Нет, вряд ли. У Бенедикта наверняка есть своя карета - мог бы отправить Элоизу домой в ней…

Может быть…

Может быть…

Мысли Филиппа лихорадочно обгоняли друг друга; он пытался найти объяснение тому, что могло заставить Элоизу уехать без всякого предупреждения. Но объяснения он не находил.

С губ Филиппа сорвалось довольно крепкое ругательство.

Почему все-таки ему никто не открывает? Филипп уже готов был оторвать этот чертов молоток от двери и запустить им в окно. Но в этот момент дверь отворилась, и перед Филиппом предстал Грейвз - дворецкий Бенедикта, с которым Филипп познакомился неделю назад, во время всей этой свадебной суматохи.

– Где моя жена? - без предисловий рявкнул Филипп.

– Что с вами, сэр Филипп? - уставился на него опешивший Грейвз.

Филипп не двигался, несмотря на то что по лицу его текли дождевые струи. Над крыльцом почему-то не было навеса. Кто, черт побери, так строит?! И это в Англии, где вечные дожди!

– Где моя жена? - снова прорычал Филипп.

– Она здесь, - успокоил его дворецкий. - Входите, сэр!

Филипп сделал шаг вперед.

– Верните мне мою жену! - потребовал он.

– Позвольте вашу накидку, сэр! - засуетился Грейвз.

– К черту накидку! - взорвался Филипп. - Где моя жена?

Бедняга Грейвз так и замер с руками, протянутыми, чтобы снять с Филиппа накидку.

– Разве вы не получали ее записки, сэр? - спросил он.

– Записки? Никакой записки я не получал!

– В таком случае вы, должно быть, разминулись с посыльным, сэр. Признаться, мы не ожидали, что вы приедете так скоро! Пожалуйста, заходите, сэр!

– По-моему, я уже зашел! - проворчал Филипп.

Грейвз тяжело вздохнул. То, что вышколенный дворецкий ограничился только этим, было настоящим подвигом терпения.

– На вашем месте я бы все-таки снял накидку, сэр, - вежливо проговорил он. - Судя по всему, вам придется пробыть здесь какое-то время. Вы рискуете промокнуть до нитки!

Раздражение Филиппа вдруг сменилось ледяным страхом. Неужели с Элоизой все-таки что-то случилось? Нет, он этого не вынесет!

Филипп лишь сегодня по-настоящему обрел своих детей. Неужели в этот же день ему суждено потерять жену?

– Что случилось? - упавшим голосом прошептал он. Вместо ответа Грейвз кивком указал Филиппу на лестницу. В глазах старого дворецкого застыла грусть.

– Следуйте за мной, сэр, - пригласил Грейвз Филиппа. С замирающим сердцем Филипп пошел за ним. С каждым шагом его тревога нарастала.


***

Элоиза по субботам исправно ходила в церковь, потому что это требуется от каждого добропорядочного гражданина, но особо набожной или богобоязненной она никогда не была. Во время проповедей священника мысли Элоизы обычно блуждали где-то далеко. Петь церковные гимны вместе со всей паствой она, правда, любила, но не потому, что испытывала в такие моменты религиозный экстаз, а потому, что для человека, лишенного голоса и слуха, это единственный шанс спеть и не навлечь при этом на себя обвинений, что ты катастрофически не попадаешь в такт.

Но сейчас, сидя у постели больного племянника, Элоиза готова была молиться горячо, как в детстве.

Чарльзу, слава Богу, не становилось хуже, но состояние его и не улучшалось. Доктор, побывавший в доме еще раз - второй раз за день, - сказал лишь одно: “Все в руках Господних!”

Элоиза ненавидела эту фразу, которой врачи всегда прикрываются, когда не могут ничего сделать. Но как бы то ни было, судьба мальчика действительно была сейчас в руках Господних и оставалось только молиться.

И Элоиза молилась, когда не была занята тем, что клала мальчику на лоб освежающую влажную тряпку или вливала тепловатую микстуру ему в рот. Но делать это приходилось, разумеется, не постоянно, и большую часть времени Элоиза была вынуждена бездействовать.

Она не помнила молитв наизусть или, по крайней мере, не могла вспомнить в своем теперешнем состоянии. Поэтому она просто повторяла в уме: “Пожалуйста, Господи! Прошу тебя…”

Неожиданно дверь отворилась - и на пороге возник Филипп. Вряд ли он успел уже получить ее записку: с тех пор, как Элоиза послала с ней человека, не прошло и часа, но, тем не менее, при всей своей невероятности факт оставался фактом - Филипп был здесь. Одежда его промокла, волосы прилипли ко лбу, но никогда еще он не казался Элоизе таким прекрасным - настолько рада она была его видеть. Элоиза не знала, что он здесь делает, что вдруг привело его сюда, но сейчас это не имело для нее никакого значения. Подбежав к мужу, она горячо обняла его.

