В бешеном порыве страсти Джон начал срывать с себя одежду и вскоре уже стоял перед ней почти обнаженный.

— Вы видите, кто я есть на самом деле? Я — мужчина, мужчина, который желает вас, несмотря на то, что вы сделали. Вы не боитесь того, что сейчас с вами произойдет?

— Боюсь, — ответила она. — Не применяйте ко мне силу.

Но она лгала. Елизавета никогда никого не желала больше, чем сейчас Джона Уэстона, и наслаждалась тяжестью его огромного тела и безжалостностью плоти, вошедшей в нее.

— Ты, шлюха, — прорычал он, — теперь я отплачу тебе за все.

Джон понял, что всегда любил ее, желал ее, жаждал овладеть ею силой, но в супружеской постели всю жизнь боялся ее утонченности. Для него были неожиданной наградой ее стоны — она возвращала ему всю его дикую страсть, извиваясь, как змея.

— Елизавета… — простонал он.

Но любовный экстаз был слишком близок, и она не ответила. И никто из них не произнес ни слова, пока оба не выдохнули одним дыханием: «Я люблю тебя!» Впервые в жизни они падали с вершины каскада страсти в озеро чистого наслаждения, тихо разлившееся внизу.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Газоны поместья Саттон были освещены тысячами свечей, белый арабский павлин покачивал огромным хвостом на фоне полной луны, музыка и смех наполняли воздух под звездным небом. В Саттоне был праздник.

Стояло лето 1717 года, то самое лето, когда Георг I и его двор прибыли на Темзу и впервые услышали музыкальное журчание воды, то лето, когда Великобритания оказалась под защитой только что подписанного Тройственного Союза, то лето, когда дочери Джона Уэстона исполнилось четырнадцать лет и ее надо было представить во всем блеске редкой красоты, которой ее наградил Бог, перед всем графством и католической общиной.

К Джону, Елизавете, Мелиор Мэри и Сибелле в тот вечер судьба была благосклонна. Великий землевладелец, в чьих жилах текла цыганская кровь, к концу жизни немного успокоенная той страстью, которую дарила ему жена, стоял у Центрального Входа и приветствовал гостей. Елизавета победоносно сияла — ей снова удалось бросить все светское общество — правда, кроме Поупа — к своим ногам. Да и Сибелла, выросшая в ужасающей бедности, теперь жила в роскоши и, кроме того, знала, что самый таинственный мужчина того времени, знаменитый кутила Джозеф Гейдж влюблен в нее.

Но из всей их счастливой семьи, наверное, только Мелиор Мэри чувствовала себя на вершине блаженства — она была прекрасна, и все вокруг восхищались ею. Ее волосы, серебряные, как зимняя луна, глаза цвета только что распустившейся сирени, черные как смоль ресницы и губы, похожие на дикие вишни, приковывали всеобщее внимание. Равных ей не было. Она родилась на свет, чтобы вдохновлять мужчин на подвиги, художников — на шедевры, и была чистым созданием милостивого Господа.

И все приехавшие в Саттон в тот вечер восхищались, глядя на нее. Рэккеты, Инглфилды, Блаунты — все, кто так жестоко обсуждал и осуждал ее мать, — каждый по-своему выражал свой восторг: некоторые с завистью, некоторые с удивлением, некоторые — с любовью. А затем все взгляды обращались к Сибелле, которая со своей ясной улыбкой и удивительными волосами цвета чуть зарозовевшей земляники могла бы считаться самой красивой девушкой графства, если бы не названая сестра. И все говорили, что мисс Уэстон и мисс Харт станут самой желанной добычей в округе, и гадали, будут ли они соперницами.

Но никто не знал, даже не догадывался, что Мелиор Мэри любит Сибеллу всем сердцем. Наследница дома помнила, что до того, как та приехала в Саттон, ее душу мучило невидимое зло, испугавшее даже Бережного Священника, Мелиор Мэри понимала, что эта спокойная улыбающаяся девушка охраняет ее от злых духов, что в ней заложена какая-то древняя сила. И пока между девочками все было хорошо, ничего страшного не могло случиться с Мелиор Мэри Уэстон.

Все у них было общее. Вскоре после приезда осиротевшей девочки старые мансарды, которыми ранее пользовалась леди Уэстон — жена человека, построившего дом, — были переделаны в две спальни. В каждой было по большому светлому окну и уютному камину. Комнаты соединялись дверью, которая почти всегда была распахнутой и закрывалась только в самые морозные ночи, когда девочки лежали в своих кроватях, разглядывая причудливые блики огня, танцующие на потолке, и слушая крики сов, мерзнущих на деревьях в парке Саттон.

