— Я не Беата! Я Алекса! Алекса Годенхаузен! Я это я! Беата умерла! Три года назад! Ты лежишь в кровати не с ней, а со мной! Со мной! Со мной!

Она спрыгнула с кровати и судорожно стала собирать свою одежду. Он смотрел на нее, не понимая, что случилось. Только немного спустя до него стал доходить смысл происходящего.

— Почему Беата? Я прекрасно знаю, что ты не Беата…

— Конечно, теперь ты знаешь, но, когда ты со мной в постели, ты думаешь о ней. Только не лги! И не пытайся это отрицать. Я за тобой достаточно давно наблюдаю. Когда ты со мной, ты закрываешь глаза и думаешь о Беате.

— Это неправда!

— Господи боже мой, но это правда!

— Ну что на тебя нашло? Что я тебе сделал плохого?

— Ты звал Беату! Громко и отчетливо.

— Да нет же. — У него пропал весь сон. — Должно быть, мне что-то приснилось.

— Тогда смотри свои сны дальше, только без меня. У нас тут не спиритический сеанс, а я никакой не медиум, через которого ты можешь общаться с покойной. Нет. Я живая, живая женщина из плоти и крови. Я — это я, а не явление духа.

В течение первого года Беата ему едва ли снилась. Только об одном сне, сразу же после пожара, он вспоминал отчетливо. Он стоял на южном склоне виноградника Рети. Между рядами работали люди, только что прошел плуг. Внезапно в конце сада он под ореховым деревом увидел Беату. Он сразу же во сне подумал при ее появлении, что ни в коем случае нельзя считать, что она не умерла, но, когда она сделала несколько шагов ему навстречу, причем выглядела абсолютно живой, он пришел в замешательство. Может быть, пожар ему просто приснился? И быть может, Беата вообще жива и он, как и прежде, женат на ней? Он помчался к ней и чувствовал еще и сейчас, два года спустя, как хлестали его ветки ореха и как он был вне себя от счастья ее, живую, видеть перед собой. Она удивленно смотрела на него и смеялась. Когда он проснулся, он все еще слышал ее смех и чувствовал рядом с собой ее тело, теплое и мягкое. Возвращение в сознание отозвалось резкой болью, непереносимой, как будто его пронзили насквозь, такой, какую он испытал при известии о ее смерти. После этого она больше ему не снилась, по меньшей мере целый год. Его сознание смирилось с потерей. Она ушла безвозвратно, это означало пустоту, но и, вероятно, новое начало.

С момента встречи с Алексой в Новом дворце Потсдама Беата снова вернулась в его сны. Ее образ часто не был отчетливым. То она была Беатой, затем вдруг превращалась в Алексу. То вдруг оказывалось, что Беата живет в Потсдаме и замужем за Годенхаузеном, отчего он, Николас, испытывал жгучие муки ревности.

И как раз такой спутанный сон приснился ему, видимо, в этот раз, хотя он ничего не помнил.

— Я знаю, кто ты, — ты это ты. Как я могу тебя спутать? Ты самый тяжелый и непредсказуемый человек на всем белом свете.

Она в это время безуспешно боролась с крючками своего корсета.

— Проклятье!

— Сейчас только пять. Куда ты собралась?

— Домой. И причем окончательно. И не пытайся меня переубедить. С тобой покончено.

Блузка была наконец застегнута, и его помощи не потребовалось. Она уже надевала плащ, когда он встал.

— Ну будь же благоразумна, Алекса, — обратился он к ней. — Ты не можешь меня упрекать в вещах, которые происходят во сне. Может быть, мне приснилась Беата, это все еще случается. Я ничего не могу с этим поделать. Может быть, и Годенхаузен тебе иногда снится.

Она была уже в прихожей и пыталась отодвинуть засов двери. Он крепко взял ее за руку.

— Оставь меня, — потребовала она.

— Послушай же… мы с тобой пять — нет, шесть месяцев вместе…

— Семь.

— Да, семь. И все это время ты меня беспрестанно заверяла, что любишь не меня, а своего мужа. И при этом ты полностью бодрствовала и тебе было безразлично, задевает меня это или нет. А откровенно говоря, это меня оскорбляло. Я никогда бы не поверил, что такая односторонняя связь, как наша, будет меня удовлетворять. Но ты слишком много значишь для меня, Алекса. Я не могу тебя потерять. А в глубине души ты сама этого не хочешь. Это ведь не просто случай, что ты здесь. Даже если ты сама этого не осознаешь. Твои чувства ко мне намного сильнее, чем те, которые ты испытываешь к своему мужу.

