— Это звучит просто как кровосмешение, — устало улыбаясь, промолвил он.
Алекса не обратила внимания на его слова.
— С тех пор как я уехала из Шаркани, у меня больше не было семьи. Тетка Роза убеждена, что она добра по-своему ко мне, но я ее не выношу. А Ганс Гюнтер… об этом я никогда и ни с кем не говорила. Я люблю его, и все же… как мне сказать? Мы женаты, я живу в его доме — все это правильно. В его доме, не в нашем. Мне кажется, что я дома как гость… — Алекса вскочила на ноги. — Боже мой! Который теперь час? Я не могу опаздывать. — Она достала часики, которые носила в корсаже платья. — Я не сказала Лотте, что готовить к ужину. Кухарку я отпустила после обеда, а на эту девицу положиться нельзя. — Она нервно рассмеялась. — Прости, мои домашние заботы для тебя не интересны.
Николас наблюдал за ней с восхищением. Алекса, чужая жена, казалась ему маленькой кометой, которая внезапно появилась на его небосклоне, — небесный знак, которым нельзя было не любоваться. К тому же она была просто прелестна и движения ее напоминали грацию косули. Алекса не сказала ничего такого, чего другая женщина в этих обстоятельствах не могла бы сказать, но кроме этого были ее движения, ее жесты, ее затаенная улыбка, постоянно меняющееся выражение ее лица — все те дорогие ему черты из той прошлой жизни — и без них он теперь не представлял своего существования.
— Мне интересно все, что тебя занимает.
— Правда? — тихо спросила она. Нервным движением она спрятала часики и, обвив его своими руками, прижалась к нему лицом. — Будь со мной терпелив, Ники. Ты мне нужен. У меня больше никого нет на всем белом свете. Ты такой милый и добрый. Прими меня такой, какая я есть. Попробуй меня хоть немножко полюбить. Я никогда не причиню тебе боль, никогда такое не придет мне в голову — я обещаю тебе это.
Чувство, вспыхнувшее в нем, когда он обнимал это стройное тело, вытеснило все доводы разума. Целуя ее, вместе с порывом страсти он пытался этим остановить ее признания. Он не хотел больше слушать то, что могло избавить его от излишних иллюзий, хотел только чувствовать и ощущать.
Николас вызвал машину с шофером, который отвез Алексу в Потсдам. На следующий день он заказал новый кабриолет марки «даймлер» и освежил свои водительские навыки, которые он приобрел, разъезжая на «Дижон-Бутоне» выпуска 1903 года, принадлежавшем его дяде.
Затем Николас с помощью маклера снял в пригороде Потсдама сельский домик, где он по воскресеньям мог бы встречаться с Алексой. Все это, как он считал, было подготовкой для их совместного с Алексой будущего. Втайне он надеялся, что это будущее сможет предложить им нечто большее, чем эти немногие, украденные часы.
Глава VII
Двадцать седьмого апреля в газете Максимилиана Хардена «Будущее» появилась статья, в которой «Кружок друзей Либенберга», собиравшийся в имении князя Ойленбурга, в осторожных выражениях описывался как собрание гомосексуалистов.
«Прусский принц Фридрих Хайнрих вынужден был из-за своей унаследованной склонности к сексуальным извращениям отказаться от мужского первенства в ордене иоаннитов. Что же, устав кружка Черных Орлов менее требователен? Там заседает по крайней мере один, чья vita sexualis[19] не менее грешна, чем у изгнанного принца», — писал Харден и задавал далее вопрос: «Не следует ли награждать орденом Черного Орла только те персоны, которые склонны к еще более тяжким извращениям, чем у несчастного принца Гогенцоллерна? Неужели дело зашло так далеко, что дружба с кайзером освобождает от ответственности за нарушение параграфа 175 Уголовного кодекса?»
У читателя не оставалось сомнений, что Харден намекает на князя Филиппа цу Ойленбург-Хертефельда, который совсем недавно был награжден этой высшей прусской наградой. Не называя имен. Харден направил весь яд своего пера на трех высших офицеров из окружения кайзера: генерала Куно фон Мольтке, городского коменданта Берлина, графа Вильгельма фон Хохенау, генерала дворцовой свиты, и графа Иоханнеса фон Линара, полковника гвардии.
Эти обвинения — намного более отчетливые, чем в прошлом году, — сильно удивили Николаса, и он подумал, что, скорее всего, кто-то более влиятельный, чем живущий на пенсии Хольштайн, стоит за этими нападками Хардена. Возможно, что тайный советник Хольштайн был сообщником Хардена, но оба были, скорее всего, марионетками, а за ними стоял и держал нити в руках некто, кто занимал гораздо более высокое положение.
