– Ну это можно! – хохотнул старпер. – Пока, – добавил в серьезе. – Через тиливизир не подхватишь. Ладно, рассмотрим.

– Мне бы… – замекал обычно визжащий по-шакальи Моргатый, – наверх бы, в телевизионных коридорах пошаркать… пооб… попривыкнуть. Может… Главный Человечище на меня бы… издали поглядел. Как я… внешне гожусь к вводу на большой экран? Я созрелый.

– Пока здесь трись. Все о тебе знают как годном. В основе. Нынче здесь, завтра… За Катериной Петровной приглядывать сторожко. Данные есть?

– Ходила, – тихо, как из могилы, донесся Моргатый. – Проявляет к этому… сочинителю науки… Сидорову козлу. А она… что?

– Все, закончили мнения. Ты тут осторожней, – скомкал кадровик. – Степ влево-вправо, и на всех кальсоны затрещат… Погоны заскрипят. Сменишь свои тысячные мокасины на испанские сапоги. Нос суй, если нечего уже, только до запаха духов. Усек? Все!

И почти в этот же момент раздался треск, и вохр получил сильнейший сшиб головы с дверью. И гудящая и тлеющая с утра башка тут же исправилась, прояснилась до прозрачной. Чем не чудной день?!

– Ты чего здесь, Горбыш? – с нежным ужасом спросил отодвинувший его дверью и. о. ответсекретаря. – Ты чего тут позабыл корытить?

– Грязь с паркета затираю. Поручили, – скромно нашелся на полу вохр. И взялся усердно возить по полу кепкой, так как форменную фуражку он вчера, в ненастный день, где-то обронил, может, в транвае или у пива за ларьком, когда справлял пожарную нужду.

В кабинете кадрового босса на грудь Горбыша, как орден заслуг в степени, опять прикрепил начальник значок образования «М. Г. Университет» и отечески напутствовал, похлопывая по спине кителя и шее:

– Ты на своей мотке? Молотком! Так, поедешь к одному строевому, человеку-адмиралу, старичок такой мелкий, как тарань, седенький. Скажешь, но культурно. Мол, вы звонили на газету по теме встречи, рожали желание свидеться с обозревателем наук. Вот, мол, послан доставить вас в цельной сохранности при удобствах, как заслуженного подлодника, прямо по адресу проживания указанного газетного лица гражданина Сидорова. Который вас – да не тебя, дура! – с вас снимет научный протокол. Или как хотите, мол. Вы, дескать, ожидали, по нашим данным, с ним свиданки. Полного контакта. Так что едемте, прошу, к нашему гаражу. Отвезешь прямо по адресу, вот, держи бумагу. Сам прочитаешь? Только брезентом заслуженную доходягу прикрой, а то все из него выдует. Пускай калякают. Главный товарищ редактор, как вы его, засранцы, кличете, Череп, лично велел: пусть стыкуются, под новую сенсацию роют. Понял? Про исчезающих тарелок, как в нашем буфете. Не понял? Ладно, тебе пока рано. Вот еще бумажка-пакет, не спутай по большой грамоте, – тут руководство сообщает товарищу этому Сидорову, что два дня его на работе – один пшик. Пора бы оборзевать, раз взялся на должность, а то знает – через неделю статья на стол или зубы на полку. Все, отвезешь по официальному адресу, не где дуни с феней в трубку обещают вечный понос, сдашь в имеющиеся по адресу руки. Понял?

– Должен доложить! – выпрямился весь красный вохр.

– Долаживай! – скомандовал отставник-кадровик. – Ты парень у меня на заметке шустрый. Что еще?

– Господин и. о. Моргатый на встрече не всю правду вам соврамший. Не был он с той Лизаветой прекрасной нигде в «Воньзаводе», она его кинула на коже в «Лексус», как позорного промокашку, а сама целый концерт липла в лапы одного ихнего нового факира, костоправа мыслей Ахуйкина. Точно, святой истинный… Я пробрамшись был и сидел все тихой болонкой, не тявкал. Она к тому в этой кодле с небритостью теперь гребет.

– Да знаю я! – в сердцах кинул кадровик. Горбыш так и обмер, как слегка поцелованный холерой. – Что еще, гутарь, – велел начальник режимов.

Горбыш огляделся, заглянул за шкаф и под огромный, как эсерский броневик, стол.

– Так у их затевается большая заваруха. На свои деньги, в личное отпущенное Вами время, – зашептал вохр, – я вчера туда пролез с целью. Все изучил поперек.

– Ну! – с грубым напором прогудел отставник-затейник.