Пятнадцатилетняя Сибелла считалась образованной, а Мелиор Мэри, бывшая на год младше, — нет. Однако Сибелла все еще посещала вместе с Мелиор Мэри ежедневные уроки, которые впоследствии помогли им в ведении домашнего хозяйства; кроме того, они вместе учились французскому и живописи.

Девочки также посещали уроки «изящных манер», которые вел монсеньор Крауз, каждую неделю приезжавший из Гилфорда в бархатном камзоле и пышном парике. Он великолепно танцевал на цыпочках, аккомпанируя себе на скрипке.

Раз в неделю Сибелла и Мелиор Мэри брали уроки пения и игры на клавикордах. Их учителем был сеньор Буссони, чья жажда признания была столь велика, что он даже солировал однажды в какой-то опере, но оперного певца из него так и не вышло. После такого провала он впал в депрессию и ужасно потолстел, поэтому, глядя на него, трудно было сказать, в состоянии ли он вообще что-либо делать. До того как начать преподавать, он помогал жене — владелице магазина модных товаров — и, удерживая на своем необъятном животе несколько шляпных коробок, умудрялся одновременно мурлыкать под нос отрывки разных мелодий.

Что касается чтения и письма, то обе девочки настолько преуспели в них, что обычные уроки были уже не нужны, поэтому им разрешили заниматься самостоятельно, предоставив в полное распоряжение библиотеку Джона Уэстона.

Все это было их новой жизнью. Но главная прелесть состояла в том, что они были красавицами высшего света. Не маленькими девочками, а прекрасными юными женщинами, пользующимися неимоверным успехом.

Несмотря на важность случая, в тот вечер некоторые приглашенные отсутствовали. Самой старшей из них была мать Джона, прикованная к постели болезнью, которую она сама называла «слабое сердце». Однако, не обращая внимания на свою немощность, старуха ела трижды в день и в промежутках еще несколько раз закусывала, а ее маленькая собачка лежала рядом, вынюхивая, нет ли лакомых кусочков и для нее.

Сэр Уильям Горинг тоже не приехал, так как не желал больше общаться с «грешниками этого дома», как он называл Уэстонов. С его уст еще обильнее, чем прежде, лились слова о воле Божьей, а глаза в это же самое время светились похотью. Он жил на необитаемом и пустынном острове собственной жестокости.

Также на празднестве не было обоих братьев Гейдж. Виконт — старший брат — был изгнан из общества, поскольку отрекся от католической веры, что, в сущности, произошло из-за пустяка: он требовал вернуть фламандских скаковых лошадей, конфискованных во время злополучного якобитского восстания 1715 года. А Джозеф, как обычно, путешествовал по свету, улаживая свои таинственные дела. На день рождения Мелиор Мэри он прислал ей изумруд размером с глаз тигра.

Александр Поуп приглашен не был, но добрая половина присутствующих шепталась о нем, стараясь все же не привлекать к этим разговорам внимания хозяев. Когда с ним убежала Елизавета, он был очень популярен, но теперь стал настоящей знаменитостью. Неугасимый талант Поупа открывал перед ним все двери, да и его перевод «Илиады» стал самой дорогой книгой во всех книжных магазинах. Теперь место миссис Уэстон в его жизни заняла другая женщина. Бесценным сердцем поэта завладела леди Мэри Уортлей Монтэпо, страстно стремившаяся изучить литературу.

Дженни Нельсон, которая в свое время предала Джона, Поупа и Елизавету, сразу же была вычеркнута из списка посещающих поместье Саттон.

Однако, несмотря на их отсутствие, а может быть, и благодаря этому, праздник, посвященный четырнадцатому дню рождения Мелиор Мэри, в то лето был у всех на устах. Блестящее общество, обильное и богатое угощение, но более всего — внешность самой именинницы. Общественное мнение гласило, что Мелиор Мэри была воплощением красоты.

«Эта девушка разобьет не одно сердце, — говорили о ней, — вы только посмотрите, как она красива и как богата».

Но они не учитывали одного, вернее, даже не знали этого. Мелиор Мэри была наследницей имения Саттон, а проклятие, преследующее ее, не посчиталось бы ни с красотой, ни с уродством, ни с богатством, ни с бедностью. Она постоянно была в опасности.

Стояло ясное и необычайно жаркое лето. В последний день августа солнце невыносимо палило с того самого момента, как показалось из-за горизонта. Это был один из дней, когда за девочками не следили гувернантки и они могли свободно пойти на речку и поплавать, на худой конец, снять туфли и чулки и охладить ноги в чистой воде. Гонимые одной и той же мыслью, Мелиор Мэри и Сибелла тихо улизнули из дома и через парк выбрались на волю.

