Но тут случился некий казус. Многие слушатели от этих речей скукожились, или скукоцились, как хотите. Эдик Моргатый так и потерял вид завзятого мачо и захотел вдруг остро по малой нужде, справляемой им иногда минуту и долее. Но не все поддались околонаучной панике. Выскочила в середину полукруга невнятная особа мужеского пола, заверещала детской трещоткой:

– Свободу Триклятову! Свободу Триклятову, – и вдруг, прильнув к огромному тому годового научного баланса института, защелкнула на его обложке, выполненной фигурной медью и кожей под церковные пудовые книги, цепочку с секретом, обвитую вокруг запястья. И продолжила уже орать и прыгать, как мартышка, волоча научный талмуд. Все зашумели осиновым лесом, забегали пожарные и стукачи, послышались топот и шепот:

– Это он… это он, наш шизофреник из отдела изучения абсолютной пустоты.

Но бывалый главный пожарный, обхватив охальника поперек, уже выставил быстро добытую и не упомянутую в пожарном отчете двуручную пилу и стал метить в кисть. Хорошо военком, умница, раздобыл и подтащил кусачки со зверскими алмазными зубами, от коих цепочка и распалась, жалобно звякнув. И подскочившие из охраны тут же поволокли свободолюбца к выходным дверям, наружу, на освидетельствование или еще куда. Однако, не так прост оказался мелкий специалист по абсолютной пустоте, тот самый, кстати, сосед нашего литератора H., надоумивший этого Н. иногда приторговывать макулатурой в темных коридорах своего института. Совсем не прост. Он вдруг вывернулся в руках волокущих его стражников и выкрикнул:

– А сказано в Писании. По вере вашей да будет вам. И откроются глаза слепых, и очистятся бесноватые.

Стражы от неожиданности и инстинкта отпустили руки мелкого физика, и тот ловко юркнул вновь в середину зала и опять выкрикнул свою глупость: «Свободу физике!» Поднялся во весь свой представительский рост Архимандрит Гаврилл из Президиума и, указуя на ученишку, громово возвестил:

– Сказано в Писании. Расслабленному, прощаю тебе грехи твои. И встанешь ты, возьмешь постель свою и пойдешь сейчас в дом твой. Или казенный. Сказано: за всякое праздное слово, что скажут люди, дадут они ответ в день суда.

– По отдельной статье, – добавил Иванов-Петров.

Видя такой оборот, пожарный и военком опять взялись подбираться к изучателю пустоты, метясь схватить под локти. Но тот предусмотрительно поднял руки и возвестил отскочившим воякам и другим:

– Сказано в Писании. Будьте мудры, как змеи, и просты, как голуби. И посылаю вас как овец среди волков. Свободу!

«Свободу Триклятову!» – робко кто-то поддержал из зала похожим на дамский голосом. Иерарх покраснел лицом, воздел тоже руки, опустил очи долу, то есть на крикуна-физика:

– Сказано в Писании. Мы играли вам на свирели, а вы не плясали, мы вам пели печальные песни, а вы не рыдали. Не здоровые имеют нужду во враче, а больные. Лучше, если б повесили ему мельничный жернов на шею и потопили во глубине морской. Если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя!

– Дай я вырву! – вскричал депутат, отчаянно и нетерпеливо ожидая окончания пустых разговоров.

Опять нерешительно воинские служки стали подбираться к крикуну, примериваясь к пучащимся его глазам.

– А сказано в Писании, – задорно выкрутился мелкая физическая единица. – Есть скопцы, которые сделали себя скопцами ради Царствия Небесного. Фарисеи, вы слепые вожди слепых. И Отец великий поступит с вами так, если не простит каждый из вас от сердца своему брату согрешения его. Свобода Триклятову!

Впрочем, Гаврилла чрезвычайно увлекла открывшаяся богословская дискуссия:

– Сказано… – жестко заявил он. – Кто возвышает себя над Отцом святым… даже в статьях, не то что в мыслях… тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится. Горе вам, книжники, оставили важнейшее в Законе: суд и веру! Ибо сказано: и восстанут лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить…

– Мы им врежем по чудесам, только высунуться, – протрактовал сказанное Иванов. – И по сусам.

Но маленький научный трактователь пустоты не сдался:

– Сказано в Писании. И опрокинул Иисус скамьи продающих голубей в храме. Свобода голубю Триклятову! Сказано: благословляйте проклинающих вас. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны изгоняемые за правду. Не давайте святыни псам.

– Чего ж это делается? – изумленно спросил Иванов-Петров у Антона Антоновича. – Чистая антисоветская пропаганда. – Тот развел руками.