– Филипп! - Элоизу словно прорвало, и она, державшаяся до сих пор, дала волю слезам. Весь день она старалась быть сильной, быть опорой для Бенедикта и Софи. С появлением Филиппа она, наконец, могла позволить себе быть слабой…

– Я думал, что-то с тобой, - виновато сказал он.

– Что? - не поняла Элоиза.

– Я думал, это с тобой что-то случилось, - повторил Филипп. - По поведению дворецкого я почувствовал неладное, но не знал, что именно произошло. Впрочем, теперь уже не важно…

Элоиза молча смотрела на него. Губ ее коснулась едва заметная благодарная улыбка.

– Что с ним? - спросил Филипп, имея в виду ребенка. Элоиза покачала головой:

– Очень плох.

Филипп посмотрел на Бенедикта и Софи, которые, узнав, что Филипп здесь, вышли к нему. Оба выглядели бледными и осунувшимися.

– Давно он болен? - спросил Филипп.

– Уже два дня, - ответил Бенедикт.

– Два с половиной, - поправила его Софи. - Ему стало плохо в субботу днем.

Элоиза отступила от мужа.

– Тебе нужно просушить одежду, Филипп, - сказала она. - Да и мне теперь тоже. - Платье Элоизы промокло оттого, что она прижималась к Филиппу. - А то, чего доброго, мы все заболеем!

– Со мной все в порядке, - запротестовал Филипп. Пройдя мимо жены, он подошел к больному и потрогал его лоб.

– Похоже, горячий, - произнес он, поглядев на Бенедикта и Софи, - но мне трудно судить: я промерз, у меня руки холодные.

– У него лихорадка, - тяжело вздохнул Бенедикт.

– Вы давали ему какое-нибудь лекарство? - поинтересовался Филипп. - Вызывали врача?

– А ты разбираешься в медицине? - со слабой надеждой спросила у него Софи.

– Доктор пускал ему кровь, - сообщил Бенедикт, но, кажется, это не помогло.

– Мы давали ему мясной бульон, - сказала Софи, - обертывали холодной простыней, когда у него был жар…

– И согревали, когда его знобило, - добавила Элоиза.

– Но ничего не помогает, - прошептала Софи. Она вдруг бессильно упала на колени и, уткнувшись в кровать Чарльза, зарыдала.

– Софи! - Бенедикт опустился на колени рядом с ней. Он обнял жену за плечи, пытаясь утешить, но вместо этого лишь разрыдался сам. Элоиза и Филипп отвернулись.

– А вы давали ему настойку ивовой коры? - спросил вдруг Филипп.

– Ивовой коры? - удивилась Элоиза. - Думаю, нет, а что?

– Отличное средство! Я узнал о нем, когда учился в Кембридже. Когда-то его широко применяли как обезболивающее, но затем его заменил опий. Мой профессор утверждал, что оно также помогает и при лихорадке.

– Ты давал его Марине? - спросила Элоиза. Филиппа удивил ее вопрос, но затем он вспомнил, что Элоиза все еще не знает всех подробностей и думает, что Марина просто умерла от простуды - что, впрочем, не было неправдой, хотя не было и всей правдой.

– Пробовал, - признался он, - но мне не удалось влить ей его в рот. Впрочем, - добавил он, - Марина была очень плоха - гораздо хуже, чем сейчас Чарльз. Она вообще была очень больной женщиной.

Элоиза пристально посмотрела на Филиппа, гадая, что он имеет в виду, но спрашивать не стала. Затем она перевела взгляд на Бенедикта и Софи. Рыдания их прекратились, но они по-прежнему не вставали с коленей, словно забыв о присутствии в комнате Элоизы и Филиппа.

Элоиза разделяла скорбь брата, но раскисать было не в ее натуре. Она тронула Бенедикта за плечо.

– У вас есть настойка ивовой коры? - спросила она. Бенедикт посмотрел на нее, непонимающе моргая.

– Не уверен, - пожал он, наконец, плечами.

– Возможно, - проговорила Софи, - она найдется у миссис Крабтри. - Крабтри были пожилой четой, следившей за Май-Коттеджем еще тогда, когда Бенедикт не был женат и лишь изредка наезжал сюда. - Крабтри очень запасливы. Но сейчас они гостят у дочери, вернутся лишь через несколько дней…

– Но в дом их можно проникнуть? - спросил Филипп. - Если я увижу эту настойку, я узнаю ее. Впрочем, даже не обязательно настойку - можно просто кору, лекарство я приготовлю сам. Это, думаю, снимет лихорадку.

– Ивовая кора? - недоверчиво спросила Софи. - Ты хочешь лечить моего сына древесной корой, Филипп?

