— Я бы в жизни не поверила, что ты это примешь всерьез, — слабо возразила она.

Он рассматривал ее своим стеклянным взглядом, как будто впервые видел.

— Я тебе говорил, что ради тебя я готов на все: украсть, ограбить, убить. Я должен был убить, и я это сделал.

Как она должна объяснить ему то, что с ней произошло, если она и сама до конца еще не все может понять? Наверное, так случается со всеми грешниками. После преступления следует раскаяние. Или все дело в страхе? Страхе перед наказанием, перед возмездием?

— Тебе лучше сейчас уйти.

— Я хочу быть с тобой.

— Ты что, действительно ничего не понимаешь? — прошипела Алекса. — Ты должен какое-то время держаться от меня подальше. А может быть, уже и поздно. Нас слишком часто видели вместе, и ты будешь первым, на кого падет подозрение. Ты вообще не имел права приходить сюда. — Она умолкла, услышав, как открылась дверь из кабинета, затем раздались шаги мужчин в холле и в дверь постучали. Алекса крикнула: — Войдите! — Четверо вошли в салон. Ранке вскочил и вытянулся по стойке «смирно».

— О, обер-лейтенант фон Ранке. Как вы сюда попали? — спросил полковник.

Алекса заметила, что оба капитана украдкой обменялись взглядами, и ее сердце забилось сильнее.

— Я пришел несколько минут назад, господин полковник, чтобы выразить мои соболезнования и предложить госпоже баронессе свою помощь.

— А откуда вы узнали, что здесь нужно выражать соболезнования? — спросил аудитор. — Кстати, мы вообще еще не знакомы. Капитан Ивес.

— Обер-лейтенант фон Ранке. — Он чопорно поклонился, щелкнул каблуками и потряс протянутую руку.

— Сообщение было передано по телефону.

— И кто же передал это сообщение?

— Я полагаю, кто-то из драгун полка Годенхаузена.

— А кто принимал сообщение?

— Я. Я случайно оказался в бюро командира.

— Находился ли в то время, когда поступил звонок, майор Брауш в бюро?

— Нет, господин капитан. Он как раз вышел.

Полковник внимательно слушал, не сводя с Ранке испытующего взгляда. Затем он обратился к аудитору.

— Давайте не будем отвлекаться, капитан Ивес. Вы хотели поговорить с баронессой. Господин Ранке позже в любое время будет в вашем распоряжении. Но сейчас мы могли бы поговорить с вами наедине, баронесса? — Алекса оценила тактичность полковника, который не приказал просто Ранке выйти, а предоставил ей, хозяйке дома, возможность отправить его.

— Я благодарю вас за участие, господин фон Ранке, — сказала она. Он по-прежнему стоял «смирно», поскольку никто не сказал ему «вольно». Она протянула ему руку, но тут же отняла ее, едва он успел к ней склониться. — Прощайте, господин обер-лейтенант. — Это прозвучало холодно и бесповоротно. Он переменился в лице от этого тона, но поклонился и покинул комнату.

В дверях Ранке почти столкнулся с фрейлейн Буссе, которая внесла бутылку шнапса и стаканы. Она была уже полностью в трауре с соответствующим выражением на лице. Глаза были заплаканы, не хватало только вдовьей вуали. Алекса отпустила ее и наполнила четыре стакана. Офицеры с благодарностью выпили, врач воздержался.

— Простите, но я должен идти, — сказал он полковнику. — Конечно, если я больше здесь не нужен.

— В данный момент нет, — сказал Зайферт.

После ухода доктора наступило долгое тягостное молчание. Алекса присела на диван, трое мужчин расположились напротив. Сердце ее по-прежнему неистово колотилось, но одновременно ее стало охватывать какое-то оцепенение. Если бы только она смогла плакать, наверное, не было бы той тяжести, которая камнем сдавила грудь, отчего даже дышать было трудно.

— Мой муж действительно был застрелен? Вам уже что-то удалось выяснить?

Полковник обратился к аудитору.

— Ответьте вы, пожалуйста. Вы здесь, так сказать, лицо нейтральное. Я лично высоко ценил умершего, он был превосходный офицер, один из лучших в полку, если не самый лучший. Эта бессмысленная смерть не укладывается у меня в голове.

Аудитор Ивес поднялся и встал перед Алексой, скрестив руки на груди, широко расставив ноги. «Наверняка так он стоит в роли обвинителя перед военным судом», — подумала Алекса.

