Оксана Калина - Серебряный кот (СИ)

Лена пила уже десятый день.

Каждое утро она подходила к зеркалу, наблюдая, как под глазами расплываются, словно озёра, тёмные круги, и потрескавшимися губами шептала своему двойнику:

— Смотри, сопьёшься.

— Не сопьюсь! — отвечало зеркало. Но внутренний голос, злой, словно старуха Шапокляк, противно зудел: сопьёшься, сопьёшься.

— Заткнись, — приказывала Лена, — я в отпуске. И снова тянулась к бутылке.

Спиртное снимает депрессию, расширяет сосуды, оправдывала себя Лена, а меру она знает. Однако за эти десять дней Лена использовала свою меру на жизнь вперёд.

Кто бы мог подумать, что с ней случится такое? Безответная любовь… Сочетание какое‑то картинно‑киношное, не передающее всей жизненной драмы.

— Ты попалась, — в который раз говорила себе Лена, — как же ты попалась!

И ладно бы девчонка молодая, мордой об жизнь не битая, но взрослая, самостоятельная женщина!..

Кто‑то сказал, что любовь — это большое счастье, или большое несчастье, и хорошо, если и то и другое случается вовремя. Разве несчастье может случиться вовремя? Глупость какая…

На одиннадцатый день «запойной эпопеи», Лена заметила, что у неё начали дрожать руки. Она смотрела на пляшущие пальцы и думала, что с такими руками не сможет работать. Хирург с дрожащими руками — такого на пушечный выстрел к больным нельзя подпускать. А что у неё есть кроме работы?

«Надо прекращать!» — решила Лена, сгребла все бутылки, пустые и полные, выбросила в мусорное ведро.

Поесть, выпить крепкого чаю, принять ванну, взять себя в руки. Надо, надо, надо, надо! А если не могу! Надо. Но как?! Вытащить свою боль на поверхность, взлелеять, словно маленького ребёнка… Будет очень больно, но надо Ленка, надо! Нельзя загонять боль в себя, иначе загниёт и вылезет наружу, будто чирей.

Лена приняла душ: холодное, горячее, холодное, горячее — как её жизнь. Замоталась в большое, ярко‑зелёное полотенце, зашла в кухню, заварили чай. С форточки дунуло прохладой, но приятной, весенней.

«Надо бы стёкла вымыть» — равнодушно отметила Лена очередное «надо» и вдруг увидела в окне кота. Большого, пушистого, серебристого, с тёмными мордочкой и хвостом. Он сидел с наружной стороны окна, словно в экране телевизора, прижавшись к стеклу аккуратным, тёмно‑серым носиком и не мигая, совершенно человеческими голубыми глазами, смотрел на Лену.

«Странно», — подумала она, но что именно «странно» понять не смогла. Не до конца выветрившийся из организма алкоголь мешал думать.

— Кис — кис — кис — кис, — позвала Лена и медленно, чтобы не спугнуть животное, подошла к окну. Она была жуткой «кошатницей», но держать кота на десятом этаже не могла — считала это издевательством над животным.

Лена старалась двигаться тихо, но на полпути зацепилась за коврик и с грохотом свалилась на пол. Охая и потирая ушибленную коленку, она поднялась, посмотрела в окно. Кот исчез. «Ну конечно, — подумала Лена, — такой грохот подняла что и тигр сбежал бы».

Она подошла к окну, открыла его. В кухню ворвался свежий воздух. Лена оперлась локтями о подоконник, посмотрела вниз. Как высоко! Сиганешь — и все проблемы в лепёшку.

Лена поспешно отошла, чувствуя, как асфальтированная бездна все больше и больше манит её. И вдруг до нее дошло: откуда здесь мог взяться кот? Балконов нет, карниз такой тонкий, обитый скользким железом, что на нём едва воробышек уместится, а не огромный котище.

«Но я же его видела, — чуть не в истерике думала Лена, — допилась!»

Она замерла, неотрывно глядя на окно. Никакой, даже самый ловкий кот, не смог бы сюда забраться. Кое‑как успокоившись, Лена решила — показалось. Побрела в спальню и улеглась на диван.

Отпуск получился что надо. Сколько осталось гулять? Неделю? Должно хватить, чтобы привести себя в порядок, унять дрожь в пальцах. У неё больные. Им нет дела до её горя, у самих хватает. Есть работа и долг. И больше ничего у тебя, Елена Николаевна, не осталось. Лена крепко зажмурила глаза, чтобы предательские слёзы ручьями не потекли по щекам. Лежала так долго, а потом вдруг начала проваливаться в темноту, буд‑то в шахту лифта.

