– Верни куклу, – потребовала она.

Зелия в ответ на рассказ о наших мучениях предпочитала молчать. Она говорила, что ее обязанности выполнены, когда в полдень мы закрывали наши учебники. Не было никого из старших, кто положил бы конец этой тирании, поэтому я плела интриги и готова была использовать все средства, чтобы низвергнуть Полину. Точно так, как поступали пуритане, когда они казнили короля Карла.[3] Зелия говорила, что англичане никогда не казнили короля, но я нашла в библиотеке книгу, в которой было написано, что они именно так и поступили.

Поэтому я решила, что стану революционером, вместо того чтобы стать ученым. Или мятежником. А в чем разница? Спустя какое-то время я решила организовать революцию или восстание и сжечь ненавистный буфет-тюрьму.

Я дождалась, когда наши игрушки оказались подальше от своей тюрьмы. После обеда моросил дождь, поэтому на прогулку мы не пошли. Я попросила у Зелии разрешения спуститься в библиотеку, а сестры остались в классной комнате: Полина читала книгу, Диана с Гортензией аккуратно кормили всех своих животных, которым предстояло вновь вернуться в ковчег.

Когда на темной лестнице зажгли канделябры, я взяла одну свечку и тайком пробралась в нашу спальню. Поднесла свечу к дубовому буфету, но пламя только облизало дерево, не желая заниматься. Я подумывала позвать одну из служанок, поскольку у них больше опыта в разведении огня, а у меня подобного опыта не было, но потом решила, что они могут рассказать обо всем Зелии. Вместо этого я взяла подушку с кровати Дианы, подожгла ее и бросила внутрь буфета. Закрыла дверцу, задула свечу и вернулась в классную комнату.

– А где твоя книга? – подозрительно поинтересовалась Полина.

– Не нашла ничего интересного.

Вскоре потянуло дымом, Зелия испуганно вскочила, когда прибежала служанка и сообщила, что в спальне пожар. В спальне? Я же хотела сжечь только один буфет! Повсюду раздавались крики, бегали запыхавшиеся слуги, ведрами таская воду со двора целых четыре лестничных пролета вверх.

Мы теснились во дворе под моросящим дождем, наблюдая за впечатляющим зрелищем. Из окон валил дым, а слуги криком предупреждали соседей: «Пожар! Пожар!»

Вскоре пожар удалось погасить, в результате сгорел буфет, белье на кровати Дианы и два старых гобелена, которыми пытались загасить пламя. Было проведено расследование, и в детскую поднялся дворецкий. В наших глазах месье Бертран имел больше полномочий и веса, нежели наш отец, поскольку именно он выдавал деньги на наряды, игрушки и сладкое к основному меню.

Окончательный вердикт был таков: кто-то из служанок оставил тлеющие угли после того, как на ночь топили камин. Малышку Клод, с изрытой оспинами кожей и слегка прихрамывающую, уволили. Очень неприятно, но на войне как на войне.

Той ночью в комнатах стоял запах гари и мы ужасно кашляли. И не осталось буфета, чтобы можно было запирать наши игрушки, поэтому мы хранили их в изножье своих кроватей. Полина потребовала, чтобы я призналась, где была, когда начался пожар. Я не стала ничего отрицать, а просто ответила:

– В следующий раз это будет не буфет. Это будешь ты.

После этого случая она оставила меня в покое и больше не стала отбирать наши игрушки. И очень хорошо! Я решила, что, когда повзрослею, не стану выходить замуж и рожать детей, а сбегу и возглавлю революцию в дальних странах. Похоже, у меня к этому настоящий талант. И, кроме того, вряд ли останутся деньги на наше приданое – по всей видимости, все спустят на «беспутную жизнь и оргии», как я однажды подслушала слова дворецкого. Я точно не знаю, что такое «оргия», наверное, что-то очень-очень дорогое. Единственное, что я знаю, так это то, что теперь мы бедны.

Вскоре после пожара умерла мама и нам пришлось покинуть родительский дом и уехать жить к тетке Мазарини. Гортензия здесь просто счастлива; ей больше нравятся строгие правила, чем беспорядок и заброшенность Набережной Театинцев. В отличие от меня. Дом тетушки мрачный и темный, сплошь заставленный статуями, столами и зеркалами. Она начала обновлять свой дом, но это было задолго до того, как изменения достигли наших комнат на третьем этаже. От дороги дом отделяет большой двор, а за домом располагается обширный сад, спрятанный от него зарослями тиса.

Мне кажется, что я в склепе.

Погребена заживо.

Дни мы проводим с тетушкой и ее женщинами за чтением Священного Писания или учим даты рождения и смерти из «Генеалогической истории королевской семьи и пэров», которые, как я подозреваю, тоже считаются здесь священными письменами. Тетушка настаивает на том, чтобы мы много шили, и нам никогда не позволяют сидеть на стульях со спинками – только представьте себе, что было бы, если бы мы горбились! А какой разразился скандал, когда выяснилось, что мы не носили корсет до того, как переехали к ней! В этом доме девочкам запрещается бегать, прыгать и даже задавать вопросы.

Одна из прислуживающих дам отвечает за наши манеры: она учит нас двенадцати правилам, в том числе тому, как элегантно нюхать табак и правильно есть яйцо. Не думаю, что это настолько важно, но тетушка уверяет, что исключительно благодаря ее урокам мы сможем удачно выйти замуж, учитывая наше скудное приданое.