— Насколько я смог установить, смерть наступила рано утром. В майора попали две пули — одна в грудь ниже левого соска и находится все еще в теле, вторая ниже правого плеча и прошла навылет. По мнению доктора Брюка, уже первый выстрел был смертельным, и, хотя я не специалист, я с ним согласен. Окончательную ясность внесет только вскрытие.

«Если бы он только говорил потише», — подумала Алекса. Но аудитор говорил громко, в привычной приказной манере, и каждое его слово било по ее барабанным перепонкам.

— Стреляли два раза? — спросила она. — Я вообще ни одного выстрела не слышала.

— В этом я не сомневаюсь. Когда мы подняли убитого, мы нашли вот это под ним. — Он достал из кармана маленький браунинг и показал его Алексе. — Вы знаете это оружие?

Алекса знала этот браунинг, но не могла решить, признаваться ли в этом.

— Мне кажется… — начала она.

— Вы знаете его? — настаивал аудитор.

Она решилась сказать правду.

— Думаю, да. Пистолет похож на тот, который муж хранил в пистолетном футляре. Он из этого оружия?.. — она не смогла договорить «был убит?».

— Нет. Вначале мы так и подумали. И поэтому решили, что речь идет о самоубийстве. Между прочим, а вам такое предположение не приходило в голову?

Она кивнула.

— Да, в какой-то момент я…

— Но при внимательном рассмотрении мы отказались от этой версии, — продолжал аудитор. — Уже положение тела делало ее маловероятной, а потом мы нашли выпущенную пулю в обивке кресла у письменного стола. Она оказалась большего калибра, чем у браунинга, из которого вообще не производилось выстрела. Наша версия состоит в том, что ваш супруг заметил забравшегося в дом преступника, взял пистолет и прошел в кабинет, но там с короткой дистанции был застрелен прежде, чем мог выстрелить сам.

Алекса, чтобы избежать взглядов мужчин, закрыла лицо руками.

— Но кто… почему… у него вообще не было врагов!

— У нас пока нет никаких зацепок. Представляется, что убийца пробрался в дом через окно в прихожей. Окно было открыто, а клумба внизу истоптана. Складывается впечатление, что все вещи на своих местах, как в кабинете, так и в спальне. Значит, ограбление не было мотивом убийства. Вы оказали бы нам помощь, если бы основательно осмотрели все в обоих помещениях и сказали нам, действительно ли ничего не пропало. Если мы не требуем от вас чересчур многого, — добавил по-рыцарски полковник.

— Нет, вовсе нет. Если вы хотите, я могла бы сделать это прямо сейчас.

— Одну минуту, — задержал ее капитан Ивес. — До этого я хотел бы опросить всех, кто в то время находился в доме.

Алекса позвонила и попросила фрейлейн Буссе собрать весь персонал, включая Ержи, конюха. Вскоре все собрались, подавленные случившимся. Хозяин дома был убит… Поскольку в момент убийства все они находились в доме, стало быть, все были под подозрением. Им казалось, что это просто написано на лице аудитора, который одного за другим спрашивал, как и где он провел ночь. То, что они могли сказать, вряд ли представляло какую-то ценность для следствия: все отправились спать, как обычно, и, только когда майор не позвонил за своим завтраком, они встревожились. Одна только фрейлейн Буссе могла подробно рассказать о промежутке времени между десятью часами вечера и пятью часами утра, и о своих предчувствиях, когда не последовало обычного звонка от майора. Все остальные отвечали односложно. Аудитору пришлось приложить усилия, чтобы что-то из них вытянуть.

— С вашего позволения, баронесса, — обратился он к Алексе. — Мы хотели бы осмотреть дом. Слабо верится, что из пяти обитателей дома никто не слышал двух выстрелов.

— Никто из шести. Я вообще-то тоже была дома, — сообщила Алекса.

Капитан пропустил ее слова мимо ушей, но в его тоне появились жесткие нотки, когда он приказал персоналу оставаться в комнате и никуда не отлучаться, так как у него еще есть к ним вопросы.

Алекса чувствовала все возрастающую антипатию к капитану. Был ли это страх? В конце концов, убитый был его товарищем, а никакого сочувствия с его стороны не было заметно. Должен же он видеть, что она держится из последних сил.

— Я охотно проведу вас по дому, — сказала она, демонстративно обращаясь к полковнику.