Зацепиться за что либо, дабы остановить полет, возможности не было. Лене стало страшно, она закричала, а потом удивилась: ей страшно? Последнее время Лене страшно не было, только больно. Так больно, что не хотелось жить. А тут вдруг захотелось! Просыпаться утром самой или с кем‑то, смотреть на солнце, печь пироги или ходить голодной, не важно, главное — жить…

Осознав это Лена, в ту же секунду, перестала падать, повиснув в воздухе, словно в невесомости. Откуда‑то перед ней взялась лестница, прогнившая и без перил, шаткая, словно, неточный диагноз, но ведущая вверх. Лена уцепилась за неё, отметив, что руки больше не дрожат, подтянулась и… открыла глаза. Привидеться же такое…

Лена несколько секунд полежала, приходя в себя — это был только сон, ничего больше. Потом рывком — даже в глазах потемнело, поднялась, сделала пару шагов и остановилась, схватившись за сердце. В дверном проёме, словно по волшебству, появилась большая кошачья морда с голубыми человеческими глазами. Некоторое время они смотрели друг на друга: Лена с открытым ртом, кот — с выражением озабоченного вниманием в глазах. Потом мелькнула серебристая, словно луна, спина, длинный пушистый хвост, и кот исчез.

— Становится всё чудесатее и чудесатее, — вспомнилась Лене фраза, сказанная Алисой в Стране Чудес.

Она не могла понять: был ли кот в самом деле, или это результат её почти двухнедельного снятия стресса? Разве бывают галлюцинации два раза на день, и к тому же одинаковые? Почему кот, а не зелёные черти?

Лена представила, как подойдёт к их штатному психиатру со смешной фамилией Браток, и скажет:

— А ко мне Кот приходит!

— Ну и что, — ответит Браток, — прогони его, или себе забери, ты же любишь котов.

— Ты не понял. У него глаза совершенно человеческие, я эти глаза уже где‑то видела. И ещё он может ходить по отвесным стенам, появляться и исчезать. Как в сказке про Алису.

— А улыбаться он не умеет? — спросит Браток, и выражение его глаз из дружеских станет профессиональным.

— Умеет, наверное, — скажет Лена.

И Браток заведёт на неё «историю», её отстранят от операций. А без работы она точно свихнётся.

«Привиделось! — твёрдо решила Лена, — марш на кухню. Съежь что нибуть, а то сдохнешь». Словно в ответ на ее мысли желудок болезненно сжался, и Лена подумала, что последний раз нормально ела дней десять тому.

Хорошенький пост получился! Лена ощупала свои торчащие рёбра: будто только что из могилы Она грустно рассмеялась банальной шутке, и вдруг подумала: а ведь и правда из могилы. Чуть‑чуть чуть не умерла. Молодая здоровая, а жить не хотелось. Разве можно умереть оттого, что не хочется жить?

Раньше Лена презрительно хмыкнула бы в ответ на эти слова. Как большинство врачей, она верила только в то, что видела. Органы работают — жив человек, перестали — мёртв. Какой дух, какая воля, какой ещё код жизни? Но теперь поняла — все это есть. И выжить может человек, когда, казалось бы, шансов нет. Существует она — воля к жизни.

Лена вспомнила, как однажды к ним привезли молодую женщину. Даже не женщину, а едва шевелящийся кусок мяса. Какие‑то подонки поиздевались: изнасиловали, избили, потом изрезали всю, словно через бумагорезательную машинку пропустили.

Женщина лежала с открытыми глазами в луже крови, когда её нашёл мужчина, гулявший с собакой. Собака вырвалась, пробежав сотню метров к оврагу, и вдруг страшно завыла. Лена тогда удивилась: ну и нервы у мужика. Да десять из десятерых побоялись бы даже подойти, а он умудрился определить, что женщина жива и вызвал «скорую».

Даже Лена, повидавшая виды, глядя на эту женщину, почувствовала, как под шапочкой зашевелились волосы. «Господи, — думала она, — держа в руках скальпель, — куда же её ещё резать?»

Словно угадав её мысли Тамара, медсестра, сказала:

— Не жилец, — у неё был намётанный глаз на кандидатов в покойники.

— Попробуем, — ответила Лена и решительно сделала надрез, удивляясь, словно первокурсница, что из него выступила кровь.

Оперировали её до утра, складывая женщину, словно мозаику.

— Всё равно не жилец, даром мучались, — резюмировала Тамара, глядя, как каталку везут в реанимацию. Лена и сама знала это. Но женщина выжила. Она жила и на второй день, и на третий и на пятый.

Мужчина с собакой, который нашёл её, часто приходил в больницу. Каждый раз, всматриваясь через стекло в забинтованный кокон, он шептал:

— Сволочи!