Много лет назад, еще во времена царствования Чарльза I, сэру Ричарду Уэстону Третьему, внуку сэра Генри и правнуку сэра Фрэнсиса, которому отрубили голову, пришла в голову идея провести канал от реки Уэй, чтобы орошать луга поместья Саттон, и он вырыл ров длиной в три мили, чем очень улучшил свои владения.

— Он никогда не жил на одном месте, — рассказывала Мелиор Мэри Сибелле, — потому что, несмотря на то, что все считали его безобидным и несколько эксцентричным любителем сельского хозяйства, сэр Ричард на самом деле был убежденным роялистом и создавал протекторату постоянные проблемы. Его вынудили уехать за границу, где он считался преступником. Во всяком случае, так говорят.

— Он был прапрадедушкой твоего отца?

— Да.

И теперь, в это чудесное утро, юная продолжательница рода Ричарда Третьего, приподняв юбки, медленно входила в канал, вырытый ее предком. Сибелла задержалась на несколько секунд, мельком пробежав по окрестностям глазами, холодными, как вода, сверкающая перед ней веселыми бликами. У нее уже давно было ощущение, что кто-то неизвестный вторгся в их жизнь, и здесь, на реке, это предчувствие было особенно сильным.

Но она никого не увидела и уже собралась было присоединиться к Мелиор Мэри, как вдруг услышала душераздирающий крик и увидела, что ее подруга барахтается в воде, словно подстреленный лебедь, пытаясь выплыть, но еще больше запутываясь во вздувшихся юбках.

Сибелла стояла на берегу и растерянно смотре ла на происходящее, уже готовая броситься на помощь. Но вдруг кто-то грубо оттолкнул ее в сторону — какой-то мужчина нырнул в воду, почти перепрыгнув через ее плечо. Сибелле показалось, что она когда-то уже видела этого человека, и ей сразу же стало ясно, что ничто в Саттоне больше не будет прежним, что судьба поймала их всех в свою ловушку.

Мужчина схватил Мелиор Мэри за руки и поплыл на спине к берегу. Сибелла поспешила к ним, захватив его камзол и шляпу, бессознательно отметив, что к ней прикреплен букетик диких гиацинтов — на том месте, где обычно бывают перья.

Опустившись на колени, девушка наклонилась и протянула руку, но молодой человек, не принял ее. Он вышел на берег и опустил Мелиор Мэри на траву, как мокрого котенка. Затем отряхнулся, повсюду разбрызгивая капельки воды, и так низко склонился перед Сибеллой, что его волосы коснулись ее босых ног.

Своими мягкими чертами лица он напоминал архангела Гавриила. Божественный облик юноши завершали очень густые волосы цвета дамасской сливы, окружающие лицо подобно ореолу. Он мог бы показаться женственным, если бы не довольно крупные черты лица и четкая линия рта и подбородка, что совсем не соответствовало длинным загнутым вверх ресницам и необычным глазам, таким же голубым, как цветы, приколотые к шляпе. Тело юноши было легким и изящным и в то же время крепким и сильным; оно так же противоречило само себе, как и его лицо.

Но он мог выглядеть как угодно, даже быть уродливым, словно жаба, — это не испортило бы его, потому что в нем ключом била жизнь. Сибелла чувствовала, что он пережил какую-то печаль, но это не отразилось на нем. Юноша был весь в напряжении и в нетерпении, как молодая гончая, впервые выпущенная на охоту. И в ее сердце зародилась любовь. Она сразу же угадала в нем свою половину, так же, как почувствовала в Джозефе все самое красивое, восхитительное и редкое.

— Кто вы? — спросила она.

— Мэтью Бенистер. Я приехал в Саттон, чтобы найти миссис Уэстон. — Он посмотрел на берег, где лежала, откашливаясь, Мелиор Мэри. — Ведь это же не она?

Сибелла удивленно взглянула на него:

— Это Мелиор Мэри, ее дочь.

Юноша прищурился и вгляделся более пристально:

— Да, правда, это совсем молодая девушка. Меня сбили с толку седые волосы. — Он виновато улыбнулся. — Я очень плохо вижу. Но так не хочется все время носить очки.

— Вы совершенно правы, — ответила Сибелла. — У вас красивые глаза, жаль их скрывать.

— И все же приходится, — вздохнул он, доставая из кармана очки с сильными стеклами и надевая их на кончик носа. Его необыкновенные голубые глаза сразу очень увеличились.