Однако не смирился и иерарх и, вдохнув в голос бархата, сообщил:

– Сказано. Царствие небесное подобно неводу, закинутому в море и захватывающему рыб всякого рода. И этих рыб, – указал он на крикуна, – сев, хорошее собрали в сосуды, а худое – худое! – выбросили вон. Так и с вами, недруги, при кончине века.

Но возразил, тихо смирившись и опустив руки, маленький физик:

– Сказано… Враг, посеявший плевелы, есть дьявол. Возврати меч свой в его место. Всякий грех и хула простятся человекам. Я умолкаю. Ибо сказано в Писании: все, что ни попросите с верою в молитве, – получите.

Тут из разных рядов тихонько стали раздаваться смутные призывы и ропот, который, возможно, и сами ропщущие не желали, чтоб был услышан:

«И правда, что к Триклятову привязались… хороший был человек, я с ним часто в столовой обедал… да и этот Миша его – простой паренек и добрая душа… как в Писании сказано…»

– Этот у нас просто, – в ужасе зашептал на весь зал Скатецкий, – не теоретик, практик. Откуда набрался, не знаем. Из своей пустоты.

– Как Алик… из подвала, – раздались смешливые голоса с задних рядов.

– Да уведите вы этого горлопана наконец! Что, погоны надоело таскать?! – заорал во все горло депутат и стал рваться из Президиума, повалив стул и схватив за горло полупустой, жалко брякнувший затычкой графин. Тут наконец и препроводили дискутирующего пустотника пожарник и военком вон из залы, на освидетельствование, а может и дальше.

– И вообще… Вообще тут! – заорал, хватаясь за микрофон, как за орган речи, депутат. – Вы чего тут, в натуре, пялитесь! По домам хочете? Понадето на вас – кто во что, смотреть туго. Вы кого забражаете в таком виде, народу назло. Разнобой и наплювать на научную скромность. Фуфайки, футболки, пестрота, кто в бровь, кто в глаз. По какому приводу? Взялись науку тянуть, так оденься как положено, в научную видимость. А то глянь они чего! Юбки, коленки. Натягивай по-ученому, как положено. Сталевар он в робе, сельский – в сельском, для картофеля-свеклы ползать, актер ты – рядись как пугало, ладно… Вон ты, девушка со второго… да, да… второй ряд справа. Мне и отец святой локтем заметил. Ты куда здесь пришла, коленками вся, я гляжу, ерзаешь, нарочно светишь. Ты, ты, к тебе люди спрашивают. К кому ты пришла наглыми коленками светить? Врагам? Или нарочно занимаешься? Все – науку, а она с толку сбивает.

– Ты давай, парниша, не хами! – звонко крикнула с места девушка, уже, правда, в возрасте. – Я вообще-то доктор наук.

– Доктор она, ага! А мы доктора тебе позовем, психопеда. Пришла в науку крутить, одевайтесь научно-единообразно. Брюки там, застегнуто. Колени в платках держать. А вдруг хлопцы молодые с гор спустятся, увидят, возбудятся и озвереют. И будешь ты возбудитель чего? Нацненависти. Сразу срок и параша по-научному. Нечего свое оскорбление верующих чувств коленками выпучивать. И очки если, держись в платке, взглядом скоромно. А то пялятся, как упыри. Брюки, пиджак серая полоса, с внутренним карманом для удостоверяющего документа.

– Христос в хитоне ходил! – нагло крикнула докторша наук. – Колени наружу. Сам был доктор и лечил.

– Еще скажи! – озлился депутат. – Кому положено, тот пускай хоть коленями взад. А вы, давай, не грубиянь. А то из докторов быстро в санитарки… на научное прение. Расхлябились, понимаешь!

Однако, как и всякий уважающий себя руководитель, ведущий процессы и управляющий стихией, поднялся среди этого бедлама заместитель помощника Антон Антонович и – вот уж спокойный человечище! – одним взмахом руки угомонил расшумевшийся под ветром перемен лесок.

– А что? – не моргнув глазами, которыми почти никогда и не моргал, особенно при руководстве, подтрунил он. – Дискуссия? Хорошо! Обмен особых мнений на факты? Отлично! Деловая управляемость хватки и цепляемость знаний? Похвально. Продолжимте, господа. У нас еще один? Где он?

Как-то задом, совсем испуганный, выбрался к шаткой круглой ракушке кафедры кандидат, научный сотрудник Дудушко. И, будто у доктора-костоправа, повертел шеей.

– Говорите смело, – суховато подбодрил опасливого ученого Антон Антонович. – У нас дискуссия, можно говорить. И громче, как в цирке. Хоть вы и мелкий сотрудник, но чтоб общественность оценила, – а соседу Гавриллу шепнул. – Люблю, знаете, цирк, особенно воздушных гимнасток… акробатов. С медведями.

