– Ладно, уболтал. Если не понравится в этом рае, сбежим. Зададим стрекача.

– Что зададим? И кому? – не понял Миша, а потом оба расхохотались.

Вообще, вся эта поездка, затеянная в спешке беспамятства, ужасе возможной погони и страхе спортивно-пожарных и клеточно-порошковых кошмаров, вдруг постепенно вылилась в просто восхитительную траекторию путешествий. Чем дальше от города уносила беглецов электричка, тем шире распахивалось в их сощуренных ужасом глазах пространство и тем вольнее двигались и жестикулировали руки, обретая дополнительные, говоря занудным языком теоретической механики, степени свободы.

Невероятно повезло в электричке с попутчиками их поступательного движения прочь от невзгод. Напротив, вместо ошалевших от безделья молодых пригородных хулиганов, двое топологически изоморфных дядечек, как впоследствии оказалось – писателей братьев Кранкеншкап, тихо спали, сидя совершенно ровно и ни на что, кроме спинного мозга, не опираясь. А когда Миша спросил у Эли: «Есть ли у нас еще деньги, и каков их счет?» и полез в карман, то один из братьев, видимо от слова «деньги» проснулся, посмотрел на ребятню и представился.

Оказалось, замечательнейшие пожилые люди писатели Кранкеншкапы ехали до станции Налеевка в старинный и прекраснейший, окруженный парками Дом творчества, где умеющих писать даже когда-то катали на двух лошадках, Погасе и Непогасе, и кому доставался первый, тому фартило за пишущей машинкой. По вечерам кефир, мечтательно заломил глаза попутчик.

– Должен же он еще существовать, этот Дом, – воскликнул в запальчивом восторге брат Кранкеншкап. – У нас и путевки есть, – более кислым тоном добавил он. – Не верите? – и полез в пакет.

– Ну что вы, что вы! – поспешил успокоить брата в основном и беседовавший Миша, в то время как Эля только кисло прислушивалась, а в конце беседы изредка хихикала. – Вера – не наш профиль, мы любим доказательства.

– Будет, – пообещал брат и вытянул из пакета здорового цыпленка табака на булке, поглядел на него, потом на молодежь и протянул им еду со словами: – Кушайте, кушайте пока брат спит. Свежайшее цыплячество, только появился возле ресторана Дома литераторов.

Ребята постеснялись, помялись, но потом вцепились, разорвав пополам, в подгоревшую на кострах птицу зубами.

– А вы что же? – задал вопрос Миша, указывая языком на табака.

– Поели, поели, – странным образом заверил попутчик. – Только что, у входа в ресторан, ну, знаете, сзади. – А вот и путевочки, – проворковал Кранкеншкап, вытягивая два измызганных каракулями листа А-4. – Вот и доказательства. Обменяли у литератора Н. на две банки пива и значок «Почетный воркутянец», устаревшую семейную реликвию. Сколько можно хранить следы былых семейных маршрутов.

Совсем неожиданно проснулся второй братец и поправил: «Заслуженный Надымец», – и вновь засопел, впал в сонный транс, а брат продолжил:

– А куда ему, этому Н. с путевками деваться. Его и с путевкой и без уже никуда не пускают. И в редакции перестали пускать, выпихивают и листы за ним веером швыряют. «Не нужна нам ваша старомодина и страхолюдина, уста-редка гадостная, – орут. – Развели некрасовщину с саврасовщиной. Нам теперь французы изящное носят – Курвиль с Бранкуром». Да, сам был свидетель. Ну, не надует же заслуженных христиан пера!? А тот, этот H., получил путевочки в счет остатков гонораров от громадного продюсера сериалок то ли Могильного, то ли Брудатого. Ну, знаете, знаменитый тивиблокбастер «Мужчины не платят». Ведь не обманули? – задумчиво потряс бумажками. – Сейчас, хлопцы, – продолжил писатель, – многое в искусстве идет на бартер, да. Оперу меняют на звание, секс-символ балета «черная лебедь» – на любовника-европейца, повесть – на обет молчания, рояль старинную – на турпутевку в один конец. Роман – на два привода в орган милиции и один досмотр. Что делать: капитальный ремонт социализма. Вот мы, – крикнул рассказчик и посмотрел на брата. Аналог не проснулся. – Не проснется, – прошептал, склонясь, дядечка. – Только на волшебные слова: доллар, на иену и фунт пока не просыпается, гонорар, фуршет, из иностранных – сабантуй, презентация, презумпция и некоторые другие волшебные. Так вот, ребятки, короче. Задумали мы повесть о молодежи. Называется пока «Остаться в М.». Это сейчас такой фрейдистский сюр, фишка понтовая, все называют загадкой, чтобы потом смотрибельность по тиви вырастала, рейтинг. «Остаться в Ж.», «Остаться в П.» – чтобы все, кусаясь, догадывались, что П. – президент, а Ж. – не президент, а к примеру, если мистический триллер, то Жуть. Так вот, наша эта М. – ясно.

