— Странная жизнь, Сибелла. Когда мне было десять лет, я должен был последовать зову инстинктов и остаться в Лондоне. Кому нужна эта Европа? Только тем, кто любит глазеть на гниющие развалины и непокоренные вершины. Боже мой! Должно быть, я схожу с ума!

Джозеф плотнее завернулся в плащ, надвинул шляпу на глаза и что-то забормотал себе под нос. Сибелла посмотрела на него с некоторым удивлением, потому что даже она была не совсем подготовлена к такому спектаклю, при виде которого матросы скалили зубы и опускали глаза.

— Джозеф? — тихо вымолвила она.

— Оставьте меня, мне все надоело, — ответил он, а сам взглянул на нее из-за воротника плаща своими чистыми глазами и снова медленно опустил веки.

— Хорошо, сэр, — сказала она, отвернувшись, чтобы спрятать лицо.

Когда лодка подплыла к берегу и причалила к пристани, из толпы ожидающих вышел человек со шляпой в руках. Блестящими глазами он оценивающе посмотрел на Сибеллу, и это показалось ей очень дерзким, но смущение незнакомца и то, что она ему явно понравилась, не оставили в ней ни капли раздражения. Так она впервые в жизни ступила на французскую землю. Незнакомец склонился над ее рукой:

— Миссис Гейдж?

— Да.

— Капитан Чарльз Воган к вашим услугам, мадам. Смею сказать, что Джозефу очень повезло.

За их спинами раздался писклявый голос, и по набережной застучали невообразимые красные каблуки. Длинные тонкие пальцы белой руки потянулись к шелковому платку, чтобы промокнуть нос.

— Мистер Гейдж, я заказал для вас карету. Не будете ли вы и мадам так любезны и не пройдете ли со мной?

— Господи, — воскликнул Джозеф, — если здесь окажется больше двух шагов, я умру от усталости! Все вокруг качается. Сибелла, Воган, возьмите меня под руки, будьте так добры.

Он почти повис у них на руках, топая каблуками по мостовой. Когда они подходили к закрытой карете, кучер с большим любопытством всматривался в них. Капитан кивнул ему, ничего не говоря о том, куда их везти, затем вместе с Сибеллой впихнул внутрь Джозефа, чье лицо как-то неприятно позеленело. Уставшая до изнеможения Сибелла откинулась на сиденье и увидела, как Джозеф осторожно приоткрыл один глаз.

— На побережье все чисто? — прошептал он.

— Да, ваша светлость шут гороховый. Прошу прощения, мадам.

Джозеф вскочил на ноги, что-то закричал, словно ребенок, выбежавший из класса после уроков, и подбросил в воздух свою шляпу и невообразимый парик.

Сибелла оцепенела от удивления, когда капитан сделал в ее сторону несколько элегантных шагов, упал на одно колено и схватил ее за руку.

— Милая вы моя, — воскликнул он, — клянусь, что вы — самое прекрасное из всех живых существ! Вы мне так нравитесь! — С этими словами он обрушил на руку Сибеллы град поцелуев. — Вы поедете с нами, моя красавица? При польском дворе вам будет так хорошо! Там в ваш маленький ротик все время будут вкладывать сладости.

— При польском дворе?

Она была совершенно сбита с толку. Капитан попытался принять серьезный вид, но на его лице все равно сияла улыбка.

— А какой у нее сладкий голосок! Что ж, Джозеф, вы самый счастливый человек из всех, живущих на этой земле. Но все-таки при польском дворе, моя драгоценная мадам.

Он вдруг громко запел. Джозеф сказал:

— Так вы нашли ее?

— Кажется, да. — Капитан поправил галстук. — Я прошу прощения, мадам, но я, ей-богу, за последнее время, всего за несколько месяцев, перевидал столько некрасивых женщин — у принцессы Фурстенберга, например, нос как у алкоголика, другая, из Германии, — бесцветная сорокалетняя толстуха, а принцесса Бадена — карлица с рябым лицом.

— Правда? — удивилась Сибелла.

— Это так же верно, как то, что я стою сейчас перед вами на коленях. Но совсем недавно я нашел трех маленьких красоток, и все — сестры. Польша произвела на свет целое веселое гнездышко горлиц. Но какую из них выбрать — вот в чем вопрос. И мы предоставим решить его вашему красавцу мужу. Он сможет поговорить с ними на их языке и тогда уж выяснит, которая лучше.

Немного помолчав, он добавил:

— Конечно, все это состоится, если вы не будете возражать, мадам.

Пару секунд Сибелла колебалась, потому что не имела ни малейшего желания терять время, пока муж любезничает с другими женщинами, хоть бы даже и ради короля Джеймса. Но потом ее словно озарило — она ведь знала, что им это предстоит, что все просчитано правильно, что одна из польских принцесс может стать великолепной невестой короля и в будущем родить ребенка, который без особых трудностей возродит британский трон.

