Он достал часы.

— Почему только через десять минут?

— О господи, мне же надо переодеться! Это займет не меньше четверти часа.

— Ну хорошо, пятнадцать минут, и ни минуты дольше.

Алекса в спешке переоделась и оставила Николасу записку, что встретила подругу по гимназии и отправилась с ней в кондитерскую; к вечеру собирается вернуться. Он, конечно, будет сильно удивлен: после того как она неделями избегала всех знакомых, вдруг для какой-то школьной подруги делает исключение!

День был жарким, чувствовалось приближение грозы. С запада надвигались свинцовые тучи, уже на горизонте проблескивали молнии и слышны были отдаленные раскаты грома. Несмотря на то что вокзал Бельвю был рядом, она добралась туда без сил. Ранке ожидал с экипажем на углу Брюкеналлее. Он вышел и помог ей сесть в экипаж.

— Ты опоздала на пять минут, — сказал он с упреком.

— Я на тебя ужасно зла, — сказала она, как только экипаж тронулся. — Ты что, забыл, о чем я тебя просила? Ты должен был терпеливо ждать. Но нет, ты мчишься за мной в Берлин и выслеживаешь с детективами. Что ты им вообще рассказал?

— Они вообще ни о чем не спрашивали. А что, собственно, плохого в том, что офицер просит помочь найти вдову своего товарища?

— Ничего, кроме того, что как раз этот офицер и сделал ее вдовой.

Отель, который по внешнему виду явно нуждался в ремонте, располагался в узкой улочке. Когда-то красные дорожки на лестницах был вытерты и стали серыми. Портье в нарукавниках взял пять марок, которые сунул ему Ранке, и на этом формальности были закончены. Лифт в принципе отсутствовал. Номер Ранке располагался на пятом этаже.

— Почему ты поселился в таком сомнительном отеле? — спросила Алекса, придя в себя.

— Обычно я останавливаюсь у моей матери. Этот отель мне рекомендовал майор Брауш; говорят, здесь останавливаются в отпуске наши молодые офицеры. Во-первых, он дешевый, и, кроме того, можно без проблем приводить в номер проституток.

— Я просто в восторге.

Алекса разделась, но это не принесло никакого облегчения. Она буквально обливалась потом. Одна мысль снова испытывать его ласки вызывала в ней отвращение, как и в самом начале их отношений. Но она должна уступать во всем, это, в конце концов, цена за то, что она сможет еще до наступления темноты покинуть эту пыльную, отвратительную комнату.

Она пообещала Ранке прийти завтра и провести с ним весь день. Еще тридцать шесть часов, и он должен будет вернуться на службу в Алленштайн. Главное, чтобы у него до этого времени не возникло никаких подозрений. А там она навсегда покинет Германию.

К счастью, Николас на следующий день был приглашен на завтрак к принцу Иоахиму Альбрехту, на чисто мужское мероприятие, которое должно было затянуться почти до вечера. Так что к ужину в домик на берегу Николас успеть никак не мог.

Этот день, который Алекса для себя назвала как прощальный подарок Ранке, прошел без особых неприятностей. До обеда они провели время в номере, а обедать отправились в недавно открывшийся ресторан на Августштрассе, после чего вернулись в отель. Ночью прошла долгожданная гроза, которая смыла пыль со стен и крыш и принесла в город легкий аромат дальних лесов и лугов. В комнате стало гораздо легче дышать, и Алекса чувствовала себя лучше. Но когда Ранке, вопреки договоренности, предложил ей поужинать с ним и остаться на ночь, у них возникла ссора.

— Я отправляюсь домой, и причем сию минуту, — закричала она. — И я запрещаю тебе идти за мной и шпионить! Раз и навсегда! — И уже спокойнее: — Я сдам тебя первому же полицейскому, если ты не оставишь меня в покое. Ты все время твердишь, что это я тебя уговорила застрелить Ганса Гюнтера. Но это неправда. Я этого никогда не хотела. Никогда!

Он отступил на шаг и внимательно посмотрел на нее.

— Ты лгунья, проклятая лгунья, вот ты кто, — глухо сказал он.

— Допустим, мы болтали об этом, но это была только игра!

— Лгунья.

— Ты никогда не говорил, что действительно сделаешь это. Если бы ты сказал, что заберешься в дом и просто застрелишь его, как какой-то убийца, я бы этого никогда не допустила.

Он скептически покачал головой.

— Предложение вызвать его на дуэль без свидетелей исходило от тебя. Надеюсь, это-то ты помнишь?

