Джон осторожно положил ее в постель и задернул полог. Затем снял сюртук и жилет, бросил их на стул вместе с париком и остался в рубашке с короткими рукавами, уставившись в окно. Стоял он довольно долго, и мысли его были далеко — он думал о проклятии рода Уэстонов, или даже скорее о тех, кто в стародавние времена жил в Саттоне, и о том, что счастье никогда здесь не укоренится. Он вспомнил об отце: интересно, что же с ним тогда произошло, должно быть, нечто ужасное, раз он не мог рассказать об этом собственному сыну. В конце концов, устав, от таких мыслей, Джон сел и опустил голову на грудь.

Ровно в два часа Мелиор Мэри отчаянно закричала:

— ОНО здесь!

Джон вскочил и откинул полог. Дочь сидела, широко раскрыв глаза от ужаса, но больше там никого не было. Вдруг без всякой причины на ковре прямо перед ним появилась лужа, а когда такая же лужа растеклась у двери, он явственно услышал звук льющейся воды. Простыни Мелиор Мэри поднялись в воздух, как от сильного урагана, и полетели через всю комнату.

— Во имя Христа, убирайся, ты! — закричал он. — Во имя Отца и Сына и Святого Духа, уходи отсюда!

На мгновение воцарилась тишина, а потом Мелиор Мэри услышала, как ОНО прошло через закрытую дверь и прошаркало вдоль коридора. Но даже когда Джон обнял ее и крепко прижал к груди, раздался какой-то звук. В Длинной Галерее существо обрушилось на пол, как бы преследуя самое себя.

— ОНО все еще здесь? — спросил Джон. — Все еще в замке?

Мелиор Мэри кивнула и заговорила, но так тихо, что Джон должен был приблизить ухо к ее губам, чтобы разобрать слова.

— ОНО ненавидит тебя, — прошептала девочка. — И будет тебе мстить.

Джон, человек, которого невозможно было испугать, побледнел.

— Тогда Господь защитит нас обоих, — произнес он.

— … А если он не пустит тебя обратно, я силой отберу у него девочку, и дело с концом.

В маленькой гостиной Елизаветы, элегантно облокотясь о камин, стоял Джозеф в напудренном завитом парике, в одежде исключительно коричневых и каштановых тонов. И только глаза, изумрудами сверкавшие из-под тяжелых век, противоречили его изысканной внешности.

— Но я не хочу возвращаться к Джону Уэстону. Единственное мое желание — спасти Мелиор Мэри, — ответила она довольно раздраженно.

Джозеф в упор посмотрел на нее.

— По-моему, эти две вещи неразделимы, а в данном случае нам нельзя терять времени. Если твой муж не одумается и не пригласит священника, меня покинет всякая надежда спасти ее.

Елизавета побледнела, а Джозеф нетерпеливо двинулся вперед.

— С тобой очень трудно, Елизавета. Идем в мою карету и поехали к твоей дочери. Выбора у тебя нет.

Она все еще колебалась. Ее раздирали два самых древних вида любви — к мужчине и к ребенку, а ухудшало ситуацию еще и то, что Поуп, человек блестящего ума, в последнее время стал ей как бы сыном, прибегая в ее объятия за защитой, когда не мог выдержать тягот окружающего мира.

— Ну?

— Джон выгонит меня.

— Господи Боже, — взмолился Джозеф, — ты сама создаешь себе трудности. Даже не знаю, кто из вас хуже — ты или твой самоуверенный муж. Всего тебе хорошего, Елизавета.

И он вышел из комнаты, дрожащей рукой опираясь на трость, что говорило о его гневе больше всяких слов. Во внезапно наступившей тишине Елизавета услышала, как он вышел на улицу, накричал на Черномазого и захлопнул дверцу кареты. Лошади зацокали копытами по дороге — он уехал.

Елизавета не двигалась с места. Она сидела как каменная, глядя в окно и ничего не видя: ни огромного дворца, нависшего над ее и другими домами, ни сияющего летнего неба над головой. Она не чувствовала времени, думая только о том, что ее жизнь достигла критической точки. Теперь стало ясно, что все, что было раньше, вело к настоящему моменту, и путь, который она выберет сейчас, приведет не только ее, но и всех близких неизвестно куда. Теперь их судьбы непредсказуемы. Она не удивилась, услышав, что экипаж Джозефа вернулся, брат медленно вошел в дом, что-то сказал Клоппер, затем вошел в ее комнату и остановился в дверях.