– Гимнасток, – шутливо определил батюшка и погрозил заму холеным пальцем. – Гимназисток кудрявых. Все мы грешны, – воздел очи. – Излагайте, сын мой, но без… деклараций, – громко он направил докладчика.

– Значит так, – сообщил Дудушко, глядя на обрывки цепочки, разбежавшиеся по нечищеному паркету – Тут иуды хотели нас черной и белой материей надуть, сатином и простыней. Запугать… заплутать в научную дебрю.

– Попрошу не слазить на личности! – в ожесточении вскочил ушедший в ряды слушателей докладчик Ойничевич.

– Не на личности, а на носатые хари, – сострил докладчик. – Вы уж нам хрестов понаразвешали всюду…

– Антисемит! – выкрикнул Ойничевич, возмущенно размахивая подвижными кистями обучавшегося в детстве пианину.

– Антисиниты, антиматерьи, антигерои – это нам зачем? – задался научно Дудушко. – Черное и белое. Скажи нам еще: чернозадатые москали. Мы это и так знаем.

– А молодец! – громко отредактировал выступающего депутат. – Кроет крестями враз.

– У нас, белых материй, с неграми нынче дружба, – спокойно продолжил исследователь. – Я в Африках-то в командировках был, от воды ихней хоронился, изучал ихнюю сторону этой нашей общей земли. У них и хвори похожие. И детки уроды, только живот пученый. Такая же беспризора. Все божьи твари! – вдруг звонко поддал ученый. – Я их так и обозначил в отчете. Божьи, мол, но твари. Но что мое главное открытие – скажу. Вот, господин мандрит меня не осудит…

– Архимандрит, – поправил замдиректора, глядя на насупившегося сановника.

– Ну! Ахремандрит. Я и говорю. У всех душа, у всех – у ихних женщин, у детей. А задача! – взвопил он. – Измерь душеньку, замерь и доложи мандриту, архи. Это тебе не треклятая задачка – интегралами фокусничать, оболгать распятых, раз – четвертых. А потом и первых начнем лгать? Лжи, Триклятов. А мы тебе поправим. Вот вам мое истинно открытие. Закон тяготения душ. Смотри, народ. Все веса притягиваются, по тяготению, по весомости жизни. Ты ко мне, я к тебе. Кроме некоторых. Сала пожрал, вес возрос – и тяга выше. Баба… женщина толстее… шире – притягивает активнее. К такой же или мужчине под соком. Дитя из нее выйдет, тяги нет. Всемирно известно. Ньютон, Дарвин, Каплер – иудины дети.

– Вот чешет! – восторженно зашуршал депутат в президиуме. – Как по писанию, что другой директор.

– Как по писаному, – поправил грамотей Скатецкий, косо осматриваясь на Гаврилла.

– Оказалось, – подытожил науку Дудушко, – покойник к покойнику меньше тяга. И дело не в квадратах расстояния до кладбища. Душа ушла. По весу массы. Думаю, замерь Дудушко душу, и дело в шляпе. Плюс с минусом учел, и закон ясен. Это мы еще с комсомольского секретарства знаем. Душа умучилась и тяги нет. Живой, он и к живому, и к водке, к хлебам раздаденным, и к воде, думая – винище, тянулся. А ушла жизнь, и нет веса. Теперь так. Вот ты, Триклятов, прислушайся из своего ада. Чем человек душевней – ну кто мандрит, или вон Андрон Агронович, у кого белая душа в груди поет – общий вес больше, и тяга людей с этой белой душой к дружке – совсем засасывает. А если ты изверг, иуда или искариот какой, аскарид – черное сердце в минус. Идет отталкивание процесса. Ну вот, – тихо закончил он. – Плюс с минусом… Открытие…

– А что, – осторожно спросил Антон Антонович, – на животных опыты ставили?

– А как же, – скромно подтвердил душегубство кандидат, – собаки кусачие, брошенные, мыши. Окончательно спустившиеся бывшие люди. На них сверху ставили.

– Кошек-то не трогали, думаю. Домашних пушистых зверей? – в ужасе громко шепнул в микрофон крупнослужащий.

– Ни в коем разе. До кошачьих и свинячих и пинцетом…

– То-то! – грозно поднял ладонь на защиту меньших чиновник.

– Так, – привязался теперь депутат. – А растения что? Грибы-ягоды с душой?

– Не наблюдается. Изменения веса по окончанию службы отсутствуют. Апельсин-лимон при срыве. Ананас при корчевании в Африке. Небольшой намек души наблюдали на конопле, на крупном кустарнике. Но, думаю, погрешность счета лаборанткой. Бабские дни у нее трахнулись. Чуть не загубила экскремент. Человечий фактор, он тоже… Все этот… Ойничевич подсуропил, пора его с лаборатории двигать…