Тогда над графом висела серьезная опасность потерять свое, обремененное ипотечным кредитом, огромное, величиной в шесть тысяч гектар, имение в венгерском селе Шаркани. Приданое Мелани позволило не только освободить имение от тяжелых долгов, но и привести в порядок запущенный замок. Некоторое время Мелани нравилась роль хозяйки замка, но вскоре она стала там страдать, и они переехали в Вену, в тот самый двухэтажный дом в Херренгассе, который впредь стал именоваться дворцом Каради. Фердинанд так же, как и его жена, невыносимо скучал в имении и потому приветствовал перемены. Статистки Венского театра нравились ему гораздо больше, чем ядреные деревенские девки, которым он не стесняясь делал маленьких Каради, после чего, наделив приличной суммой, выдавал их замуж за своих же работников.

Мелани была женщиной полной противоречий: отличалась острым умом, отзывчивостью, обладала чувством юмора и одновременно была эгоистичной, бесцеремонной и агрессивной. Она рисовала, блестяще играла на рояле, но все свои силы и время тратила на не имевшие никакой перспективы попытки занять место первой дамы Вены, которое по праву принадлежало княгине Паулине Меттерних, а также на бесконечные скандалы со своим супругом. Николас не принимал всерьез ее жалобы на отца, поскольку знал, что в основе их лежит не оскорбленная любовь, а просто уязвленное самолюбие и жадность собственницы. Она на миллионы Гайгера вместе с отцом купила и графскую корону и в течение тридцати шести лет боролась, чтобы не потерять свое владение.

— Святой боже! — застонал Николас. — Если она приедет, на нас свалится вся семейка как саранча. Почему они не оставят нас в покое? Для них это просто… просто светское мероприятие, а для меня… для нас… — Он умолк, осознав, что страдает не один. — О господи, бабушка! — вскрикнул он, испытав чувство вины. — Она, наверное, просто убита горем. Мне надо к ней пойти, поговорить с ней.

— С ней сейчас доктор Сартори. Несчастная женщина. Двух дочерей похоронила, единственного сына, невестку и вот сейчас… из нас двоих она всегда была самая сильная, всегда меня утешала, но теперь…

В глазах старика не было слез, в них отражалась лишь покорность тяжелой судьбе. Сил сопротивляться ее ударам больше не было. Он вырастил своего ангелочка, которая превратилась в чудесную женщину, и выдал замуж за прекрасного человека, который ее обожал и которого она страстно любила. И вот, достаточно было упасть одной свече, чтобы отнять у старика все, чем он жил. Какие еще испытания уготованы Богом его старому сердцу?

Голос Николаса прервал его размышления.

— Тебе следовало бы оставаться с бабушкой.

— Мне хотелось при твоем приезде быть здесь, в доме.

— Янош получил сильные ожоги? Я спрашивал парня еще в дороге, но этот болван как воды в рот набрал.

— Боднар велел ему держать язык за зубами. Ожоги скоро заживут, а вот от шока он оправится нескоро. Он нашел Беату и чуть не умер от горя. Твои люди тебе очень преданы, Ники. Вряд ли кого-то из твоих соседей так уважает челядь, как тебя.


В последующие дни непрерывно приезжали гости на траурную церемонию и поступали письма с соболезнованиями. С прибывшим после полудня поездом приехали, кроме Мелани и Фердинанда, многочисленные родственники. Часть из них — потому, что почти год назад были приглашены на свадьбу, другие — как раз потому, что на свадьбе не были. К погребению не был приглашен никто. Тем, кто приехал выразить соболезнование, оставалось ждать, получив соответствующий прием и угощение. Члены семьи Гайгер имели возможность, пользуясь случаем, проверить, как повлияли их деньги на развитие хозяйства Каради. До сих пор Гайгеры вкладывали деньги в имения, принадлежавшие носителям высоких фамилий, которым их образ жизни не позволял снисходить до таких прозаических вещей, как сев или уборка урожая. Гайгеры были держателями ипотеки на замки и оказывали маклерские услуги, когда происходила смена собственников таких владений; здесь, однако, впервые они были не доверенными лицами или маклерами, а принадлежали к семье владельца имения.

Родственники по отцовской линии, Каради, привезли с собой детей, слуг и все свои предрассудки. Со всех концов империи съезжались друзья, многие на автомобилях, что усугубляло и без того царивший в имении хаос. Требовались усилия настоящего штаба, чтобы разместить всю эту армию гостей. Не дай бог, чтобы нарушить требования протокола или задеть чью-то чрезмерную чувствительность. Все имевшиеся в распоряжении руки были брошены на устранение последствий пожара и обустройство комнат для гостей. Между замком и станцией Шаркани для прибывающих было установлено регулярное транспортное сообщение.