Она обернулась не сразу, все еще ощущая острый страх, что судьба дотронется до нее своим тощим пальцем. А когда в конце концов повернула голову, то увидела, что там стоит Джон, а не Джозеф. От неожиданности по спине побежали мурашки, но Елизавета не удивилась и этому. Супруги долго и внимательно смотрели друг на друга. Прошло три года с тех пор, когда они виделись последний раз.

Джон выглядел так ужасно, что она не поверила своим глазам. Его веки были красными и опухшими, и Елизавета подумала бы, что он плакал, если бы так хорошо не знала его. Муж пришел с непокрытой головой, и густые черные волосы обрамляли его лицо. На нем была несвежая рубашка, а на сюртуке не хватало одной пуговицы. Он неловко мял в руках шляпу, как будто это помогало ему говорить.

— Елизавета, я…

Она встала, и Джон вдруг понял, что его жена ниже, чем он ее помнил — маленькая, хрупкая женщина.

— Я…

— Что-то с Мелиор Мэри, не так ли?

Он опустил глаза и, напряженно глядя в пол, угрюмо произнес:

— Вы нужны ей. Я боюсь за нее. Прошлой ночью… Это так ужасно… Я не могу… — Он провел рукой по глазам. — Простите меня. Я очень устал.

— Что случилось, Джон?

Муж снова взглянул на нее, но никто из них не двинулся навстречу другому ни на дюйм.

— Мелиор Мэри преследует привидение.

— Я знаю. Ко мне приезжал Джозеф.

— Прошлой ночью этот дух… демон… буквально вышел из себя. Он сдвинул в галерее всю мебель, сбросил со стен все картины, повернул лицом к стене портреты моего предка сэра Фрэнсиса и его жены и кинул на пол все книги. Я приказал духу удалиться, заклиная его именем Господа, но Мелиор Мэри позвала вас, Елизавета. Умоляю, ради нашей дочери…

Она не могла выговорить ни слова. Джон униженно стоял перед ней. Впервые в жизни Елизавета видела его таким слабым и уязвимым.

— Я вернусь домой, — ответила она.

Он стоял, не двигаясь с места, глядя ей прямо в глаза, и явно неимоверно страдал от унижения.

— А как же Поуп?

— Я сегодня же напишу ему. Мы больше не будем видеться. Но, Джон…

— Да?

— Пусть будет так, словно Поупа никогда не было.

Джон шагнул навстречу жене, как слепой, протянул к ней руки. Елизавета мягко вложила свои руки в его, размышляя, надолго ли такие перемены, а он, как бы читая ее мысли, сказал:

— Обещаю. Вы увидите, что я очень изменился.

И когда он наклонился поцеловать ее в губы, Елизавета поняла, что, наконец, и вправду возвращается домой.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

— Заклинаю тебя, о дьявол, судом живых и мертвых, создателем мира сего, властителем ада и рая, немедленно убирайся из этого дома.

Священник, призванный изгнать из дома злых духов, стоял в проеме Центрального Входа, существовавшего со времен постройки замка Саттон, и оглядывался по сторонам. Он знал, он понял с того момента, когда прошлой ночью переступил порог этого дома, что здесь присутствует зло, а испуганная девочка, с которой его сразу же познакомили, находится во власти необъяснимого ужаса. Священник даже почти ожидал, что она, как часто делают такие дети, появится сейчас, в ту самую минуту, когда он начнет торжественный ритуал изгнания духов.

— Он повелевает тобой, проклятый демон, так же, как повелевает ветрами и морями. Он имеет над тобой такую же власть, как тогда, когда низвергнул тебя с небес в преисподнюю.

Наверху кто-то зашевелился.

— Он повелевает тобой так же, как тогда, когда повелел тебе отделиться от него.

Девочка спряталась в каком-то углу и следила за каждым его движением.

— Слушай же, сатана, и ужасайся! Изыди отсюда, испуганный и побежденный, когда Господь, наш Иисус Христос, суд держащий над живыми и мертвыми, наложит запрет на дела твои. Аминь.

Священник взмахнул рукой и трижды перекрестил помещение. Сверкнуло кольцо с изумрудом, и блеск драгоценного камня, по-видимому, привлек внимание девочки — она заинтересованно вытянула шею. Мелиор Мэри была на галерее над ним. Священник видел ее макушку. Он продолжил церемонию.