Потом поворачивался к Лене и спрашивал:

— Выживет?

— Выживет, — не в состоянии отвести взгляд от его карих, словно вишни глаз, врала Лена. Сердце её делало сильный толчок, а потом начинало биться часто‑часто.

«Давление скачет», — думала она.

На девятые сутки женщина пришла в себя. Глядя, как расширяются от удивления и без того большие Ленины глаза, даже смогла прошептать:

— Мне нельзя умереть, у меня дети.

В тот день Лена и познакомилась с Русланом, «Крестным», как его прозвали в отделении.

— Пришла в себя, — увидев его, сказала Лена. Он внимательно, словно впервые заметив, посмотрел на Лену:

— Вы молодец, доктор! Руслан! — протянул большую ладонь.

— Лена, — его прикосновение обожгло, будто перекисью.

— Отметим? — предложил Руслан.

И Лена согласно кивнула.

Вечером они встретились, посидели в кафе, долго гуляли по городу, прихватив с собой Баграма — так звали пса.

— Почему ты её навещал? — спросила Лена.

— Не знаю, может потому, что я тоже изуродован, — ответил Руслан.

Лена с удивлением посмотрела на его высокую широкоплечую фигуру, спокойное, даже какое‑то отрешенное лицо, и вдруг сказала:

— Ну что ж, ты нашёл своего доктора…

* * *

Задумавшись, Лена ковыряла ложкой густую овсянку, стараясь отогнать воспоминания. Зачем оглядываться назад? Нельзя идти вперёд с вывернутой в прошлое головой. Неестественно. Куда заведёт такая дорога?

Последняя неделя отпуска пробежала незаметно. Лена ела, спала, гуляла, делала какую‑то гимнастику, строго настрого запретив себе думать о голубоглазом коте, и о Руслане, и о прошлом. И вообще не думать, не думать, не думать!..

Но всё же, порой она ощущала в квартире чьё то присутствие. Мыла на кухне посуду и ей казалось, что в дверях шевелится какая‑то тень. Стоило повернуть голову — тень исчезала.

«Паранойя, — думала Лена — мания преследования. Как я буду работать? А не работать как?»

В понедельник Лена вышла на работу. Она тщательно накрасилась, одела лучший костюм. Села на пуфик, чтобы застегнуть пряжку на туфлях. В кухонных дверях мелькнула знакомая кошачья морда.

— Да пошёл ты! — вспылила Лена, бросила в видение тапочкой и выскочила из квартиры, едва не забыв захлопнуть дверь.

В больнице первым её встретил Браток, и это показалось Лене почти символическим. Вперив в неё восхищенный взгляд, он сказал:

— Однако, красивая ты женщина, Елена Николаевна, давно б на тебе женился, кабы в тебе характера не на пятерых.

— Давай, Браток, попробуем, — усмехнулась Лена, — я буду в твоих кишках копаться, ты в моих мозгах. Сладкая парочка!

— Вот характер! — вздохнул Браток и отчалил.

Лена приступила к работе. Бумаги, плановые операции, неплановые операции, обходы, дежурства. Работа — дом. Дом — работа, прибыл — убыл, убыл — прибыл. Такая вот командировка. Да ещё одиночество, разбавленное телевизором. Иногда в квартире мелькал пушистый кошачий хвост и раздавались царапающие звуки. Тогда Лена зажмуривала глаза и шептала:

— Спокойно, спокойно! Лучше попасть к Братку в жёны, чем в пациентки.

Но очень скоро Лена заметила, что стала привыкать к этому «видимо невидимому» существу. Она уже не боялась ощущать в доме чьё‑то присутствие, наоборот, по вечерам с удовольствием прислушивалась к успокаивающим, мурлыкающим звукам и после трудного дня засыпала под них, словно под колыбельную.

Как‑то раз на ночь она оставила на кухне блюдечко с молоком, на утро оно оказалось пустым. Лена уже перестала, приходя с работы обыскивать квартиру, в надежде найти это существо, просто махнула рукой: пусть идет все, как идет. Работа ладилась, что ещё надо?

Даже мысли о Руслане и Сергее перестали терзать её с такой силой. Хотя все равно часто думала о них. О Руслане — с болью, уже притупившейся, хронической, будто переживала не свои воспоминания, а чужие, о Серёге — с лёгким сожалением. Милый мальчик, не сложилось, что поделаешь?

* * *

Как она тогда сказала Руслану:

— Ты нашёл своего доктора…

От чего же она его лечила? От одиночества. Его вылечила, себя заразила. Из‑за это все ее жизнь — спокойная и установившаяся, где главное место занимала работа, поломалась. У Лены, конечно, были романы — здоровый организм требовал. Организм требовал, душа молчала.