Фердинанд и Мелани приехали первыми. Нашествие продолжалось в течение последующих трех суток. Въездные ворота не закрывались, никто из слуг не сомкнул глаз, и даже Николас оставался на ногах: чтобы приветствовать гостей, принимать соболезнования, давать распоряжения по размещению гостей, оговаривать детали погребения. Он разделывался со всеми этими обязанностями, находясь в глубоком трансе.

Служанки из дома Рети, которые знали Беату еще ребенком, одели ее к погребению. Дубовый гроб с закрытой крышкой, сделанный работниками своими руками, под горой цветов был установлен в маленькой капелле замка; бронзовый гроб должен был прибыть из Будапешта. Николас так и не видел лица умершей. Стоя на коленях перед катафалком, он не раз испытывал искушение поднять крышку, но всякий раз его охватывал безотчетный, непреодолимый страх, и крышка оставалась закрытой. Только состояние шока, в котором он пребывал так долго, было для него благословением. Только это позволило ему выдержать и это нашествие, и презрение всех Каради по отношению к Гайгерам и наоборот, и хаос на хозяйственном дворе, где автомобили нагоняли страх на скотину и людей; и бесконечные жалобы его матери на плохое железнодорожное сообщение; и ворчание отца, который должен был делить одну комнату с матерью; и сверхмерную деланную скорбь тех людей, которые, протягивая тебе руку, за спиной шепчут двусмысленности, и слезы, легко вызываемые после возлияния шампанским, и кокетливые взгляды из-под траурной вуали.

За день до похорон пришло сообщение о приезде сестры Беаты. Алекса приезжала в сопровождении мужа, барона Ганса Гюнтера фон Годенхаузена, майора лейб-гвардии полка кайзера Вильгельма II. Николас сам отправился на станцию, в основном чтобы хотя бы ненадолго отвлечься от этого кошмара в замке. Он приехал как раз к моменту, когда маленький локомотив, изрыгая, словно сказочный дракон, клубы пара, остановился у перрона. Из вагона первого класса вышел один-единственный пассажир в светло-сером дорожном костюме и широкополой шляпе. При виде Каради он, приветствуя, снял шляпу со своих светлых, с темными прядями волос. Он был высокого роста, с мускулистой, но стройной фигурой, примерно тридцати лет, с гладким лицом и мелкими, появляющимися при улыбке морщинками в уголках рта. Если бы не небольшое родимое пятно на левой щеке, он был бы просто непозволительно красив. Он коротко по-военному поклонился и щелкнул каблуками. В толпе возвращавшихся домой с рынка рабочих и крестьян он выглядел просто величественно. Николас, как и большинство его товарищей по Австро-Венгерской императорской армии, испытывал определенную антипатию к Пруссии.

«Он похож на Лоэнгрина», — подумал он.

— Фон Годенхаузен, — представился прибывший, и они пожали друг другу руки. К удивлению Николаса, майор задержал его руку гораздо дольше, чем это было принято. — Я давно хотел бы с вами познакомиться, но в более счастливых обстоятельствах. Примите мои соболезнования, — проговорил фон Годенхаузен на корректном, исключительно литературном немецком языке.

Его тон был теплым, но без намека на сентиментальность. Совсем не по-прусски. Направленные на Николаса светло-голубые глаза были подернуты сочувствием. Николасу показалось, что этот взгляд в любое мгновение может стать стальным. И все же майор ему понравился. Это был мужчина того сорта, который нравится противоположному полу и не вызывает антипатии у своего. И к тому же кое-что значило и то, что он в довольно молодом возрасте уже служил в чине майора, и не где-нибудь, а в лейб-гвардии полку кайзера. Безусловно, превосходный офицер, у которого впереди блестящая карьера.

— Алекса предполагала, собственно, провести последнее Рождество в Шаркани, но потом мы вынуждены были это отложить, и теперь она безутешна… — В дверях купе показалась одетая в черное женщина. Майор обратился к ней: — Момент, позволь тебе помочь. — Он протянул руку и помог жене спуститься.

Она взглянула на Николаса, и сердце у него замерло. В глубоком трауре, с вуалью, откинутой с лица, она не только была похожа на Беату — это была Беата. Свисток дежурного по станции привел Николаса в себя.