– Встретил в углу за матами знакомого здорового, нажравшего стероидных мышцев атлета Гуталина. Он у них на представлении бумажные кандалы, бздя с натуги, в клочья рвет. Реквизит не жалеет, центнер бумаги извел. Я ему говорю: «Дура, кто ж так кандалы сбрасывает с оков». А он мне: «Я Вам, господин вохр, очень в доверии. Вы такую собаку нам… ну это ладно. Меня, мол, в пример ихним мышам как лучшего крысака по илюзьену рекомендуют. Теперь и во веки веков. И хотят поощрить бесплатной турне «Бронепоезд свободы давит Совдепскую Россию» с выступлением на ихних полустанках под шармань и волынь. Показывайте, как рвать, господин артист», – говорит мне этот никчемный.

Оделся в кандалы, бумага хлипкая. Дернешься – сразу разлетается. К свободе-то надо с опаской тереться. Ну я этому и дал мастерский класс приготовишке. Рвал, ногами сучу, слюной давлюсь. Голова у меня с потерянной фуражкой из стороны в сторону слетает. Упал на чашечки, ползу, звуки скулю, а все равно рву. Свободы мне надо. Грохнулся навзничь об мат, ботинками дергаюсь, языком синим линолеум лижу, головенку вверх гордо пучу. Тут только порвал. Заплакал Гуталин черной завистью и говорит: за такой номер, брат, тебе полные трусы зелени насуют, а я как был нищий обжимала жирных жаб, так и сдохну апполоном двухведерским. И секрет мне шепнул: у них в кодле все забаламутилось. Девка одна бывшая пришла в слезах у бывшего Ахуйкина порошек вымогать и орет: ухожу от тебя, верхоплавкая плотва. В рай. В подземельную кущу, не могу тебя страдать, без кожи, мол, уже. И рожи. Ну, девку прогнали. Велели охально готовить представление: «Лежи голая в гробу и каждому дай. Взагробная половая жизнь-менсталляция». Был у них крупный сбор всей шайки: этот потом какой-то польский, еле по нашему материт, и все кто самые выделываются, навроде меня мастера. Ставим, говорят, свет. Инсталюем весь этот рай в жопу. Извиняюсь, выражения правды искусства. Со свистом, мол. Гони, говорят, поляк, злотые фунты на это проклятье миру, дому и человеку.

Тут примолк господин Гуталин и губу прикусил, что почти стерлась от девок. Зря, мол, мне все как на духу. Я его всежки успокоил: научу тебя, говорю, в другой раз так зубами сушеную воблу рвать, что тебе бабы в трусы осетров икряных насуют. Рвать нужно, будто она живая, понял? Так что мне, ходить туда еще? Там опаско, девки заразные на каждом углу лежмя, здоровых ждут.

– Ходи, – твердо велел кадровик, – и повысишься.

– Боюсь, еще не пустят, – жалобно поджался вохр. – По шеям натрескают. Или по фейс-контролю.

– Это чего? – удивился старый лис.

– Плаща-то у меня, тельняшку прикрыть, нету. Плащик бы, черненький. Кожаный. Для маскировки мыслей.

– Жди, – только и приказал старпер.

Ушел в комнату отдыха, повозился там, и вышел, и закутал плечи бойца в хрустящий, сладкий, черный кожаный чехол зарубежных кровей.

– Носи, – отечески оттенил.

– Теперя, – заморгал и чуть не зарыдал Горбыш, – теперь в коляске инвалидной нам без сноса, никакой самум не сдует. Во!

– Ну, иди, паши, – чуть ли не приобнял агента начальник.

– Может, мне тоже? – сдуру не удержался одержимый восторгом вохр.

– Чего еще?

– Ну этого. Сценариев. Накатаю про смерть позорную одной сеструхи под случайной электричкой. Или водой захлебнется при правильном возгорании тушения.

– Это потом, – сморщился шеф. – Ты пока буквы учи.

– Основные знаем. Которые для сценариев нужны – е-е, жи-же, дыши жиже, гад… И далее по тексту. Основное знаем. Р, еще веди с буками. Буки – это которые плохие не наши. Звери, для кровопускалки. Веди – колдуны-висяки, мистятина с хрипятиной.

– Подучи-подучи, – препроводил вохра, хохотнув, начальник. – Глаголь, там, бемоль, азеры всякие еще, понимаешь. А то он – «ё». Это все знают: Ё-пере-Ё.

Распахнулась тяжелая дверь. И оказалось, Горбыш тоже выбрался из огромного кабинета случайно и вдал по серьезной башке господину мачо, также стоявшему извне молящейся любви бабой. Шишка на мачо выросла на глазах, только сомбреро носи. В детской панамке не проскочишь.

– Это что еще? – рыкнул на ползающего, потерявшего традиционную ориентацию и бодающего башкой Эдьку Моргатого руководитель.

– Поручили, – проблеял бледный, как солдатская наволочка, Моргатый, – кольцо обручальное. Три карата. Обронила… секретарь. Подруги жениха, – и грохнулся в обморок.

