Испуганная его неожиданной горячностью, она послушно выглянула из окна, и в этот момент человек взглянул наверх. Николас, все еще крепко держа Алексу, понял по выражению его лица, что он видел Алексу.

Она отпрянула назад, как будто его взгляд обжег ее.

— Значит, ты его знаешь? — спросил Николас.

Она глубоко вздохнула.

— Может быть, это… наверное, один обер-лейтенант из Алленштайна. Его фамилия Ранке.

— Что значит «может быть»? Это он или это не он?

— Я никогда не видела его в штатском. Мужчины в форме выглядят совсем по-другому.

— Предположим, что это тот самый Ранке. Что за причины у него шпионить за тобой?

Она пожала плечами.

— Понятия не имею. В Алленштайне его считали чудаком. — Внезапно она возмутилась. — Ты не мог бы оставить меня в покое? Перестань надоедать мне. Ранке бывал у нас дома в Алленштайне. Может быть, я нравилась ему, как и многим другим молодым офицерам. А теперь, когда я стала вдовой и, стало быть, свободной, он полагает, наверное… Так что, пожалуйста, не обращай на него внимания. Если мы не будем его замечать, он в конце концов исчезнет.

Николас понял, что она сказала ему половину правды, если не солгала вообще. Он почувствовал к ней то же отчуждение, которое она и раньше вызывала в нем своими капризами и внезапными сменами настроения.

— Надеюсь, ты не ждешь всерьез, что я не буду его замечать после того, как я узнал, что он здесь из-за тебя? Что же, мне ждать, когда он вломится сюда или начнет приставать к тебе на улице?

— Ну, этого он никогда не сделает. Я же сказала тебе, он немного чудаковат, но безобиден.

Николас направился к двери.

— Я хочу прямо сейчас убедиться, насколько он безобиден.

Она кинулась за ним и повисла на его руке.

— Пожалуйста, я прошу тебя, не поступай так опрометчиво!

Николас был уже в прихожей и прикреплял шпагу.

— Ты же говоришь, что он безобиден. А если он не таков, я с ним разберусь лучше, чем ты.

Алекса все еще висела у него на руке, когда он уже стоял у двери.

— Не верь ничему, что он будет говорить, — умоляла она. — Он непредсказуем, он патологический лжец.

— Мне не надо ничего рассказывать. Если здесь кто-то и будет говорить, так это я.

Он довольно грубо освободился от нее и вышел. Еще пять минут назад он видел Ранке из окна комнаты Алексы, но, когда он вышел на улицу, человек исчез. Николас поднялся в квартиру. Алекса, бледная и дрожащая, ждала его у двери.

— Что случилось? — затаив дыхание, спросила она.

— Ничего. Парень исчез, но это вовсе не означает, что он не появится снова. Расскажи мне о нем, и по возможности правду. Я поставлю его на место и прекращу этот театр.

Она без слов последовала за ним в салон, где он заставил ее сесть напротив.

— Я прошу в последний раз, Алекса, сказать мне правду. Когда ты тогда пришла ко мне, ты от кого-то или от чего-то бежала, и все еще бежишь. Это тот самый обер-лейтенант Ранке, от которого ты бежишь? — Алекса продолжала молчать, но он не отступал. — Что было между ним и тобой? Ты спала с ним? Есть ли какая-то связь между ним и этим Дмовски?

Последний вопрос заставил ее заговорить.

— Нет! Они вообще не знали друг друга!

Ответ звучал искренне, но не избавил Николаса от подозрения, что между Ранке и Дмовски есть какая-то связь.

— Не задавай мне сейчас никаких загадок, Алекса! Скажи наконец правду.

Ответ, который он получил, снова вызвал в нем раздражение, он видел в нем очередную ложь, с помощью которой она пыталась избавиться от его расспросов. Только позднее ему стало ясно, что здесь шла речь о первых признаках ее ухода в темную и полную тайн бездну. Алекса сказала:

— Прекрати меня мучить, Ники. Что я должна тебе рассказать? Теперь я убеждена, что я ошибалась и что я никогда в жизни не видела этого человека.

Вконец озадаченный, он смотрел на нее.

— Но ты ведь только что…

Она прервала его на полуслове:

— Мне наплевать, что я сказала. И не пытайся меня запутать. Я абсолютно точно знаю, что я никогда этого человека не встречала.