— Добро пожаловать в Шаркани, — с трудом выдавил он из себя. — Я благодарен вам за ваш приезд. Надеюсь, долгое путешествие не было слишком утомительным?

Печальная улыбка Алексы была до боли доверительной.

— Я должна была давно приехать… я хотела, но…

Колеса поезда пришли в движение, а кондуктор все еще продолжал выгружать багаж.

— Не пугайтесь, что чемоданов так много, — с извиняющейся улыбкой сказал Годенхаузен. — Мы не будем вас долго обременять. К сожалению, Алекса всегда берет в поездки слишком много багажа.

— На обратном пути мы собираемся остановиться в Вене, а также в Мюнхене и Баден-Бадене. — Немецкий Алексы имел легкий венгерский акцент. Это был голос Беаты — низкий и бархатистый.

В экипаже оказалось недостаточно места для такого багажа, и его погрузили на крестьянскую телегу.

Поначалу Алекса ни словом не обмолвилась о трагедии, которая привела ее сюда. Она с интересом разглядывала пейзаж, но, когда экипаж покатил вдоль ручья, ее лицо оживилось.

— Старая хижина все еще стоит! Я помню ее. Там я однажды нашла Беату, когда мы играли в прятки. Я ее недолго искала, и она была расстроена, что я ее так быстро нашла. — И она негромко рассмеялась мягким смехом Беаты.

У Николаса сжалось сердце. Ему не нравилась эта беззаботность, но одновременно он чувствовал, что его непреодолимо тянет к Алексе. Чтобы скрыть свое замешательство, он спросил у майора о новостях из Берлина, но в ушах его, хотя он и слушал майора, все еще стоял ее голос, хотя Алекса больше не смеялась. Когда он мельком взглянул на нее, то заметил, что она бледна и встревожена.

— Как все это переносят Рети? Это ужасный удар для них.

«Она назвала своих дедушку и бабушку „Рети“!»

— Да, конечно!

Николас не мог до конца подавить свою досаду. Ее хладнокровие начинало раздражать его. Майор также избегал упоминать о разыгравшейся трагедии, хотя, возможно, и из чувства такта. Он хвалил состояние полей и сравнивал методы возделывания венгерских виноградников с теми, которые применяются на Рейне. Алекса молчала. Время от времени при виде какого-то дома или памятного места на ее лицо набегала волна грусти, вызванной, видимо, какими-то близкими душе воспоминаниями. Когда экипаж миновал ряды акаций, означавших, что они въехали на землю Рети, она тронула Николаса за руку:

— Прикажите, пожалуйста, остановиться. Я хочу сойти.

Майор нахмурился:

— Сойти? Зачем?

— Я хочу навестить бабушку с дедушкой! — Ее тон был довольно настойчив. Она выглядела теперь отнюдь не такой спокойной и бесчувственной.

— Мы можем к ним подъехать, это не будет большим объездом, — сказал Николас.

— Нет! — неожиданно резко возразила она. — Я хочу побыть с ними одна. Я пройду по полю пешком.

Каради остановил экипаж. Годенхаузен озабоченно покачал головой:

— В этих туфельках? Через поля? Будь благоразумна.

Но Алекса выпрыгнула из коляски еще до того, как каждый из мужчин попытался ей помочь.

— Я знаю одну дорогу через поля.

Николас тоже вышел из экипажа, в то время как Годенхаузен оставался сидеть.

— Я провожу вас.

— Нет, не надо. — Эти слова прозвучали почти невежливо. — Я пойду одна или вообще не пойду.

— Вы считаете, это будет хорошо явиться так неожиданно? Ваша бабушка только что пережила такой сильный шок…

— Разве они не знают, что я приезжаю?

— Конечно знают. Я их тут же известил. И все же…

Она движением руки оборвала его на полуслове и пошла.

— Мы должны вас здесь подождать? — крикнул Николас ей вослед.

— Нет! Я приду в замок сама. Не беспокойтесь, я хорошо знаю дорогу.

— Ей придется идти довольно далеко, — заметил Николас Годенхаузену. — И это после такой долгой поездки. Лучше я пошлю за ней коляску.

— Не делайте этого, я прошу вас. При ее душевном состоянии прогулка пойдет ей на пользу. Все это напомнит ей детство. И потом это не будет для нее утомительным. Вы не представляете, насколько она сильна. Я имею в виду физически, особенно для такой хрупкой женщины.