— И ты считаешь, что это дуэль — стрелять в спину ничего не подозревающему человеку?

— Я не стрелял ему в спину. Он был вооружен. Я разбудил его и сказал, чтобы он достал свой револьвер и что мы будем драться на дуэли за тебя. Он стал хохотать как безумный, когда я это сказал. Он принял все за превосходную шутку. Он сказал, что я мог бы получить тебя в любой момент. Поэтому я выстрелил. Если бы он не смеялся, он был бы жив и сейчас.

— Другими словами: ты вел себя как джентльмен, — с издевкой сказала Алекса. Ее прическа распустилась, и она завязала волосы в узел. — Я медленно схожу с ума, — прошептала она тихо.

— Что ты сказала?

— Ничего особенного. — Затем она быстро надела шляпку и заколола ее шпилькой. — А сейчас я ухожу. Ты можешь мне время от времени посылать открытки, но ни в коем случае не письма. Так, как пишут случайной знакомой. Когда Дмовски будет осужден и опасность минует, мы увидимся снова.

— Где?

— Там будет видно. Кто знает, что может случиться? Опасность еще не миновала. — Внезапно она помрачнела. — Ты думаешь, его приговорят к смерти?

Ранке насмешливо скривился.

— На это остается только надеяться. Тогда у тебя больше не будет повода прятаться от меня.

— Не забывай, что я все еще в трауре, и есть определенные условности, которые нужно соблюдать. Не забывай об этом. — Она направилась к двери. — Прощай, Отто.

Ледяной, бездушный тон его голоса заставил ее вздрогнуть.

— Ты меня не любишь, ведь так? Я думаю, ты никогда меня не любила.

— Отто, не надо снова об этом. Мне нужно идти. Я и так уже опаздываю.

— Я только спросил, любишь ты меня или нет. Простого «да» или «нет» мне будет достаточно.

Она была уже у двери.

— Да. Теперь ты доволен? — Алекса нажала на ручку и с ужасом заметила, что дверь закрыта и ключа в замке нет. Когда он вынул ключ из двери, явно замыслив ее не выпускать, она не заметила. — Что это значит? Это шутка? Выпусти меня, или я закричу!

— Кричи сколько хочешь, — невозмутимо ответил он.

Ее охватил страх. Внешне он выглядел спокойным, но Алекса слышала в его безучастном, холодном тоне угрозу. На секунду у нее мелькнула мысль, есть ли у него при себе револьвер. Снаружи кобуры не было, но на стуле, рядом с Ранке, стоял маленький чемодан. Перед ее глазами возникли заголовки газет: ТРУПЫ В ОТЕЛЕ. ОФИЦЕР АРТИЛЛЕРИИ И НЕИЗВЕСТНАЯ ЖЕНЩИНА НАЙДЕНЫ МЕРТВЫМИ НА ВОКЗАЛЕ ШТЕТТИНЕР.

— Отпусти меня, — закричала она дрожащим голосом.

— Только тогда, когда ты поймешь, что я от тебя никогда не откажусь. Мне сдается, что ты задумала что-то другое.

— Ты ошибаешься. «Боже милостивый, помоги мне выбраться отсюда», — взмолилась про себя Алекса.

— Вот так-то лучше. Но если ты и задумала что-то, это ничего не изменит, я люблю тебя и скорее умру, чем откажусь от тебя.

Ранке показал на комод, на котором рядом с его портмоне и портсигаром лежал ключ от комнаты. Алекса схватила его и, пытаясь трясущимися пальцами вставить в замок, уронила. Не успела она нагнуться, как Ранке уже поднял его и открыл дверь. Прежде чем выпустить ее, он страстно ее обнял.

Когда она возвратилась домой, Николас уже сидел в салоне и читал вечернюю газету.

— Ты сегодня рано освободился, — воскликнула она, прекрасно зная, что это не так; она хотела помешать ему спросить, откуда она вернулась так поздно.

Он внимательно разглядывал ее.

— Тебе нездоровится? — Он погладил ее по щеке. — У тебя нет температуры?

День, проведенный с Ранке, наверняка не прошел бесследно.

— С чего это тебе пришло в голову? У меня что, вид больной? — спросила она как можно равнодушней.

Николас протянул ей газету.

— Ты уже видела это?