Глава XVIII

Майор Брауш выполнял свой воинский долг в Алленштайне ответственно и хладнокровно, будучи хотя и не блестящим, но отнюдь не самым плохим командиром батареи. Он пользовался уважением в офицерских кругах, но не более. Жизнь его протекала спокойно и разнообразием не отличалась. Когда он узнал от своего адъютанта, что обер-лейтенант Ранке не прибыл вовремя из отпуска, он отнесся к этому спокойно и без суеты.

— Дадим ему еще три дня. Наверное, он приболел. До сих пор он вел себя прилично, значит, пока подождем. В дивизии знать об этом необязательно. Пошлите ему телеграмму с оплаченным ответом в Берлин, в отель «Балтийский двор». Он хотел там остановиться.

Телеграмма вернулась с сообщением, что адресат выехал в Алленштайн. Это не помешало майору выдержать отведенные Ранке три дня. Но когда тот так и не появился, майор известил об этом штаб дивизии, который в свою очередь подал рапорт в военное министерство и военному коменданту Берлина о розыске пропавшего офицера.

В то время, когда соответствующие рапорты достигли указанных учреждений, Отто фон Ранке, одетый в штатское платье, ждал на вокзале Торна пересадки на Алленштайн. Военная форма и фуражка были спрятаны у него в чемодане, шпагу он завернул в бумагу и обвязал шнуром. Из Берлина до Торна он ехал во втором классе, из Торна до Алленштайна он купил билет в первый класс. В первом классе почти не было пассажиров, и в своем купе он ехал один. За небольшие чаевые кондуктор повесил на купе табличку «Зарезервировано», и Ранке запер дверь. Он распаковал форму и переоделся. Ранке выехал из Берлина засветло, но, когда спустя десять часов он приехал в Алленштайн, на улицах еще горели газовые фонари. С небосклона светила бледная луна. Это было одно редкое для Восточной Пруссии утро, когда воздух был нежным и свежим.

Уже на перроне, а затем и на привокзальной площади у него возникло чувство, что люди, проходившие мимо, разглядывают его. Как обычно, на вокзале стояла военная полиция, но никто его не задержал. То, что его ищут, он еще не знал, но подозревал это. Конечно, по всем правилам его следовало арестовать, но, раз это не случилось, он должен взять инициативу в свои руки, а это ему никогда не нравилось. Решение вернуться в Алленштайн было результатом долгой внутренней борьбы, в которой он чувствовал себя как потерпевший кораблекрушение, который после долгого скитания по воле волн и ветра наконец завидел берег. Он перебрал все возможные варианты: застрелиться, застрелить Алексу или Каради либо их обоих; соглашаясь в душе с неизбежными потерями… пойти и во всем признаться. Так он и решил. Он покинул Берлин с каким-то внутренним согласием и почти радостью, чувствами, которых он не знал с того момента, когда направил револьвер на Ганса Гюнтера фон Годенхаузена.

Теперь, когда он ехал в экипаже с опущенным верхом через уже просыпающийся город, в нем вновь стали оживать недавние сомнения. Просроченный отпуск мог стоить ему выговора, даже домашнего ареста, а признание в убийстве означало, однако, приговор к пожизненному заключению или даже к смерти. Ранке взглянул на полумесяц и на бледнеющие звезды и снова ощутил в душе порыв умиротворяющего изнеможения. Нервные и физические нагрузки последних дней взяли свое. Он задремал и проснулся оттого, что кучер тряс его за плечо. Не проснувшись до конца, он увидел, что они стоят перед воротами казармы и что часовой отдает честь. Он вспомнил, что должен был, собственно, сказать кучеру ехать к нему на квартиру, но сейчас уже было поздно. Ранке расплатился, приказал ему ждать, пока не придет солдат за его чемоданом, и шагнул за ворота. Дежурный офицер, молодой лейтенант, спал на кожаном диване рядом с вахтой и проснулся от стука двери. Он вскочил, протер глаза и узнал Ранке.

— Где же это вы пропадали? — спросил он хриплым голосом.

— В Берлине.

— И почему же вы являетесь сюда среди ночи? Вы что, не могли подождать до утра?

— Сейчас уже утро.

— На моих часах еще нет. — Он почесал голову. — Я, собственно, должен вас арестовать, да чего уж там. Садитесь и считайте, что вы под арестом.

Караульный унтер-офицер просунул голову в дверь.

— Как быть с вашим багажом, господин обер-лейтенант? — спросил он Ранке.

— О господи, у вас еще и багаж! — проворчал лейтенант.

