *

Рукопись была дочитана до конца.

За окнами медленно падал снег. Было так тихо, что казалось, будто я лишилась слуха или уши мои до самых барабанных перепонок забиты ватой. Это была мучительная, невыносимая тишина, от которой хотелось избавиться...

Я придвинулась к компьютеру и напечатала несколько строк, туманных и серьезных. «Явления материального мира выступали для представителей этого литературного течения лишь как символ идеи. Поэтому основным стилевым выражением становится двойственность... Образ всегда имел двойное значение, заключал в себе два плана, между которыми существовала сложная связь...»

Я жила уже неделю в этом доме. Денис отдал в мое полное распоряжение свой компьютер – ноутбук последнего поколения, серебристого цвета – его любимого.

Он привез кое-что из моих вещей, книги и бумаги, мою незаконченную работу, в которой я тщетно пыталась проанализировать образ ангела в литературе Серебряного века. Тщетно, потому что мыслями была далека от литературоведческих вопросов. Как жить дальше? Ах, если бы ответ на этот вопрос можно было найти в умных книгах, расшифровать символы декаданса и там обнаружить подсказку!

Я нашла бесконечное количество ангелов в литературе того времени. В литературе старших символистов ангелы были мрачными, карающими существами, обладающими несомненной силой... Бесконечность, ужас, тоска, безнадежность. Мраморные ангелы склонялись над могилами в вечной печали – готика. Мистика.

Позже ангелы потеряли свою карающую бесстрастность, перестали быть такими мрачными. Из огненных они становятся светлыми, бледнеют, приближаются к земным существам. «Ангел бледный, утомленный слишком ярким светом дня, ты стоишь в тени зеленой, ты не знаешь про меня...» Любовь – «три дня тебя не видел, ангел милый, – три вечности томленья впереди! Вселенная мне кажется могилой. И гаснет жизнь в измученной груди...»

– Вот ты где, – сказал Денис, заходя в комнату. – А я ищу тебя по всему дому.

– Что, боишься, что я сбежала? – усмехнулась я. «Художественный образ – широкое и многоаспектное понятие, которое связано не только с образами персонажей литературных произведений, но и с конкретными деталями повествования. Например...»

– Боже, как интересно! – заглянул через мое плечо Денис. – Ничего не понимаю. О чем ты пишешь?

– Об ангелах, – коротко ответила я.

– Разве о них можно так много писать? Ангел – это ангел, а у тебя тут книг и всяких бумаг целый центнер.

– В общем, ты прав, но в понятие «ангел» каждый писатель вкладывал все, что угодно. Ангел как символ смерти, любви, страдания, бескорыстной любви, ангел карающий, утешающий и прочая, и прочая...

– Милая моя. – Он встал на колени, уткнулся лбом мне в плечо. Я хотела оттолкнуть его, но передумала – кажется, он не собирался позволить себе большего. Он просто был рядом. – Ты такая умная...