– Если это ему и не поможет, - проронил Бенедикт, поднимаясь и направляясь к дверям, - то, во всяком случае, и не повредит. Пошли, Филипп, у меня есть ключ от дома Крабтри. - Он вдруг пристально посмотрел на Филиппа. - Ты веришь в успех?

– Не знаю. Но очень хотел бы, - вздохнул тот. Бенедикт посмотрел на Филиппа еще пристальнее, словно прикидывая, стоит ли ему доверять. Одно дело - позволить этому типу жениться на Элоизе и совсем другое - доверить ему лечить ребенка странными средствами.

Филипп понимал Бенедикта и не осуждал его - он сам был отцом.

Филипп вышел из дома вслед за Бенедиктом. Он очень надеялся, что предложенное им лекарство не подведет. Сейчас от этого зависел авторитет Филиппа в глазах Бенедикта, а значит, и всех Бриджертонов.


***

Трудно сказать, что именно помогло больному - ивовая настойка, горячие молитвы Элоизы или то была просто удача, но, как бы то ни было, к утру маленькому Чарли стало лучше. Он был все еще слабым и вялым, но явно шел на поправку - лихорадка, во всяком случае, прошла. К полудню уже стало ясно, что помощь Элоизы и Филиппа больше не нужна, и они, уставшие и изможденные, сели в свой экипаж. Оба думали лишь об одном: поскорее, наконец, добраться до кровати и спать - ничего больше, только спать!

Первые десять минут они ехали в полной тишине. Элоиза слишком устала, чтобы говорить. Однако, несмотря на бессонную ночь, она чувствовала себя слишком возбужденной, чтобы заснуть, - сказывалось, должно быть, нервное напряжение. Элоиза бесцельно смотрела в окно на мокрый после дождя пейзаж. Почему-то дождь прекратился именно в тот момент, когда Чарли стало лучше, что поневоле заставляло Элоизу поверить в мистическое вмешательство самого Бога, услышавшего ее молитвы. Но стоило ей перевести взгляд на Филиппа, сидевшего в карете с закрытыми глазами - хотя Элоиза была уверена в том, что он не спал, - как она снова подумала, что мистика здесь ни при чем, а улучшение наступило благодаря ивовой настойке. Элоиза не могла бы этого доказать, но почему-то была убеждена в этом.

Впрочем, чудо здесь, пожалуй, тоже сыграло свою роль - чудо стечения обстоятельств. Если бы Элоиза не решила вдруг заглянуть к близнецам во время урока, она не пошла бы к Филиппу в оранжерею, чтобы сказать ему, что мисс Эдвардс надо уволить. Если бы она не пришла к нему в оранжерею, они бы не поссорились. А если бы не поссорились… Черт побери, можно смело сказать, что Чарльзу Бриджертону крупно повезло!

– Спасибо тебе, Филипп, - произнесла Элоиза, не уверенная, впрочем, говорит ли она это вслух или про себя. Но очевидно, все-таки вслух, так как Филипп откликнулся, правда, не открывая глаз:

– За что, Элоиза? - Голос его был сонным.

– За Чарльза, - кратко пояснила Элоиза.

Теперь Филипп, наконец, открыл глаза и повернулся к ней:

– Не уверен, что за это следует благодарить меня. Может быть, настойка здесь и ни причем…

– Очень даже причем, - уверенно кивнула Элоиза. - Я лучше знаю!

– Что ж, спорить не буду! - усмехнулся Филипп. - Ты у меня всегда все знаешь…

Элоиза вдруг почувствовала, что именно этого она хотела и ждала всю свою жизнь. Не горячих клятв в любви и жгучих поцелуев, не нежных объятий и буйства постельных страстей, как ни замечательно все это. Ей необходимо просто сидеть рядом с человеком под мерное покачивание кареты и знать, что ты нужна ему так же, как он нужен тебе. Элоиза дотронулась до руки Филиппа.

– Это было так ужасно… - проговорила она. На глазах ее - Элоиза сама не ожидала этого - выступили слезы. - Ты знаешь, Филипп, никогда в жизни мне не было так страшно! Не могу представить, что стало бы с Бенедиктом и Софи, если…

– Я тоже не могу, - тихо произнес он.

– Если бы это случилось с кем-нибудь из наших детей… - начала Элоиза и вдруг запнулась. “Наших детей” - впервые, сама не сразу это осознав, она сказала это об Оливере и Аманде.

Филипп долго молчал. Потом заговорил, глядя не на жену, а в окно:

– Честно говоря, я все время думал: “Слава Богу, что это случилось не с Оливером и не с Амандой!”. - Он виновато вздохнул. - Разумеется, это грех - ведь чей бы ребенок ни был…