— Оставьте его пока здесь, — сказал Ранке унтер-офицеру и обратился к лейтенанту. — Сообщите, пожалуйста, майору Браушу, что я здесь, хочу доложить о прибытии.

— Вы уже доложили мне.

— Я должен доложить о себе майору, и причем сейчас.

Лейтенант прищурился.

— Вы что, пьяны?

Ранке вскипел от злости и громко сказал:

— Вы намерены выполнять приказ или я должен послать унтер-офицера?

Лейтенант непонимающе покачал головой.

— К чему, черт побери, такая спешка? Если я сейчас вытащу майора из постели, он решит, что я сошел с ума. Он и так придет достаточно рано, чтобы влепить вам выговор. — Лейтенант замолчал.

Ранке опустился на стул, подперев голову руками.

— Я хочу признаться в убийстве майора Годенхаузена.

Лейтенант уставился на него, открыв рот.

— Вы на самом деле здорово напились, — сказал он и засмеялся. Но в тот же миг стал серьезным. — Что вы сейчас сказали? В чем вы хотите признаться? Кого вы убили?

— Годенхаузена, — сказал Ранке так убедительно, что никакого сомнения уже не оставалось.

Лейтенант смотрел на него в полной растерянности.

— Вы точно свихнулись. Преступника же давно поймали. Боже праведный, вот старик-то обрадуется!

— Доложите же наконец майору, — в ярости сказал Ранке.

Майор Брауш весь короткий путь от дома до казармы проклинал непрерывно все и вся. Солдат, которому выпала сомнительная честь сходить за командиром, следовал за ним в почтительном отдалении. Никогда прежде он не видел майора в такой ярости.

Майор направился прямиком в свой кабинет и велел позвать Ранке.

— Что это за ерунда, Ранке? Сейчас только пять утра. Что у вас там может быть такого важного, что вы непременно сейчас должны мне доложить?

Ранке встал по стойке «смирно» и посмотрел своему командиру в глаза.

— Осмелюсь доложить, господин майор, что второго июля 1908 года я рано утром застрелил майора фон Годенхаузена.

Инстинктивно майор почувствовал: то, что он услышал, — правда, как бы невероятно и неправдоподобно ни звучало признание молодого офицера. Он всегда подозревал, что в деле Годенхаузена не все так просто, как это хотел видеть аудитор Ивес. Брауш помолчал какое-то время, поворачивая машинально свою большую, крепко сидевшую на плечах голову то в одну, то в другую сторону.

— Вы, стало быть, его застрелили, — наконец сказал он. Это не было вопросом, это звучало как утверждение.

— Так точно, господин майор.

Брауш посмотрел на него.

— За что? — Было очевидно, что двигало им совсем не любопытство, он был просто подавлен.

Ранке глубоко вздохнул:

— У меня была связь с его женой. — Его лицо передернулось, он едва стоял на ногах.

— Вольно, — приказал Брауш и, помолчав секунду, добавил. — Садитесь.

— Покорно благодарю, господин майор, — сказал Ранке, но остался стоять.

— Значит, у вас была связь с его женой и Годенхаузен узнал об этом?

— Я полагаю, нет, господин майор.

Брауш был сбит с толку.

— Зачем же, черт побери, вам надо было его убивать?

— Потому что он не давал развода своей жене.

— А она требовала развода?

— Так она мне сказала.

— Она знает, что вы убийца? Знала она об этом заранее или узнала об этом потом? — Застывший, бесчувственный взгляд Ранке раздражал его, и он повысил голос. — Черт вас побери, Ранке, я хочу знать, участвовала ли его жена в этом свинстве?

Подобно пловцу, собравшемуся глубоко нырнуть, Ранке набрал полную грудь воздуха:

— Она желала его смерти, и поэтому я застрелил его. — Он покачнулся.

— Сядьте же наконец, Ранке, иначе вы просто меня доконаете. — Брауш подождал, пока лейтенант сел, и продолжил: — Надеюсь, вы понимаете, что означает то, о чем вы только что сказали? Второго июля, стало быть, вы застрелили своего товарища по службе?

— Так точно, господин майор, именно так.

— Тогда мой долг арестовать вас и передать в штаб дивизии. Но, как ваш командир, я хотел бы услышать от вас подробное описание обстоятельств преступления.

— Я дважды выстрелил с короткой дистанции из моего револьвера в майора Годенхаузена. Он умер мгновенно.