— Это все? — спросил Катберт.

— Все, что я сумел вспомнить, — сказал Симон, — со времени моей последней исповеди.

Катберт находился в весьма затруднительном положении. Спроси он Тэлброка, получил ли он отпущение после совершения ужасного убийства в церкви, он грозил навлечь на себя гнев опасного человека; обойди он этот вопрос молчанием, он поступал бы против совести, отдавая дочери Кардока в мужья человеку, который не покаялся в смертном грехе.

Симон видел, какую борьбу с собой ведет священник, и со вздохом решил прийти ему на помощь.

— Последний раз я исповедовался в Кенте, как раз перед тем, как покинуть свои земли.

С явным облегчением священник принялся торопливо проговаривать положенные слова. Когда отпущение было получено, Симон встал и подошел к нему.

— Я должен исполнить епитимью.

Катберт на всякий случай отошел подальше и, небрежно махнув рукой, сказал:

— Чти свою жену и хорошо к ней относись. Симон улыбнулся:

— Это и есть моя епитимья? Мне казалось, я беру в жены хорошую женщину.

— Конечно, хорошую, один момент, милорд. — Катберт побежал к двери и позвал Кардока. Голос у него был такой, словно он только что чудом уцелел после нападения банды разбойников. — Дождь, кажется, перестал. Я могу прямо сейчас их поженить, если хотите.

Симон проследовал за Катбертом на свежий воздух. Небо грозно хмурилось.

В Кенте земля сейчас вся покрыта яркой зеленью, пропитана осенним дождем. Дорога к аббатству лежала через живописные поля и пастбища. Его невеста шла бы сейчас среди всей этой красоты в часовню, а люди Тэлброка осыпали ее цветами. Цветами были бы устланы ступени, ведущие в церковь, и назавтра они бы с улыбками встречали молодых и дарили новобрачной цветы и напутствия. В Тэлброке…

Ветер, холодный и порывистый, дул Симону в спину. Аделина в сопровождении отца вышла из ворот, следом шли женщины из прислуги. Люди Кардока, как всегда, вооруженные, следовали за ними. Солдаты гарнизона неловко переминались позади всех.

Здесь не было детей, которые протягивали бы ручки, чтобы коснуться богатого одеяния невесты, даже сыновей Кардока не было в поеживающейся на холодном ветру бестолковой кучке людей, толпящихся у дверей часовни.

Аделина подошла поближе и откинула капюшон. Роскошные сияющие волосы ее были целомудренно заплетены в косы. Она улыбнулась одними уголками губ и подняв глаза, посмотрела на Симона. Она заслуживала большего, чем эта убогая, лишенная тепла церемония. Хотя сама по себе прохлада была даже кстати. От холода щеки ее порозовели, холод нагонит аппетит, что весьма кстати — свадебный пир уже вовсю готовился. Если уж что-то менять, то не погоду, а компанию. Если вчера на охоте все пребывали в приподнятом настроении, включая самого жениха, то сегодня все изменилось. С такими мрачными лицами, как у людей Кардока, впору хоронить, а не выдавать замуж.

Симон приказал себе умерить гнев. Как мог он винить этих людей за похоронное настроение, если дочь их вождя выходила замуж за изгоя, за того, кто убил священника.

Симон протянул руку Аделине и вместе с ней вошел в церковь. На верхней ступени они оглянулись и обвели взглядом толпу. Кардок кивнул священнику, и церемония началась. К счастью, старина Катберт решил говорить только по-латыни и не стал повторять клятвы ни на французском, ни на валлийском. Лишь интонацией он давал понять Аделине и Симону, когда следует произносить положенные слова, и они, запинаясь, говорили то, что от них требовалось.

— Я буду чтить тебя как мою жену, — от себя добавил Симон, — то, что началось с раздора, принесет мир нам всем, Аделина.

Голос Аделины дрожал, когда она ответила:

— Я буду чтить тебя как моего мужа — да пребудет мир с нами обоими.

В этот момент налетел ветер и обдал холодом ладонь Симона. Ветер налетел как раз тогда, когда он, сняв перчатку с крагами, взял маленькую руку Аделины в свою. Вместе они склонили головы, слушая дежурные слова благословения, вместе и вышли из часовни.

Свадебной мессы сегодня не ожидалось. Кардок сказал, что не хочет загонять Катберта до смерти. Хватит с него и так переживаний. Чего стоило принять покаяние у Симона Отцеубийцы и обвенчать его с Аделиной. Кардок с улыбкой протянул дрожащему от холода священнику флягу, затем обернулся к дочери и пожелал ей благополучия в браке. Наконец настала очередь Симона.