Харден и его помощники с большой изощренностью выбрали оружие нападения. Тот, кто ложно обвинен в убийстве или воровстве, может зачастую доказать свою невиновность. Но как можно защититься от обвинения в гомосексуализме? Чем больше человек пытается оправдаться, тем упорнее он будет вызывать подозрение. Четверо задетых публикацией прекрасно понимали это, так как на Хардена не была подана жалоба в суд, он не был ни избит, ни застрелен. Во второй половине дня его можно было видеть в «Романском кафе» в окружении его почитателей — или, возможно, телохранителей? Здесь он купался в лучах славы, казалось, он стал выше ростом и помолодел.
Ночью в Берлин пришла весна. Утром на улицах появились первые прохожие без пальто, кучера выехали на открытых экипажах. В одиннадцать из-за облаков показалось наконец солнце, и, как будто разом рожденные за зиму, появились в колясках на прогулке дети.
Поговаривали, что Ойленбург уехал в Швейцарию, многие говорили — сбежал, но никто не видел, чтобы он садился в поезд либо пересекал границу в экипаже или в автомобиле. И из двора не слышно было даже отдаленных раскатов грома. Но если кайзер не обращает никакого внимания на эту скандальную публикацию, не было ли логичным ожидать от Хардена, что он отступится от князя и найдет себе другую жертву, с которой было бы легче разделаться? В австро-венгерском посольстве реагировали на происходящее со смешанным чувством. Николас был одним из немногих, кто не скрывал своего сочувствия к князю, который, кстати, советовал Вильгельму II вести миролюбивую политику по отношению к Англии и Франции, что противоречило интересам императора Франца-Иосифа, в результате чего он, князь, был объявлен в Вене persona поп grata.
В начале мая Николас участвовал в холостяцкой вечеринке на квартире управляющего делами барона фон Штока, довольно тучного хорвата с лицом цвета гвоздики, которую он постоянно носил в петлице. После того как все изрядно налегли на шерри, разговор зашел о последней сенсации — статье Хардена.
— Кто-нибудь видел в последнее время князя Ойленбурга? — спросил барон своих гостей и, после того как все покачали головой, продолжал: — Он прячется. Эти местные нравы для меня просто загадка. Представьте себе, что у нас кого-нибудь, кто принадлежит ко двору, обвинили в педерастии и он оставил бы все без ответа. Смог бы этот человек удержаться при дворе? Разве стал бы Франц-Иосиф приглашать такого человека к столу, ездить с ним на охоту или к нему в гости? Французы называют гомосексуализм le vice allemand.[20] Меня бы не удивило, если бы и сам кайзер… — Он умолк. — Но что можно еще ожидать! Пять лет назад Вильгельм обвинил в смерти Фридриха Круппа социалистов, что, мол, они своими лживыми заявлениями загнали его в гроб. Кайзер присутствовал на похоронах, хотя всем было известно, что Крупп был педераст. И он вовсе не был так близок с кайзером. Ойленбург же его близкий друг, и кайзер крепко к нему привязан, несмотря ни на что. И титул князя он ему дал, и в рыцари ордена Черного Орла произвел. Его бы воля, он бы его и к лику святых причислил. — Штока нервно затянулся своей сигарой. — А мы сидим тут, бездельничаем и спокойно наблюдаем, как Филипп Ойленбург ставит Тройственный союз под удар.
Гофмаршал граф Август Ойленбург едва покинул после утренней аудиенции покои кайзера, как ему преградил путь граф Хюльзен-Хеслер, шеф военного министерства.
— Вы рассказали ему об этом? — спросил он гофмаршала.
Ойленбург сделал вид, что не понимает, о чем идет речь.
— Что рассказал?
— О деле со статьей Хардена. О чем же еще? Вы согласились проинформировать Его Величество.
Маленький генерал Хюльзен-Хеслер относился к тем личностям, которые гофмаршалу были глубоко противны. Это был бессовестный карьерист, не гнушавшийся ничем, чтобы стать любимчиком кайзера, — будь то подражание рычанию зверей или карточные фокусы. За одно похлопывание кайзером по плечу или улыбку Его Величества он был готов на любые унижения.
— У меня были дела поважнее, чем читать эту грязь, — с досадой сказал гофмаршал.
Генерал ответил с лукавой улыбкой:
— Меня это не удивляет, в конце концов, родная кровь — это не шутка.
— Что это значит?
— А то, что вы не хотите сломать шею вашему кузену Филиппу. На вашем месте я поступил бы так же. С другой стороны, сказано в Библии: «Дай кесарю кесарево», другими словами, чей хлеб я ем, того песню и пою.
Гофмаршал холодно посмотрел на него.
— Я уже говорил вам, что не читал статью. Но раз вы ее читали, не лучше ли было бы, чтобы вы и сообщили об этом Его Величеству? Следующие полчаса он свободен. Я охотно доложу о вас.