— Это не правда, — устало сказала она. — Отпусти меня, иначе я вернусь слишком поздно.

— Я отвезу тебя домой. Ты же сама сказала, что можешь опоздать.

— Ну хорошо, — пожала она плечами. — Отвези меня в Потсдам. Но только потому, что так будет быстрее.

Николас быстро оделся. Все время поездки она сидела рядом с ним молча.

— Когда я снова тебя увижу? — спросил он, когда машина остановилась недалеко от ее квартиры.

— Дай мне подумать… — Она уже успокоилась, только выглядела усталой и удрученной. — В следующий четверг, вероятно. Я сказала Гансу Гюнтеру, что хотела бы сходить на концерт в Зоологическом саду. А поскольку для него такая музыка просто не существует, я легко могу одна поехать в Берлин.

— Так значит, до четверга?

— До четверга.

— Когда и где?

— Здесь, в три. Концерт начнется в конце дня.


Он напрасно прождал ее. Поскольку никакой другой связи с ней не было, ему ничего не оставалось, как только ждать от нее письма или звонка.

В следующие два воскресных дня он стоял со своим автомобилем в Потсдаме на месте, где они обычно встречались. В первый раз он терпеливо прождал за рулем два часа, наблюдая за прохожими. Во второе воскресенье он потерял терпение уже через двадцать минут.

Спустя неделю он случайно услышал, что они отдыхали в Нордерни. Для него она оставалась недосягаемой. Его знакомые были, как и прежде, приглашены на прием, но его имя, видимо, было вычеркнуто из списка.

В начале осени он в качестве наблюдателя принимал участие в императорских маневрах. Поступки Вильгельма дали повод для многочисленных анекдотов, в которых потенциальные враги Германии злорадно высмеивались, да и с единственным надежным союзником — Австро-Венгрией — особенно не церемонились.

Николас просто поражался, сколько средств и энергии тратилось на всякие сумасбродные выходки. После того как на прошлых маневрах ванна Вильгельма дала течь, на этот раз в Марсебурге стоял в полной готовности целый саперный батальон, чтобы при подобной катастрофе быть во всеоружии.

Вильгельм имел привычку давать приказ на передвижение войск, не обращая внимание на расстояния. Поэтому пехота и кавалерия предусмотрительно тайно выступали в поход еще ночью, делали в течение дня привал, а остаток марша совершали в конце дня, чтобы достичь установленного пункта в указанное в приказе время. Кавалерийские эскадроны насчитывали в норме официально пятьдесят две лошади, но в ожидании абсурдных приказов кайзера в поход брали еще и запасных лошадей. Иностранные наблюдатели посмеивались, когда они слышали похвальбу Вильгельма насчет прекрасной выносливости его войска.

Николас охотно принял приглашение участвовать в маневрах, так как надеялся, что это отвлечет его от мыслей об Алексе. Однажды он был приглашен на завтрак, который кайзер давал на природе, и был также на обеде, который давал шеф Генерального штаба по случаю окончания маневров. Оба раза в свите кайзера он видел Годенхаузена, который, как поговаривали, вот-вот должен был стать флигель-адъютантом. Для офицера, которому еще не было и сорока лет, это было довольно необычное отличие. В своем полку он также обошел при повышении своих товарищей, служивших дольше его, а во время завтрака у кайзера Николас слышал своими ушами, как монарх несколько раз обращался к нему по имени. Охоты в замке Либенберг в этом году не было; было объявлено, что князь с артритом лежит в постели.

После короткой командировки в Вену в октябре Николас вернулся в Берлин. Он надеялся найти какое-нибудь известие от Алексы. Напрасно. В какой-то степени он был разочарован, но испытывал и чувство облегчения. Он внезапно стал свободным, не ждал больше прихода почтальона, звонка телефона или звонка у дверей. Прощайте воскресенья, когда все должно было сжаться в короткий промежуток от двух до шести. Больше никаких компромиссов, никакой уязвленной гордости, никакой бездумной, бесперспективной жизни. Он может снова вести нормальную жизнь и вновь быть хозяином своих решений.

Глава VIII

Процесс, который генерал Куно фон Мольтке возбудил против Максимилиана Хардена, начался в суде первой инстанции Моабит двадцать третьего октября 1907 года и закончился двадцать девятого числа того же года. На процессе присутствовала многочисленная пресса, так как истец, представитель знаменитой фамилии, имел за плечами блестящую карьеру офицера. Кайзер каждый день вечером получал выдержки из протоколов заседаний.