А господин вохр Горбыш, развевая полы черного плаща, как штандарты пиратского флага, проследовал, не задерживаясь плечами, перед замороженным взглядом снующих в проходной сотрудников и, рухнув на свою мотку, ударил ногой в стремя и, пустив огненное облако красивейшего цветного дыма, отбыл из газеты, как циолковская ракета, за маленьким адмиралом.

Выковырять указанного пирата-поганку из его маломерной квартирки удалось Горбышу влет. Неприметного росточка, худючий, словно высушенный скелет крысенка, с седеньким матросским бобриком сверху, адмирал смахивал на военмора только ярким кителем с бренькающими орденами и еще парой лазоревых глазок, где отражались бури всех окаянных морей. В квартирке праздновали беспутный юбилей перемешанные завалы книжек с картинками, шатающиеся модели старинных шхун, тянущие разваливающиеся стопки фотографий, летали огромные наградные листы и грамоты с крючковатыми малограмотными подписями известных капитанов индустрии, а также ходил и жужжал, ни разу не мяукнув, огромный серый кот, хранитель или боцман всего этого порядка.

Адмирал выслушал коротко доложенное сообщение Горбыша – тот, знаете, тоже не из девятого вала родился, дисциплину чует еще с пожарки! – и остался доволен, крикнул командным тонким зыком:

– Заседание в боевом музее-подлодке отставить! На соединение с представителем научной печати – так держать! – И кот настороженно вытянулся во фрунт, все же водя в сторону хитрющей наглой харей.

– Знаете, – уже тихо оправдался адмирал, отцепляя кортик, – жду уж давно этой встречи. Товарищ каперанг Никита Никитич Хайченко, старинный верный походник, уж давно меня направляет – пойдем, говорит, к нему на дом, раз он не махмут… не магомет. Спасибо, сама газета выручила.

Вохр загрузил кукольного моряка в дырявую инвалидную коляску и укрыл дополнительно добытым с газетной каптерки красным бархатом знамени победителя соревнований прошлого века, а сверху и брезентом, на котором и лежали в дому только падшие яблоки, а так – чистом. Со старичком ехать было приятно, он оказался говорлив и стрекотал, как моторчик игрушечного мотобота, поэтому Горбыш ехал медленно и гордо, не уступая вопящим джипам дорогу. К тому же, двое гаишников-постовых на пути отдали им честь.

– А как швартуется эсминец при четырехбалльном, не видали? Куда там Большой театр…

– А как разминаться с вражеским подводником типа «Огайо» на прямом встречном…

– А почему…

Возле обозначенного адреса путешествующие обнаружили финал разгрома эскадры: из раскрытой двери выскочила разъяренная, худая и кривая, как серп, старуха, спотыкаясь на метле, и с воплями погналась за неловко прячущимся от нее на лестничных пролетах и за перилами гражданином, пользуя этого то намотанной на метлу тряпкой, а то и деревянной крепкой ручкой:

– Ходют! Ходите… Груня всех вас, ходунов, упечет по раям! Дунька-гадина напустила шкоды в кфартеру… что чертей в лазарет. Толпются, костоеды, все проели… На тебе на пенсию! На тебе на поминки попику. Попомнишь звонок ломать – образователя ему, голытью. Мы тебя отбразуем, будет тебе сниться Груня-невеста в последний путь. Натолклись бабкам в жизнь!

Попало и сунувшемуся было работнику охраны.

– А ну иди отсель. Нацепил пуговиц, кожаный мешок, а по брыльям видать – деревня, отродье сатанины с русалком. А ну-кось пошли все покуда… Милицаев с кадилами на вас. Скажи им, генерал, – крикнула вслед уже ретирующимся, – скажи свое честное военное слово – «гранату вам в запал».

У несколько скукожившихся вновь прибывших более ранний посетитель вежливо поинтересовался:

– А вы, госпо… товарищ адмирал, случаем, тоже к Алексею-то Павловичу? Вот беда. И не в срок. Хотя… Мне очень лицо вы знакомое. Не Вы ли пропечатали в недавнем сборнике военных воспоминаний пламенный призыв… «Готовь в… подлед»?

– «Готовь в поход», – скромно потупился польщенный адмирал.

– И я говорю, прочитал там все материалы со страшной жаждой интереса. Разрешите доложить и приставить себя лично: бывший главный специалист по космическому болтостроению… товарищ Ашипкин. Ну, можно и просто, конечно… Хрусталий.

– Рад, всепогодно рад, – потряс руку незнакомца военмор. – А Вы для чего…

– Как же, как же! Не понял я… – пролепетал, пуча глаза, Хрусталий, а незнакомцем для моряка оказался именно он… – Как же вся тогда эскадра проскочила через ушко залива… А этот… «Смертящий»…