– Мой дед, - произнес Филипп, указывая на большой парадный портрет.

– Симпатичный мужчина, - проговорила Элоиза, хотя в полумраке не могла рассмотреть портрет как следует. Она перешла к другой картине. - А это, по-видимому, ваш отец?

Филипп кивнул. Элоиза с удивлением отметила, что губы его при этом дрогнули.

– А ваш портрет здесь есть? - спросила Элоиза, чтобы избежать вопросов об отце, о котором Филиппу почему-то явно не хотелось говорить.

– Он там.

Элоиза последовала за Филиппом и вскоре увидела портреты двух мальчиков. Один, лет двенадцати, очевидно, и был Филиппом в детстве, другой, постарше, - его братом.

– А что случилось с вашим братом? - осторожно спросила она, предположив, что того, видимо, уже нет в живых - иначе бы Филипп, как младший, не унаследовал этот дом и титул баронета.

– Ватерлоо, - коротко ответил Филипп.

Элоиза дотронулась до его руки. Жест был неосознанным - в нем была инстинктивная, извечная женская, материнская жалость.

– Как жаль! - проговорила она. С минуту Филипп молчал.

– Никому не было так жалко его, как мне, - наконец, сказал он едва слышно.

– Как его звали? - спросила Элоиза.

– Джордж.

– Вы тогда, должно быть, были еще очень молоды, - проговорила Элоиза, мысленно подсчитывая, сколько лет было Филиппу в 1815 году.

– Мне тогда был двадцать один год. Мой отец пережил Джорджа всего на две недели…

Элоиза вспомнила себя в двадцать один год. Уже тогда вокруг поговаривали о том, что ей пора выходить замуж - девушка из приличной семьи к этому возрасту уже должна быть замужем, так принято в свете. Тогда Элоиза и сама всерьез думала, что она уже взрослая, но теперь, с высоты прожитых лет, ей казалось, что двадцать один - слишком юный возраст, чтобы взваливать на себя бремя семейной жизни.

– Марина сначала была помолвлена с Джорджем, - произнес Филипп.

С губ Элоизы сорвался вздох, рука ее отпустила руку Филиппа.

– Я не знала, - проговорила она.

– Теперь это уже не важно, - пожал он плечами. - Хотите увидеть ее портрет?

– А он здесь есть? Хочу!

Элоиза ответила так не из вежливости - ей действительно вдруг захотелось увидеть портрет Марины - в конце концов, они ведь были сестрами, хотя и четвероюродными, и в последний раз виделись много лет назад. Марина и Элоиза были ровесницами и одно время довольно часто встречались на семейных празднествах, но сейчас Элоиза, как ни напрягалась, не могла толком вспомнить, как Марина выглядела - в памяти всплывал лишь смутный образ с темными волосами и светлыми - должно быть, голубыми, - глазами. Как бы то ни было, близкими подругами они с Мариной никогда не были. Даже тогда, когда им было примерно столько же, сколько Оливеру и Аманде сейчас, уже было видно, какие они разные. Элоиза была бойким, подвижным ребенком, с характером, пожалуй, скорее мальчишеским - лазала по деревьям, лихо съезжала по перилам, всегда ввязывалась во все игры и забавы своих братьев и сестер. Марина же была тихой, задумчивой девочкой. Элоизе вспомнилось, как однажды она тащила Марину за руку, пытаясь вовлечь в какую-то игру, но та предпочла сидеть в уголке с книжкой. Хотя у Элоизы создалось впечатление, что и читать-то эту книжку Марина вовсе не читала - та почему-то все время была открыта на тридцать второй странице. Элоиза сама не знала, почему этот странный эпизод из детства так врезался ей в память. Должно быть, потому что она, девятилетняя, тогда была не на шутку удивлена: как можно в такой погожий, солнечный день сидеть в душном, темном углу с книжкой, которую к тому же и не читаешь?

– Вы помните ее? - словно прочитав ее мысли, спросил Филипп.

– Довольно смутно. - Элоиза не стала рассказывать Филиппу про эту самую тридцать вторую страницу, хотя не могла бы объяснить, почему. Возможно, потому, что этот эпизод с книжкой был, собственно, единственным отчетливым воспоминанием Элоизы о Марине.

Филипп подвел Элоизу к портрету. Живописец изобразил Марину сидящей на диване в красном платье, пышные юбки которого занимали собой едва ли не все пространство картины. На коленях ее сидела Аманда - разумеется, на картине она была младше, чем теперь. Оливер стоял рядом в позе, которую обычно заставляют принять ребенка, - мрачный и серьезный, словно маленький взрослый.