— Помни, Тэлброк, теперь между нами мир. Я поклялся положить конец набегам. Ты поклянешься положить конец своим вторжениям тоже? Теперь я буду спать спокойно, зная, что моя дочь замужем за нормандцем. Ты поклянешься оставить в покое моих людей и не будить их среди ночи?

Старый лис правильно выбрал время и место, чтобы потребовать снисходительности от начальника гарнизона. Как мог Симон пропустить мимо ушей этот призыв к миру, стоя с молодой женой у церковных стен, где только что прозвучали слова его клятвы хранить ей верность до гробовой доски?

Он почувствовал, как пальцы Аделины в его руке напряглись и одеревенели. Он снял с плеч плащ и укрыл им плечи Аделины, защищая ее от усиливавшегося ветра.

— Я поклянусь, что никогда не стану поднимать тебя с постели, чтобы убедиться в том, что ты дома, а не разбойничаешь в округе. Я достаточно доверяю тебе, Кардок, чтобы пообещать это. Но я не стану клясться в том, что никогда не войду к тебе как непрошеный гость. Ты знаешь, что такую клятву однажды я не смогу сдержать. Мы не знаем, что готовит нам будущее. Я сам это понял несколько месяцев назад в Ходмершеме.

На мгновение Симону показалось, что его клятва была слишком осторожной для того, чтобы удовлетворить Кардока. Аделина, стоя рядом с мужем, вглядывалась в лицо отца с явной озабоченностью. Симон слышал, как у него за спиной Катберт откупорил флягу, потом послышался булькающий звук — святой отец жадно глотнул, и в воздухе сильно запахло бренди.

Наконец старый лис примирительно взмахнул рукой.

— Пошли, — сказал Кардок. — Не хочешь ты играть со мной на равных: берешь от меня сполна, а отдаешь только наполовину. Да ничего, пошли в дом, пока ты окончательно не заморозил мою дочь.


— Мы отправимся в форт, когда стемнеет.

— Пир затянется далеко за полночь, будет много вина и много песен, — сказала Аделина.

Симон накрыл ее руку своей.

— Твой отец щедр, мои люди не пили такого вина с прошлого лета.

Сегодня, в честь свадьбы, Симон решил не задаваться вопросом о том, из каких источников черпает Кардок отменное южное вино. Взяв дочь перековавшегося мятежника себе в жены, Симон приобщился к роскоши и мог рассчитывать пороскошествовать до тех пор, пока старые запасы не истощатся. Симон смаковал густое красное вино в серебряном кубке, и как-то вдруг, на одно мгновение, ему подумалось, что тесть может своровать бочку-другую этого божественного напитка и следующим летом и только потом поставить точку.

Симон допил вино и отослал служанку, намеревавшуюся налить ему еще.

— Твой отец сказал, что те солдаты, что остались в гарнизоне, могут присоединиться к пирующим после наступления ночи. Гарольд приведет их сюда и проследит за тем, чтобы они не напивались и не обижали здешних женщин. Я должен вернуться с остальными в форт, чтобы они заступили на место тех, кого приведет Гарольд, и убедиться, что они достаточно трезвы, чтобы стоять на часах. Ты поедешь со мной? Эти люди удивятся, если ты этого не сделаешь.

— Конечно. — Голос ее не дрогнул, крепкое свадебное вино сделало свое дело.

Аделина поела перепелиного мяса, зайчатины и мягкого сдобного хлеба. Когда служанки принесли большое блюдо с медовым печеньем, она взяла одну штуку и стала рассеянно разламывать его на мелкие кусочки. Сотворив пирамиду на куске черного хлеба, Аделина отодвинула его в сторону.

Симон уже сомневался, что его предположение о беременности Аделины верно. Она не проявляла ни отвращения к пище, как бывает у женщин на первых неделях беременности, ни волчьего аппетита тех, кто вот-вот должен родить. Симон решил спросить у Петрониллы: она показалась Симону весьма раскованной, даже слишком.

— Твоя горничная, — начал Симон.

— Петронилла.

— Да, Петронилла, мне бы следовало раньше о ней поговорить. Для нее в форту нет места. Ты сказала, что она хочет вернуться в Нормандию. Петронилла сможет пожить в доме твоего отца, пока я не снаряжу эскорт до Херефорда?

— Она должна остаться здесь до весны, — ответила Аделина, потянувшись за чашей с вином.

Симон старался говорить спокойно. Петронилла внесет серьезные помехи в устоявшийся быт форта. Симон заметил, как дерзко она смотрит на солдат гарнизона.