— Вы хотите это сделать сами? Может быть, лучше кто-нибудь из персонала? — предупредительно спросил полковник. — Вы мужественная женщина, сударыня. Я хотел бы вам предложить помощь моей супруги, если вы не возражаете. Может быть, первое время лучше бы вам побыть у нас? Моя жена была бы…

— Я глубоко вам признательна, господин полковник, вы очень добры, но я хотела бы оставаться здесь. А что касается обыска в доме, так, насколько я знаю, это неизбежно. Давайте же начнем.

До сих пор она, кажется, не сделала ни одного неверного шага. Возможно, при таких трагических обстоятельствах со стороны могло показаться, что она слишком хорошо владеет собой, но что поделаешь, если слез, которых от нее ожидали, попросту не было.

Она провела трех офицеров по всем комнатам и наконец в свою спальню. Они проверяли толщину стен и пытались выяснить, на каком удалении можно было бы расслышать крики о помощи. Затем все вернулись в салон. Капитан Ивес стал задавать те же вопросы, что и прежде, но не получил ничего нового для следствия. Он отпустил всех, еще раз строго предупредив: никому не покидать дом и не разговаривать ни с кем, включая охрану в саду и во дворе. После этого они с полковником Зайфертом ушли, чтобы распорядиться об отправке тела в гарнизонный госпиталь, где должны были произвести вскрытие. Капитан Дразецки остался, позднее к нему присоединились лейтенанты Хайнрих и Стоклазка, прикомандированные к военному судье Первого армейского корпуса. Они должны были основательно обыскать дом — возможно, обнаружится где-то исчезнувшее орудие убийства, — просмотреть бумаги и корреспонденцию убитого.

Все это продолжалось до конца дня с перерывом на обед, который Алекса распорядилась приготовить для офицеров. То, что ее приглашение было принято, свидетельствовало о том, что на нее не упало подозрение. Сама она не обедала с ними, а попросила подать ей наверх чай с бутербродами. Только в пять часов, когда безуспешные поиски были прекращены, тело увезли и в доме наконец воцарилась тишина, Алекса впала в беспокойный, полный кошмарных сновидений сон.

Во сне она видела себя в кабинете мужа. На полу, вытянувшись, лежал не он, а Николас. Когда она склонилась над ним, то увидела у него на лбу между глазами маленькое темное пятно, как у индийских женщин. Она потрогала пятно — это была запекшаяся кровь. Сознание того, что он мертв, наполнило ее невыносимой печалью. Помещение тем временем превратилось в какую-то лужайку. Николас стоял привязанный к дереву в окружении каких-то мужчин. Алекса умоляла оставить его в живых, они же выхватили из карманов огромные револьверы и открыли по нему стрельбу. Ей показалось, что среди стрелявших она узнала Ганса Гюнтера. Николас выглядел теперь не как человек, а как те соломенные куклы с размалеванными физиономиями, которые используются в качестве мишеней на стрельбах.

Внезапно она увидела себя в парке Сан-Суси возле больших фонтанов, где поздней весной расцветали привезенные из Голландии тюльпаны. Навстречу ей, живой и здоровый, шел Николас. Радость пронзила ее острой болью, она полетела ему навстречу, помяла тюльпаны, прыгая через наполненные водой чаши фонтанов. Вне себя от счастья она бросилась обнимать его, покрывая лицо поцелуями. «Ты жив! Ты жив! Слава богу, ты жив!» — кричала она и в этот миг была разбужена фрейлейн Буссе, которая трясла ее за плечо.

— Простите, госпожа баронесса, пришел капитан Ивес. Он хочет с вами поговорить.

Алекса поднялась — сна как не бывало. Ей все еще казалось, что она чувствует прикосновение щек Николаса.

— Кто там? — спросила она.

— Аудитор, который был сегодня. Простите меня, что я вас должна была разбудить. Вы говорили во сне, когда я вошла.

Алекса побледнела.

— И что же я говорила?

Фрейлейн залилась слезами.

— Вы сказали: «Слава богу, ты жив!» У вас был такой счастливый голос! Вам приснился ваш муж, что он живой, бедная вы наша госпожа, мне лучше было бы вас не будить. — И она снова принялась рыдать.

Причиной этого бурного проявления чувств было, конечно, еще и раскаяние. С самого раннего утра она украдкой наблюдала за Алексой, пытаясь обнаружить на ее лице и в ее поведении что-нибудь подозрительное. Конечно, она не считала Алексу соучастницей, но от фрейлейн Буссе не ускользнуло недостаточно глубокое, на ее взгляд, переживание Алексой такой утраты. Но то, что она сейчас услыхала, сразу же убедило фрейлейн в том, что Алекса глубоко скорбит, и сердце фрейлейн Буссе наполнилось состраданием.