Генерал завертел шеей, как будто высокий ворот мундира стал его душить.
— Почему? Почему именно я? Все знают, что у меня с Фили неважные отношения. Может создаться впечатление, что я хотел бы ему отомстить.
— А разве вы не хотите этого? — Ойленбург потерял терпение.
— Побойтесь Бога! Да у меня и в мыслях не было! И все же я неподходящий человек, чтобы намекнуть Его Величеству на эту статью.
Гофмаршал продолжил свой путь, бросив через плечо:
— Тогда оставьте вы это.
Хюльзен-Хеслер преградил ему дорогу:
— Но ведь кто-то должен это сделать.
— Я вам в последний раз говорю — я не буду этим заниматься. Поищите кого-нибудь другого, — сквозь зубы процедил ему Ойленбург.
Генерал ничего не ответил, сделал поворот «кругом», причем так, что доставил бы радость любому фельдфебелю. Граф Ойленбург смотрел ему вслед, размышляя, как долго будет длиться это затишье перед бурей. Дни? Или только часы?
После обеда гофмаршала разыскал адъютант кронпринца и попросил для Его Королевского Высочества аудиенцию у кайзера, что было совершенно необычной просьбой. Обычно такие встречи с глазу на глаз происходили по инициативе отца и, как правило, тогда, когда кто-либо из сыновей выкинул какой-то фортель. В таких случаях кайзер проводил длинную воспитательную беседу, после которой провинившийся сажался под домашний арест или лишался на время каких-либо привилегий.
— Речь идет о статье в газете «Будущее». Все военное министерство, начиная с Хюльзен-Хеслера, назойливо внушают Его Высочеству кронпринцу, что он должен информировать Его Величество. Пожалуйста, назначьте время аудиенции, пока кронпринц снова не передумал.
После посещения кайзера Ойленбург сообщил адъютанту, что аудиенция назначена на первую половину следующего дня.
На часах гарнизонной кирхи пробило десять. Ужин был позади, беседа на излюбленную к настоящему моменту кайзером тему о желтой опасности, исходящей от Китая, тоже была закончена. После того как эта проблема была самым исчерпывающим образом рассмотрена, он взялся за книгу, углубившись в которую действительно хотел отдохнуть.
В покоях воцарилась старательно сохраняемая тишина; дамы усердно занялись рукоделием, мужчины пытались, прикрываясь газетами, скрыть беззвучное зевание, ревностно следя за тем, чтобы не шелестеть бумагой. Если вдруг раздавался скрип стула, все вздрагивали.
Вильгельм смотрел в книгу, но не мог сосредоточить на ней внимание. Сообщение сына вызвало его негодование, но и одновременно он невыносимо страдал. Гнев его отчасти был направлен и на старшего сына. С его отменным здоровьем, красотой, беспечной мужественностью и ненасытным аппетитом к женщинам он был тем, кем сам Вильгельм никогда не был, — настоящим мужчиной. В его глазах читалось, что отец окружил себя весьма сомнительными соратниками.
Жалость к самому себе охватила кайзера, и к глазам подступили слезы. Шестьдесят миллионов подданных любили его, да просто молились на него, но был ли у него один-единственный друг, который бы искренно принимал в нем участие? Он смахнул слезы и, прячась за книгой, стал разглядывать присутствующих. Это были дамы и господа его ближайшего окружения, глубоко ему преданные, готовые служить ему из последних сил, но любили ли они его? Дона любила его, это не подлежит сомнению, хотя ее привязанность к нему была иногда чрезмерной. И Фили любил его, остроумный, одаренный, тактичный Фили. Этот несчастный педераст. Кайзер делал вид, что перелистывает книгу, хотя на самом деле перелистывал страницы своего прошлого, вспоминая тех, кто дарил ему любовь. Первой вспомнилась ему бабушка, старая королева Виктория. Он был ее старшим внуком, сыном любимой дочери, и бабушка любила его до самой смерти, которую она встретила у него на руках. Когда пришло известие, что королева Англии Виктория при смерти, Вильгельм, не теряя ни минуты, помчался в Осборн и, словно бесстрашный кавалерийский офицер, ведущий первую в своей жизни атаку, пробился сквозь толпу многочисленных родственников и придворных к покоям королевы. Он успел принять на руки изнуренную болезнью старую даму. В ту же секунду в глазах ее мелькнул блеск узнавания, и взгляд потух. Еще мгновение до этого она спутала внука с его отцом, кайзером Фридрихом, но, когда душа ее рассталась с телом, в потусторонний мир она унесла с собой образ Вильгельма.
"Сестры-близнецы, или Суд чести" отзывы
Отзывы читателей о книге "Сестры-близнецы, или Суд чести". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Сестры-близнецы, или Суд чести" друзьям в соцсетях.