– Она была красивая, - проговорила Элоиза.

Филипп молчал, неотрывно глядя на портрет покойной жены.

“Любит ли он все еще ее? - думала Элоиза. - Любил ли он ее когда-нибудь?”

Она решила, что это совсем не очевидно. Марина вначале была помолвлена с Джорджем - скорее всего, тоже не по любви, а из каких-нибудь соображений, связанных с титулом или деньгами. Филипп как бы получил невесту брата в наследство вместе со всем, что изначально причиталось Джорджу. Так что, возможно, о любви здесь речь не шла. Впрочем, могло быть и так, что Филипп полюбил ее позднее, уже после женитьбы…

Филипп продолжал стоять неподвижно, и Элоиза смотрела на его профиль. То ли в выражении его лица появилось что-то необычное, то ли тени на него падали как-то по-особому, но Элоизе вдруг невыносимо захотелось отвести взгляд от Филиппа, словно она подсматривала за чем-то, не предназначенным для постороннего глаза, - и в то же время что-то неудержимо притягивало ее взгляд к его лицу. Трудно было догадаться, что именно Филипп чувствовал, но ясно было одно - он до сих пор не оправился от смерти жены. Со дня ее смерти прошел год - срок, считающийся в свете достаточным для окончания траура. Но достаточный ли для того, чтобы изгладить из памяти скорбь по безвременно ушедшему любимому человеку?

Филипп обернулся и, встретившись взглядом с Элоизой, явно почувствовал себя неловко и опустил глаза. Элоизе тоже стало не по себе - они с Филиппом стояли футах в десяти друг от друга, но ей странным образом казалось, будто она прижимается к нему всем телом. Элоизе хотелось немного отойти, но она словно приросла к месту. Чтобы как-то разрядить обстановку, девушка перевела взгляд на портрет Марины, но от этого не почувствовала себя более уютно.

– Элоиза! - прошептал Филипп так тихо, что она почти не слышала его голоса, а лишь видела движение губ.

И этот едва различимый шепот словно разбил какую-то преграду между ними. Элоизе даже почудилось, что она услышала, как ломается эта преграда, хотя та, разумеется, была нематериальной и звуков производить не могла. Или, может быть, это был просто скрип дерева за окном, раскачиваемого ветром? Как бы то ни было, в этот момент Элоиза будто очнулась, и к ней вернулась способность двигаться и мыслить.

– Должно быть, ваши дети очень скучают по ней, сэр, - проговорила она исключительно для того, чтобы взять себя в руки и завязать хоть какой-нибудь разговор.

С минуту Филипп молчал.

– Поначалу им очень ее не хватало, - произнес, наконец, он.

Это показалось Элоизе странным. Стало быть, теперь дети уже успокоились? Но выяснять подробности она не решилась.

– Я знаю, каково потерять кого-нибудь из родителей, - сказала она. - Помню, как я переживала, когда умер мой отец, а я ведь тоже была тогда еще ребенком.

– Простите, - пробормотал Филипп, - я как-то… не подумал об этом. Конечно, понимаю вас…

– Я сама не часто говорю на эту тему, - вздохнула Элоиза. - В конце концов, это было так давно…

Филипп медленно подошел к ней.

– Вы тогда долго по нему скучали? - задал он вопрос.

– Мне кажется, - прошептала она, - полностью оправиться от этой потери нельзя никогда. Хотя я давно уже, разумеется, не вспоминаю о нем каждый день…

Элоиза отвернулась, наконец, от портрета - мрачный взгляд кузины словно проникал в самую душу, и выносить это с каждой минутой становилось все труднее.

– Но я думаю, - медленно проговорила она, - что моим старшим братьям было еще труднее пережить смерть отца, чем мне. Особенно Энтони - он самый старший и был тогда уже почти взрослым. Они с отцом были очень близки. Как и отец с матерью - они очень любили друг друга…

– А как перенесла смерть мужа ваша мать? - решился спросить Филипп.

– Сначала она плакала целыми днями - точнее, ночами, потому что не хотела, чтобы мы это видели. Но скрыть что-то от детей, когда их, этих детей, семеро, сами понимаете, довольно сложно.

– Подождите… - прищурился Филипп, - как семеро? Если мне не изменяет память, вы писали, что вас восемь?

– Хайасинт родилась уже после смерти отца. Когда он погиб, мама была на девятом месяце.

– Господи! - вырвалось у Филиппа.

Реакция Филиппа была предсказуемой. Элоиза сама поражалась, как удалось тогда матери пережить смерть горячо любимого мужа, отца ее детей.