— Возражать? — удивленно переспросила она. — Что вы! Я и сама с нетерпением жду того момента, когда их увижу. Пойдемте, Джозеф, мы не должны заставлять дам ждать.

Под песню капитана Вогана лошади рванули вперед, и карета направилась к французской границе.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— …И, если можете, идите сразу же, сэр, потому что он очень встревожен.

Том тяжело дышал, поскольку только что пробежал от дома до конюшен, а его узенькие глазки так сверкали от возбуждения, что Гиацинт никак не мог определить, куда же он смотрит.

— Как ты думаешь, почему?

— Понятия не имею, сэр. Если, конечно… — Глаза Тома стали лукавыми. — …Если речь идет не о ней.

Он озорно подмигнул. Гиацинта охватило безумное желание вытрясти из него душу, и он сказал:

— Я же велел тебе называть молодую хозяйку мисс Мелиор.

Том изобразил раскаяние, а Гиацинт, находящийся в очередном припадке хандры, от злости и раздражения пнул ногой камень.

Со дня свадьбы Сибеллы и Джозефа прошло уже десять месяцев. За это время Мелиор Мэри успела справить свое шестнадцатилетие, и ворота поместья Саттон, до тех пор закрытые для ухажеров, желающих попытать счастья, теперь распахнулись настежь.

Приезжало несметное количество молодых людей: из Лондона — обычный набор щеголей и франтов во главе с красавчиком-сыном лорда Честерфилда, из сельской местности — избранные богатыри, самым высоким и напористым из которых был старший сын сквайра Родерика Гэбриэль, еще несколько молодых людей — среди них даже были вполне подходящие — и, наконец, родственники. Наиболее настойчиво поглядывал на Мелиор Мэри ее кузен, толстощекий Уильям Вольф.

Гиацинт никогда раньше его не видел. В свое время мать Уильяма, сестра Джона Уэстона, Фрэнсис, устав от светской жизни, решила уединиться в тиши Хали, среди прекрасных садов, которые около двухсот лет назад посадила Маргарет Уэстон, дочь основателя поместья Саттон. Маргарет и ее муж Уолтер Деннис после свадьбы уехали в Хали, разбили там сад с чудными дорожками и аллеями и засадили его розами с чарующим ароматом.

После замужества Фрэнсис Уэстон с воодушевлением принялась восстанавливать запущенный дом предков, в котором давно никто не жил. Дом полностью перестроили в так называемом стиле королевы Анны, и только одно крыло все еще напоминало старый дом Тюдоров. Забота о доме и саде стала настоящей страстью Фрэнсис.

Сейчас она сидела в Большой Зале замка Саттон и оглядывалась вокруг с явным желанием поскорее вернуться домой. Ее взгляд блуждал по комнате, останавливаясь только на сыне, танцующем с Мелиор Мэри. Гиацинт, беспомощно смотревший на кружащуюся пару, почувствовал, как кто-то потянул его за рукав и, сильно шепелявя, произнес:

— Мифтер Бенифтер, ефли вы не вовраваете, потанцуйте фо мной.

Это была сестра Уильяма Арабелла, крохотная, как кукла; весь ее детский облик соответствовал ее размерам. Она смотрела на Гиацинта, подняв голову и откинув назад напудренные локоны.

— Мне бы это дофтавило огвомное удовольфтвие, — продолжила она. — Я чуфтвую себя очень гвупо, когда не пвинимаю учафтие в общем вефелье. Я, пваво, думаю, фто это ив-ва того, фто я выгвяжу фовфем мавенькой девофькой, а ведь мне уве фемнадфать, я даве фтарфе кувины Мелиор, пвавда.

Гиацинт улыбнулся ей и предложил руку, чтобы войти в круг танцующих. Он прекрасно знал, что взгляд Мелиор Мэри сейчас остановился на нем, и потому поднес руку Арабеллы к губам, за что был вознагражден смущенным выражением ее лица. Девушка слегка вспыхнула и скромно опустила глаза.

С того вечера Уильям Вольф-старший стал приезжать в Саттон каждые две недели, привозя с собой Уильяма, Арабеллу и младшего сына — парнишку лет тринадцати по имени Бевис. Фрэнсис Вольф оставалась дома, ссылаясь на недомогание, хотя всем было совершенно ясно, что на самом деле она в это время гуляет среди своих лужаек и клумб и вдыхает ароматный воздух сада.

К ужасу Мэтью и к удовольствию Джона Уэстона и Уильяма Вольфа-старшего, Мелиор Мэри, казалось, нравилось общество ее толстощекого кузена, и, когда они каждый раз уезжали вдвоем кататься верхом, Мэтью долго смотрел им вслед.