Алекса не поняла, что он имел в виду, и Николас показал ей официальное сообщение на третьей странице. Из Алленштайна сообщалось, что военный суд под председательством полковника Пауля Зайферта, командира Шестого драгунского полка, приговорил драгуна Яна Дмовски, обвиняемого в убийстве своего командира, майора барона Ганса Гюнтера фон Годенхаузена, к двадцати годам каторжной тюрьмы. Обвиняемый не был приговорен к смертной казни, так как он не сознался в преступлении, и приговор основывался на косвенных уликах.

Алекса снова и снова читала сообщение, пока газета не выпала из ее дрожащих пальцев. При первом чтении она тихо вскрикнула, но сейчас она уставилась на Николаса широко раскрытыми глазами, беззвучно шевеля губами. Когда она заговорила, слова, полные отчаяния, звучали как мольба.

— Николас, уедем из Берлина, я больше не могу, я здесь повешусь!

— Алекса, успокойся! Его бы не осудили, если бы не было убедительных доказательств. — Он решил, что причиной ее расстройства было то, что осудили человека, который, как она считала, был невиновен. — Допустим, что ты права и он действительно не преступник, но нужно верить, что правда рано или поздно, как это часто бывает, выплывет наружу.

Алексу бил озноб.

— Боже мой!

— Если ты убеждена в невиновности этого человека, попробуем найти пути, как ему помочь. Можно было бы нанять опытного адвоката и добиться нового расследования…

— Нет, пожалуйста! Ничего не делай! Ни в коем случае!

Ее бурная реакция вызвала у него смутное подозрение, что тут что-то не так.

— Я хотел бы тебе помочь, но смогу это только в том случае, если ты мне скажешь, что тебя так угнетает. Правду.

Вся красная от волнения, она ответила:

— Я тебе ясно сказала, что меня угнетает: все здесь! Берлин, эта ужасная страна. Ничего, кроме несчастья, я здесь не видела. — Она отвернулась и пошла к двери.

— Куда ты?

— В мою комнату. Я хочу переодеться и принять ванну, забраться в постель и больше сегодня не вставать. Сходи куда-нибудь поужинать. У меня ничего сегодня в рот не полезет.


Николасу бросилось в глаза, что один и тот же нескладный молодой человек в одном и том же скверно сидящем на нем сером костюме стоит, прислонившись к тому же фонарному столбу, что и накануне. Костюм — вот что привлекло его внимание. Он был новым и придавал хозяину, — который безмолвно стоял, абсолютно равнодушный ко всему, что происходило вокруг, — вид манекена в витрине. Николас обратил также внимание, что человек ежедневно прогуливался по берегу.

Когда спустя три дня человек по-прежнему был там, это показалось Николасу еще более странным. Человек не делал ни малейшей попытки прятаться, стало быть, он не был ни детективом, ни преступником. И все-таки его присутствие действовало Николасу на нервы, и он сам не мог объяснить почему. Хотя он точно знал, что никогда его не встречал, у него было странное чувство, что тот уделяет ему особое внимание. Пару раз он был полон решимости попытаться заговорить с ним, но всякий раз что-то его удерживало. Человек не проявлял ни враждебности, ни любопытства, он не следовал за Николасом по пятам.

Алекса несколько последних дней не выходила из дома, ссылаясь на простуду. Она большую часть времени проводила в постели, вставая только к ужину, когда Николас возвращался из посольства. У него возникла абсурдная мысль, что между затворничеством Алексы и присутствием незнакомца есть какая-то связь.

Если стоять, немного склонившись, достаточно далеко от углового окна салона, можно увидеть часть берега реки. Так Николас и сделал после того, как он снял фуражку и шпагу. Человек стоял, как и прежде, в той же позе у фонарного столба, как будто он к нему прирос.

— Подойди-ка сюда, я хочу тебе кое-что показать, — позвал он Алексу.

Она подошла к окну, оставаясь, однако, за гардиной.

— Что там?

— Посмотри на того молодого человека. Уже несколько дней он шатается возле дома. Хотелось бы знать, что он замышляет. Если ты выглянешь из окна, ты сможешь увидеть его у столба.

Алекса промолчала. Когда он обернулся, то увидел, что она отступила от окна.

— Я не могу, — ответила она. — У меня от высоты кружится голова.

Николас понял, что молодой человек не был для Алексы чужим, более того, она знала, что он следит за домом, вероятно, она с ним даже говорила. В сильном волнении он схватил ее за плечи и заставил посмотреть на него.

— Кто это?

Алекса побледнела.

— Кто это… — Она начала заикаться. — Ты имеешь в виду человека там… там на улице? Откуда же мне знать? Я его никогда не видела.

— Ну так посмотри. Он все еще там. — И Николас с силой увлек ее к окну.