Посольство Австро-Венгрии на все время проведения процесса зарезервировало места в зале суда. Николас присутствовал на большинстве заседаний и получил совершенно удивительное представление об особенностях прусской судебной системы.

Прямо к началу процесса в газетах появился обширный материал о частной жизни графа Мольтке. В зависимости от политической направленности газеты он был представлен либо как смелый, блестящий воин, одаренный музыкант, человек высокого вкуса и культуры, либо как карьерист, сноб и трус, человек с садистскими наклонностями и развратник. Николас видел в Мольтке, когда они познакомились в Либенберге, этакого эстета с какими-то женственными манерами. Сам Мольтке считал главным своим достоинством тот факт, что он рожден графом фон Мольтке, и одного этого, по его убеждению, уже было достаточно, чтобы ему оказывалось уважение, почет и гарантировалась жизнь в довольстве.

Председательствовал на процессе молодой, неопытный судья, в качестве народных заседателей присутствовали некий мясник и торговец молоком, собственно говоря, довольно странная компания для такого дела. Обвинение представлял советник юстиции Хайнер фон Гордон, обвиняемого — советник юстиции Макс Бернштайн из Мюнхена. Эти оба юриста были на редкость разными личностями: Бернштайн был не только человеком неукротимой воли, стремившийся всегда выиграть дело любой ценой, но и юристом с нечеловеческой памятью и беспримерной способностью к концентрации; Гордону не хватало ни того ни другого. Он легко давал себя запутать и зачастую отдавал противной стороне инициативу в ходе процесса. На предложение председателя суда, не желают ли стороны закончить дело мировой, Харден ответил громким «нет!» и, драматически понизив голос, добавил:

— Я, Максимилиан Харден, ни на минуту не допускаю вероятности пойти на мировую. Лучше я проведу остаток моей жизни в тюрьме, чем откажусь от обвинений в адрес графа фон Мольтке.

Мольтке, разумеется, не оставалось ничего другого, как в свою очередь также отказаться от мировой сделки.

Гробовое молчание царило в переполненном зале, когда председательствующий писклявым голосом зачитывал обвинительное заключение, в котором Харден обвинялся в том, что он истца — среди прочего — назвал педерастом и приписывал ему участие в противоестественном разврате, хотя и в завуалированной форме. Харден немедленно возразил, что он обвинил Мольтке не в уголовно наказуемых деяниях, а только в том, что он в чувственном отношении отличается от большинства немецких мужчин.

Николас с интересом разглядывал присутствующих. Среди военных и представителей знати он — к своему удивлению — увидел множество дам из общества, в том числе и весьма пожилых матрон из офицерских кругов, в присутствии которых обычно даже двусмысленные анекдоты не всякий решился бы рассказать. А чтобы попасть сюда, и это было известно, они затратили неимоверные усилия, — сюда, где даже люди, искушенные в сексе, иногда краснели.

После открытия процесса председателем были зачитаны сведения о предыдущих нарушениях закона Харденом по обвинениям в оскорблении Его Величества и нарушении закона о прессе. Затем сначала были допрошены свидетели, которые должны были подтвердить безупречную репутацию генерала Мольтке.

Первой свидетельницей со стороны обвиняемого появилась разведенная графиня Мольтке, вышедшая между тем снова замуж за крупного землевладельца фон Эльбе. Советник юстиции Гордон сейчас же внес протест с просьбой отклонить свидетельницу, как неспособную к беспристрастному изложению обстоятельств дела; кроме того, она, мол, страдает маниакально-депрессивным синдромом, находится на лечении у психиатров и потому совершенно не компетентна как свидетель.

Защитник Хардена яростно отклонил эти обвинения.

— Чепуха, — закричал он. — Фрау Натали фон Эльбе после развода действительно нуждалась во врачебной помощи, но сейчас находится в полном душевном равновесии.

После короткого совещания суд отклонил протест Гордона.

Погода в этот день в Берлине была ветреная и довольно холодная, здесь же, в зале, царила тропическая жара, и дамы лихорадочно обмахивались веерами. Когда фрау Натали фон Эльбе была вызвана в качестве свидетельницы, все вееры были захлопнуты и в зале повисла напряженная тишина. Свидетельница была статной женщиной между сорока и пятидесятью, слегка уже увядшая, но все еще довольно привлекательная. Она вошла в зал с поднятой головой, с самоуверенностью столичной актрисы, дающей представление в провинции, гордо отвечая на направленные на нее взгляды. После установления личных данных она была поставлена в известность председательствующим, что, как разведенная супруга истца, она не обязана давать показания.