— Чтобы отгородить для нее помещение для сна рядом с нами в старом замке, потребуется какое-то время, а до сей поры…

— Она останется на зиму здесь, в этом доме. Майда предложила ей жить в ткацкой, — сказала Аделина.

— И она согласилась? — Симон, как ни старался, не мог скрыть радости.

Аделина улыбнулась:

— С охотой, у нее среди людей отца появился дружок. Симон улыбнулся в ответ:

— Леди пустилась с места в карьер. Одиночество, значит, ей не грозит?

Аделина захихикала.

— Думаю, нет. — Она протянула руку к огню. — У моего отца, похоже, неплохой вкус. Это я о вине, которое он… находит. Почти такого же цвета, как рубины Тэлброка.

Симон любовался ее рукой.

— Надо ли нам попросить его найти того же поставщика в следующем году?

И ограбить беднягу дважды?

Никогда еще Симон не слышал, чтобы Аделина смеялась. Симон с трудом преодолел желание налить жене еще вина, чтобы подсластить ее прощание с домом. Но она, это уж точно, помянет его недобрым словом наутро, когда голова начнет раскалываться.

Петронилла сидела за другим концом стола и, похоже, не замечала того, что о ней говорят. Юнец с бородкой клинышком что-то шептал ей на ухо.

— Хауэлл, — шепнула Симону Аделина. — Его зовут Хауэлл.

— Кажется, Петронилле он пришелся по сердцу. Аделина снова засмеялась. Симон покачал головой, он не думал, что его слова так позабавят жену.

Да, на следующее утро у его жены голова будет болеть как пить дать.

Юнец с острой бородкой и похотливым взглядом оказался более прилежным, чем можно было подумать, глядя на него. Когда Симон встал и Кардок выпил за здоровье новобрачной и ее мужа, бородатый шмыгнул за дверь и привел лошадей прямо к порогу. Серая кобыла Аделины была вычищена до блеска, а седло покрывал дорогой бархат.

Симон постепенно привыкал не спрашивать себя, откуда у Кардока такие чудесные вещи. Он поблагодарил долговязого конюха и про себя воздал хвалу щедрости Кардока. Но, как и в случае с вином, никаких вопросов никому задавать не стал.

Аделина отпустила руку мужа и подошла к своей лошадке. Подняв богатую попону, она дотронулась до маленькой потертой кожаной сумки, притороченной к седлу.

— Ты хочешь достать второй плащ? — спросил Симон, подсаживая ее в седло.

Аделина непонимающе заморгала, затем опустила взгляд на сумку и покачала головой.

— Здесь недалеко, — сказала она.

Как Симон и подозревал, сверток служил некой реликвией… или оружием… которое Аделина решила ему не показывать.

Ночь была темной, северный ветер завывал над крепостным холмом, катился вниз по склонам, до самых ворот дома Кардока. Когда они окажутся в крепости, в не слишком уютной комнате, отгороженной от развалин дощатой стеной, у него будет время подумать над этой маленькой тайной Аделины.

Симон вскочил в седло и развернул коня мордой к воротам. Из дома вслед ему неслись голоса — обрывки нормандской речи, обрывки валлийской. И эта музыка сопровождала их с женой, когда они уезжали в промозглую ночь. Она неплохо справлялась с кобылой: только раз ему пришлось показать, куда ведет темная дорога.


Глава 11


Аделина проснулась, ей было тепло и светло от костра. Она выпростала руку из-под покрывала и сразу засунула ее обратно.

— Оно не кусается. Это всего лишь волчья шкура, чтобы ты не замерзла, — сказал ей муж.

Она была в длинной рубашке, под которой ничего не было. На другом конце комнаты, у небольшой жаровни, лежали на сундуке, доставленном сюда еще утром, ее аккуратно сложенное верхнее платье и накидка, а возле них маленькая кожаная сумка.

За стенами слышались голоса и цокот копыт.

— Это Гарольд с солдатами возвращаются с пира, — сказал Симон.

Аделина не могла оторвать голову от валика.

— А шумят, будто целая армия.

— Это тебя удивляет?

— Не смеши, мне от этого больно.

— Подложить хвороста в огонь? — Он был рядом с ней на широком тюфяке, его голые плечи и руки казались отлитыми из темного золота, особенно темного на фоне белоснежного постельного белья, что дала им Майда. Муж ее откинул покрывало и стал подниматься.

— Нет, — сказала Аделина.

— Нет?

— Тепла еще хватает, не вставай.

Он пожал плечами и натянул одеяло повыше.