– Муть? – спросил наивный юноша.

– Ну что вы, – улыбнулся писатель. – Это мы про себя, в творческом экстазе говорим друг другу: муть, или мудь, или медь. А так М. – это молодежь, молодость, навсегда остаться в молодых. Да. А что писать, черт его знает. Выдумали две подгруппы «Свои» и «Ваши», ну, как положено. С утра до ночи митингуют, собачатся, разыгрывают комсомольские субботники и групповые свадьбы под рок. С ночи до утра опять же труд: в барах, в кафе ночные разговоры под пьяные танцульки. Молодость, желудок не ноет. Ну любовь там, лесбиянство, разврат на знамени, все дела. Это ясно. А вот посоветуйте, хочется в молодость что-нибудь щемящее всобачить. Вот вы, молодые, – чем вы дышите?

– Кислородно-азотной смесью, – обозначил Миша.

– Вонью всякой… озоном, – подтвердила Эля.

– Ну это ясно, – заволновался брат. – А так, внутри, идеологически, о чем мечтается, куда стремится. Знаете, говорят: с кем тебе служится, как тебе тужится. Муть всякая, оживляж – цель жизни, сверхзадача, тромб сознания.

– Я мечтаю разрешить седьмую проблему Гильберта по-простому, – выставился Миша. – Или хотя бы шестую.

Эля посмотрела на спутника, как на ужаленного осой аллергика, и сморозила:

– Вся молодежь нормальная, кроме кто на феррарях нанюхались, все мечтают отвалить поскорее к чертям собачьим со своих мест куда подальше.

– Это куда же? – заинтриговался попутчик, видимо, тоже когда-то разрешавшийся от того же бремени.

– На Север, на Восток, на Запад, все равно, – запальчиво подтвердила решившаяся на путешествие внучка военмора. – По любой дороге, на любой пути…

– На Север? – удивился Кранкеншкап, вспоминая семейные колымские легенды.

– А может быть, – не растерялся Миша. – Остановимся бивуаком в топологически понимаемой близости от деревни Кольского полуострова, у озер. Я буду путинить, моржа бить немного, корюшку арканить. Картофель посеем зернами, репу. Репа в пространстве печи дает замечательный результат. Главное дружно, бабка за дедку. Эля пойдет по чернику, морошку, гнусь отгоним модератором низких частот.

– А что! – согласилась девица. – По грибы под осиновики, свинью ученую заведем – будет в лесах экспортный гриб мордой добывать и на заимку складывать. И гриб, и прогулка бекону.

– Звери! – поразился брат Кранкеншкап обилию северного огорода. – Бекон, имеете в виду не филозофа, надеюсь? А на Запад?

– Если туда, то Миша будет в ихнем небольшом университете, в Андорре какой-нибудь или в Лихтенбурге, главным лаборантом или провизором, – запальчиво вступилась за ученого парня подруга. – Ему уже сейчас научное руководство предрекает – твои, Годин, знания годные, как у их приглушенного профессора.

– Приглашенного, – мягко поправил аспирант.

– Да хоть оглашенного, – не сдалась боевая подруга. – У наших российских талантов головы – в ихние двери не влазят. Что мы, работу не найдем?! Я буду подавальщицей в баре ихним сволочам травку потихоньку подсовывать, хотя сама – ни-ни, да там и официально можно, в Голландиях с амстердамами блудными. Да нет, – остановилась она. – Стану лучше цветы в парниках резать и укладывать, а то и у моря, хоть Балтийского, хоть Средиземного – я море люблю! – буду рыбу сушить и за Мишей ухаживать, если он обмочится в путину. Промокнется. Все равно устроимся, молодые везде нужны.

– А вот на Востоке уж точно мест нет, – обнаглел сосед по поезду. – Пропадете.

– Никогда! – заявил аспирант. – Устроюсь учителем арифметики в местной школе Уссурийского края и буду готовить местных пареньков к университетским олимпиадам. А ночью… буду изобретать решения сложных проблем. Математику ничего не нужно, кроме головы. И подруги.

– Ночью выйдем, – подхватила подруга, – из кедрового домика – тигры воют, женьшень на делянках колосится. Задерешь голову – самолет высоко летит, мелькая огнями, в твой прежний край…

– А на Юг?

– На Юг нам не надо, – коротко сообщила Хайченко.