– Все случилось так неожиданно! - тяжело вздохнула Элоиза, словно речь шла о том, что случилось вчера. - Он умер от укуса шмеля - представляете, от укуса шмеля! Впрочем, - добавила она, немного помолчав, - не хочу утомлять вас подробностями. Если не возражаете, пойдемте лучше отсюда - здесь все равно темно, и мне трудно как следует рассмотреть портреты.

Правда, Элоиза немного кривила душой: темнота была здесь ни при чем. Просто всякий раз, когда речь заходила о смерти ее отца, Элоизе становилось не по себе. А полумрак и лица ушедших людей, глядевшие с портретов, только усугубляли ее состояние.

– Сэр Филипп, - проговорила она, - мне хотелось бы видеть вашу оранжерею.

– Сейчас, ночью? - удивился он.

– Завтра, днем. - Элоиза не отказалась бы пойти туда и сейчас, но предлагать это Филиппу сочла неудобным.

– Можно и сейчас, - словно прочитав ее мысли, откликнулся он.

– Но сейчас темно, мы ничего не сможем увидеть!

– Кое-что сможем, - возразил Филипп. - Тем более, что сегодня полная луна.

Элоиза, еще за минуту до того горевшая решимостью, теперь засомневалась.

– Но на улице холодно… - поежилась она.

– Наденьте плащ. Или, может быть, вы боитесь темноты? - предположил он.

– Ничуть, - поспешила заверить его она. Однако Элоизу выдала неуверенность, прозвучавшая в голосе.

Филипп вскинул бровь, словно давая понять, что ей не удалось его провести.

– Сэр Филипп, - вспыхнула Элоиза, - я надеюсь, вы уже успели убедиться, что я не самая трусливая женщина в мире!

– Успел, - признал он.

– Так что не надо строить таких предположений.

В ответ Филипп лишь поцокал языком.

– Ведите меня! - потребовала Элоиза.

– Как здесь тепло… - блаженно протянула Элоиза, когда за ними закрылась дверь оранжереи.

– Обычно здесь бывает еще теплее. Стекло позволяет солнечному свету воздействовать на растения и сохраняет тепло. Просто последние несколько дней было довольно пасмурно, и воздух здесь успел уже немного остыть.

Сам Филипп довольно часто заходил в оранжерею по ночам - иногда, когда ему не спалось, он брал фонарь и снова шел возиться со своими любимыми растениями. Оранжерея была для него своеобразным убежищем, где он мог укрыться, чтобы лишний раз не видеть тяжелого зрелища, которое представляла его жена, а после ее смерти - прятаться от детей. Но до сих пор он еще ни разу не приглашал кого бы то ни было в оранжерею ночью. Впрочем, если уж на то пошло, то и днем он предпочитал трудиться без чьей-либо помощи.

Но если раньше Филипп ни ночью, ни днем почти не замечал ничего, кроме своих растений, то сейчас он, казалось, смотрел на мир глазами Элоизы. Он словно впервые увидел таинственную, мистическую красоту ночной природы, мягкое волшебное серебро лунного света… Посещение оранжереи днем, в сущности, мало чем отличалось от прогулки по какой-нибудь аллее - с той лишь разницей, что здесь вместо привычных тополей или лип попадались экзотические заморские экземпляры, среди которых встречалось немало и таких, какими не каждый английский селекционер мог бы похвастаться. Но это днем… Сейчас же оранжерея казалась сказочными джунглями.

– Что это? - спросила Элоиза, заметив несколько глиняных горшков, из которых торчали какие-то ростки.

Филипп подошел к ней ближе. Ему нравилось, что Элоиза проявляет интерес к его занятиям - и, кажется, неподдельный… Обычно же посетители его оранжереи если и задавали какие-то вопросы, то лишь из вежливости.

– Здесь у меня горох, - ответил он.

– Какой горох?

– Самый обыкновенный, какой мы едим. Я провожу эксперименты - хочу добиться, чтобы стручок стал больше, тогда и горошины будут крупнее.

Элоиза склонилась над горшком. По росткам пока еще невозможно было сказать, что из них получится - Филипп высадил семена всего неделю назад.

– Чтобы горошины стали крупнее? - удивилась она. - Разве такое возможно?

– Честно говоря, -признался Филипп, - я не слышал, чтобы до меня кто-нибудь этим занимался. А я вот решил попробовать - и уже год как пытаюсь…

– И пока безуспешно? - участливо спросила Элоиза.

– Ну, нельзя сказать, чтобы уж совсем безуспешно, но все-таки не так, как бы мне хотелось.

– Понимаю, - посочувствовала Элоиза. - Помню, я как-то пыталась вырастить розы - в результате ни одна не прижилась…