Когда его впервые пригласили изгнать из дома злой дух, он был еще совсем молодым священником Йоркской церкви. В том доме был ребенок, маленький мальчик, которого невидимый преследователь вытаскивал из постели и щипал до крови. Но только через два года, после еще нескольких таких церемоний, священнику стало ясно, что в подобных ситуациях обязательно задействованы дети. Казалось, они невольно служили приманкой, силой, питающей это невидимое зло. И он стал концентрировать внимание именно на детях — молиться за них, благословлять их, совершать над ними ритуалы, очищая их наравне с домом. После этого он приобрел популярность и преуспел там, где были бессильны другие. Вскоре он прославился под именем Бережный Священник, и его услугами стали пользоваться за пределами Йорка и ближайших окрестностей. Сам архиепископ освободил его от других обязанностей в церкви, чтобы дать возможность переезжать с места на место.

Он часто жалел, что священникам не разрешается жениться, потому что любил детей и умел с ними обращаться — немного по-детски, но в то же время строго и назидательно. Не последнюю роль в этом играла его внешность: Бережный Священник был высок, худощав, с аскетичным лицом, но улыбка преображала его, придавая взгляду какую-то детскую наивность.

Однажды, правда, он слишком много улыбался одной семнадцатилетней девушке, измученной жестоким привидением, и она влюбилась в него. После упорной борьбы с совестью, бывшей в нем сильнее всякого дьявола, он ответил ей тем же.

Бережный Священник никогда не мог забыть стыда за свою страсть, отвращения к самому себе и попыток отбросить мысль о желании обладать ею. Но в конце концов природа одержала победу, и они, оба невинные, слились на ложе любви и радости. Наказание не заставило себя ждать: изгнать дьявола не удалось, зло возобновило свои действия с еще большей силой, и девушка, потеряв последнюю надежду, спрыгнула с вершины Скарбороусских скал и разбилась о камни. Он исповедался самому архиепископу, чей ответ очень удивил его:

— Сын мой, тебя искушал дьявол, но наказал Бог. Я не настаиваю на твоем дальнейшем наказании и не хочу лишать тебя сана. Я молился о том, чтобы Господь указал тебе правильный путь, и на то воля Божья, чтобы ты продолжал уничтожать зло в душах напуганных детей. Иди с миром.

Но, несмотря на покаяние и отпущение грехов, Бережный Священник не мог не вспоминать по ночам это хрупкое тело, распростертое на камнях, как сломанный цветок. Да и мог ли он вообще когда-нибудь забыть прикосновения ее рук, поворот головы, ту сладость их совместного пробуждения и свое внезапное превращение из человека, давшего обет безбрачия, в любовника. Ничто не могло избавить его от этих воспоминаний, приносящих одни страдания, да он и не хотел забывать. Только мысли о своей давней любви грели его в суровой жизни, посвященной служению Богу и добру.

Когда Бережный Священник вышел из Большой Залы и стал медленно подниматься по лестнице, шелестя облачением, ему постепенно стала видна девочка, прятавшаяся над ним.

На ходу он прочел первые пять псалмов и окропил все вокруг себя святой водой, стараясь не смотреть по сторонам и опасаясь испугать ее. Осторожно, но целенаправленно он начал продвигаться по коридору к неподвижно висящей малиновой драпировке. Приближаясь к ней, он почти чувствовал биение сердца девочки.

— Молю тебя, Господи, войди в дом, принадлежащий тебе, — прошептал он.

Бережный Священник сделал еще шаг и остановился. В тишине он слышал прерывистое дыхание девочки, но не мог благословить ее. Зло, использовавшее ее как свой инструмент, необходимо было изгнать и полностью уничтожить, без малейшей жалости и сомнений. Он повысил голос с шепота до крика:

— Создай себе постоянное место в сердце твоей верной рабы… — Он замолчал, отдергивая занавесь и устремляя на нее властный взгляд, исполненный энергии. Девочка в ужасе и удивлении раскрыла рот и отшатнулась, когда он прокричал над ее ухом: — …Твоей верной рабы Мелиор Мэри Уэстон!

Бережный Священник занес над ней руку с огромным кольцом и трижды перекрестил. Затем быстро, чтобы она не успела увернуться, поймал ее за талию и заставил перекреститься саму.

— Это создание служит Господу нашему и никому более, — продолжал он. — И я приказываю уйти тому, кто находится в нем. Проклятый демон, я приказываю тебе, уходи из этого ребенка! Ибо я изгоняю тебя, и я — инструмент, избранный Богом.

Мелиор Мэри очень побледнела, и он спросил:

— Что случилось? ОНО здесь?

Девочка кивнула, от страха не в силах произнести ни слова.

— Не бойся, — успокоил он ее, — со мной воля Господня.

Бережный Священник никогда не чувствовал себя сильнее, чем в тот момент. Что-то в фиалковых глазах девочки, темных от нервного напряжения, напомнило ему о далекой любви, о сладком голосе, звавшем его в ночи. И он был готов защитить ее, изгнать дьявола.