Но его не оставляли в одиночестве — за спиной сразу же слышался голосок:

— Вы ваняты, мифтер Бенифтер? Мне вы тове офень хотелофь покататьфя с вами вевхом. Ефли мы потовопимся, то фмовем ивбавитьфя от Бевиса, фейфас он увлефен тем, фто кидает камуфки в лофадей.

С уст Мэтью слетел невольный стон, когда он, вбежав в конюшню, увидел перед собой такое неприятное зрелище: на куче сена сидел Бевис и швырял в несчастных животных камни. Одним прыжком Гиацинт приблизился к мальчишке, и тот даже не успел пошевелиться, как Гиацинт уже тряс его за воротник.

— Ах ты, сопляк, я же тебе глаза за это выцарапаю!

Бевис заорал, и Арабелла тоже стала издавать оглушительные и бессмысленные вопли.

— Замолчи, дура, — вырвалось у Мэтью, который был страшно зол на все их семейство, но эта реплика только раззадорила их. Крики, вероятно, были слышны далеко, потому что вскоре на шум прибежала Мелиор Мэри, а за ней и Уильям.

— Боже мой! — воскликнула она. — Что здесь происходит? У вас тут просто как в аду! Арабелла, прекратите кричать. Мэтью, отпустите мальчика. Бевис, закройте рот. Уильям, позовите кого-нибудь на помощь.

Все сразу же посмотрели на нее, и, хотя Арабелла с Бевисом наконец замолчали, никто не произнес ни слова. И только через несколько мгновений Гиацинт закричал:

— Нет, Мелиор Мэри, не отпущу! Я покажу ему, почем фунт лиха, а если Уильям захочет померяться со мной силой — пожалуйста.

— Черт вас подери! — воскликнула Мелиор Мэри.

— Вы начинаете говорить в приказном тоне, мисс. Можете приказывать другим, — он холодно взглянул в сторону Уильяма, — но не мне. И, будь вы мужчиной, ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем подраться с вами.

Тот день закончился очень спокойно. Уильям, Арабелла и Бевис вернулись в Хали рано. Уильям надул свои и без того толстые щеки, Арабелла обильно проливала слезы, а Бевис был настолько хмур и угрюм, что всю трехчасовую поездку домой просидел в карете и отказался выйти даже для того, чтобы поесть сладкого кекса и выпить лимонада. Джон и Уильям-старший расстались весьма холодно, а Гиацинт был отправлен в конюшню. Там он съел немного сыра, выпил в одиночку бутылку крепкого красного вина и отправился спать.

С того самого времени Гиацинт впал в немилость. Джон стал с ним довольно груб и неласков, отцовские же чувства и вовсе куда-то испарились. А Мелиор Мэри даже не смотрела в его сторону. Год назад она щедро отдала ему свое тело, но теперь вела себя так, словно этого никогда не было. Иногда юноше казалось, что она просто забыла то чудесное утро, когда все звериное королевство, включая и их обоих, встречало пробуждение природы. И хотя потом она изредка говорила о любви, но никогда больше не хотела разделить с ним такую радость. Казалось, Мелиор Мэри нравилось притворяться невинной. И все же иногда он ловил на себе ее взгляд, в глубине которого полыхал скрытый огонь. Он часто думал, что ей просто приятно мучить его.

Она все время на него злилась, и это уже начинало надоедать. К черту! Если ей хочется кокетничать с ним таким образом — пожалуйста! А он, если уж на то пошло, может пока поразвлечься с Арабеллой, ведь она до сих пор с обожанием смотрит на него своими пустыми синими глазами.

А теперь еще и это. Отношение Джона к Гиацинту совершенно не смягчилось, и если бы до отца Мелиор Мэри дошло то, что она лишилась девственности… Не было сомнений, что Джон полностью поглощен мыслью о соединении семей Уэстонов и Вольфов узами брака. Если Мелиор Мэри не оставит потомства, то после ее смерти наследниками станут два Уильяма — отец и сын. Но кто же захочет иметь дело с необузданной девчонкой, которая к тому же когда-то отдалась конюху. И Мэтью решительно направился в комнату Джона.

Он постучал в дверь, и этот звук и последовавшее за ним слово «войдите» прозвучали для него как похоронный колокол. Его хозяин стоял к нему спиной, повернувшись к одному из окон, а в руках держал письмо, которое читал с явным интересом. Пару секунд Джон не отрывался от письма, и Мэтью ждал, пока тот обратит на него внимание. Он даже открыл рот и уже произнес: «Сэр, я…» — чтобы хоть как-то нарушить молчание, но тут Джон внезапно обернулся.