– Зря, – покачал головой брат-писатель. – А вот притча. Про юг. Видит один другого, который идет, и спрашивает: ты куда путь держишь,

Мойша? В землю обетованную, отвечает тот. Дорогу знаешь? Не знаю, но все равно надо. Зачем? Сару мою не могу уже каждый день видеть, кроме субботы. У нее от всей красоты один скандал остался. А где она, дома? Нет, вон за мной плетется. Сара, а ты куда за Мойшей идешь? В землю обетованную. Это где такая? Где Мойши нет, не могу его уже и по воскресеньям видеть, до того нудный стал – ни похихикать, ни поругаться. Ничего не понимаю, развел руки встретивший семью. Что тут не понять, я ей просто дорогу показываю, крикнул Мойша. Скоро вернусь, – закончил Кранкеншкап и печально оглядел свое обручальное кольцо.

– Смешная притча, – сказала девушка Эля грустно и сжалась.

Но остаток пути провели они весело. Собеседник брат Кранкеншкап стал рассказывать бородатые еврейские анекдоты, во время рассказа заснул и продолжал смешить молодежь уже из сна, покачиваясь и шелестя губами. В конце он стал травить анекдот с такой огромной старинной бородой, с которой и в синагогу не пустят. Эля слышала его в детстве в ведомственном детсаду, где его рассказывала, как сказку на ночь, воспитательница, жена офицера связи. Будто бы не смеется один анекдоту другого… и так далее, а этот и говорит: я жену твою, шел, встретил, рассказал, так Сара твоя так смеялась, Мойша, с кровати упала. А другой отвечает, хохоча: ну и юмор у тебя, Абрам, с моей женой в кровати разговаривать. С ней и так-то не о чем…

Ребята вслушивались с тревогой в бормотание спящего писателя и чуть не пропустили его остановку – «Налеевка!» Начали Кранкеншкапов тормошить, щекотить, спят и спят. Миша кричит: «Вычет, начет, доплата, аванс, субсидия», – ни в какую. Тут Эля, умница, как заорет: «Коньяк армянский настоящий, бутылка».

Мгновенно проснулись, ошарашенно огляделись братья-писатели: «Что, Париж? Стокгольм?» и помчались на выход. Уже когда электричка неторопливо отчаливала, увидели молодые путешественники братьев на привокзальной заплеванной площади, где все на их вопросы пожимали плечами и разводили кто чем, лишь один какой-то в зипунке, которому все одно, закивал, стал братьев подсаживать в телегу и понукать свою хромую лошаденку, Погаса.

Деревня, это Ничаево, куда они наконец добрались от станции совершенно случайным автобусиком с камикадзе-солдатиком водителем за рулем, оказалась весьма чистой и ухоженной. Забросив рюкзачки за плечи, беглецы в удивительном спокойствии прошлись по главной и единственной улице, где многие жильцы в этот день, в пятницу, почему-то повылезли и взялись кто красить забор, кто чистить наличники, а кто и трубу латать. Возле полуразрушенной церковки чудак в напоминающей рясу одеженке мастерил огромную, сбиваемую из длинных осиновых комлей лестницу и прилаживал ее кусками, так, чтоб добраться до полуразрушенного барабана колоколенки.

Начинающий ученый и бывшая девушка из «Воньзавода» вежливо поздоровались с ним. В конце улицы, там, где по рассказам Дуни и осел домишко Парфена, увидели они совсем не то.

Дом, наверное, преобразился. По свежерубленому мезонину тянулся красный кумач с белым призывом: «Заходи в рай – локтем не пихай». Возле домика кипели работы. Бригады людей в тюбетейках рыли и носили грунт, плавили вар, мешали в старой бочке цемент. Пара прикарпатских профессионалов с фантастической скоростью мельтешили топорами, подправляя верандочку и наводя резьбу. Какие-то бородатые, похоже биологи, высаживали в кучи декоративную тую и канадский лимонник. Электрики ладили на столбах прожектора, кидали провода и звонко матерились, перепрыгивая на кошках.

«Посторонись!» – завопил на прибывших работяга, таща огромный прямоугольник гипсокартона. На прибитом возле валяющейся калитки объявлении рядом с возводимыми резными в абрамцевском стиле воротами для грамотных все пояснялось:

ХОД В РАЙ ВРЕМЕННО X. ТОРЖ ХОД И ПРОБНЫЙ ВПУСК– ВОСКРЕСЕНЬЕ 1200 ЗАПИСЬ НА ПРОЦЕДУРЫ – БУДКА

Миша и Эля уныло поглядели друг на друга и двинулись к будочке чуть на отшибе. Внутри свежеструганого крупного скворечника сидел мужичок, ковырял в носу и вытирал рубанком слезы.

– Нам бы Парфена, – осторожно спросил Миша.

– Он и есть, – скривился старикан.