Я нахожу наши уроки смешными – какая моему будущему мужу разница, чем я разбиваю яйцо – вилкой или ножом? И уж точно я никогда не встречу всех тех людей, истории которых мы вынуждены учить.

– Но это же очень важно! – возражает Гортензия, когда я высмеиваю наши уроки. – Крайне важно знать, кто есть кто в нашем мире. В будущем мы, возможно, будем представлены ко двору и повстречаем всех этих людей. И только подумай, как это ужасно, если мы не будем знать, как к ним правильно обращаться и кто были их родители. Ты опозоришь тетушку, и ее обвинят в том, что она пренебрегла нашим обучением.

Гортензия на два года старше меня. И тем не менее это не дает ей права обращаться со мной, как с ребенком.

– Oui, maman [4], – с притворным почтением произнесла я, но тут же пожалела о своей выходке, увидев, что Гортензия поморщилась: вот уже год прошел со дня смерти нашей мамы.

Мы сидим в тетушкиной библиотеке, изучаем «родословные» из «Генеалогической истории». На улице, за плотной стеной деревьев, ярко светит солнышко, а мы должны сидеть в доме. Я называю сестре имя, которое, надеюсь, окажется ей не по зубам:

– Принц Конти.

– Принц Конти, титул основан в 1597 году и возрожден в 1629. Нынешний принц, Луи Франсуа де Бурбон, родился в 1717 году. Как и ты, Марианна! Унаследовал титул отца в 1727.

– Жена?

– Мари… нет, Луиза Диана Орлеанская, мадемуазель де Шартрез.

– Дети?

– Детей нет, он только в этом году женился!

– Другие титулы?

– Граф д’Але, граф де Бомон-сюр-Уаз и Пезена, а также герцог Мерод.

– Неправильно! – победоносно восклицаю я, сверившись со страницей в книге. – Герцог де Меркёр, а не Мерод.

– Ты права, герцог де Меркёр, – хмурится Гортензия. – Меркёр: титул уходит корнями в герцогское сословие пэров в 1569.

– Все верно, – вздыхаю я.

Гортензия слишком хорошо в этом разбирается.

От Гортензии де Майи-НельОсобняк Мазарини, Париж5 марта 1731 года

Дорогая Луиза!

Спасибо за твое письмо и баночку фигового варенья. Одна из служанок слегла с такой высокой температурой, что я большую часть варенья отдала ей, чтобы хоть как-то утешить. Но когда бедняжка умерла, тетушка запретила доедать нам то, что осталось.

Спасибо за новости о твоей удивительной жизни в Версале. Как же я рада, что вы с супругом вновь можете быть вместе, и молюсь, чтобы вскоре Бог благословил вас рождением сына.

Тетушка Мазарини говорит, что Версаль – рассадник греха и что следует быть очень внимательным, дабы устоять перед искушением. Каждый вечер я молюсь за твою душу и прошу Господа указать тебе правильный путь. Тут, по крайней мере, за нами присматривает тетушка, и мы прислушиваемся к ее советам, потому что она очень мудра и очень добра.

Она нам как мать, заботится о нас. Когда она в Париже, мы видимся каждый день, время от времени даже обедаем вместе. Прислуживающие здесь дамы очень добры. Мы многому учимся, много больше, чем на Набережной Театинцев, хотя я вовсе не хочу обидеть нашу любимую Зелию.

Марианна шлет тебе свою любовь и этот платок, который мы вышили специально для тебя. Тетушка настаивает на том, чтобы мы больше занимались шитьем, и это правильно, поскольку мы весьма неумело обращались с иголкой, когда приехали к ней, и она была очень огорчена этим. Теперь мы много часов проводим за шитьем. Надеюсь, платочек тебе понравится; пожалуйста, прости за пятнышки крови рядом с анютиными глазками – в этом месте Марианна уколола свой палец. Она все еще учится, хотя мне шитье дается легко – взгляни на лепестки цветов, какие они красивые. Тетушка всегда хвалит мои умелые пальчики.

Люблю и обнимаю тебя и твоего супруга,

Гортензия

Луиза

Версаль1731 год

Наконец-то я начинаю привыкать к обстановке, обретать почву под ногами в буквальном смысле слова – по крайней мере я больше не заваливаюсь, когда делаю реверанс. При дворе все должны носить высоченные каблуки, и сперва я ходила пошатываясь, но теперь умею перемещаться плавно, излучая уверенность.

В Версале все красиво. Раньше я думала, что спальня моей матери, украшенная золотыми панелями, – верх роскоши, но теперь понимаю, что ее покои – это ничто. Среди всей этой роскоши королева ведет очень простую жизнь. Она крайне набожна и любит читать Библию и длинные религиозные трактаты, которые ей приносит духовник. У королевы в услужении пятнадцать фрейлин: surintendante – старшая фрейлина, dame d’atour – камер-фрейлина, ведающая одеянием королевы; dame d’honneur – придворная дама и двенадцать фрейлин. Дамы помоложе – всего несколько фрейлин были моими ровесницами, включая Жилетт и очень красивую принцессу де Монтобан, – полагали, что жизнь при дворе невыносимо скучна, но я не понимала, как здесь может быть скучно. Старшей фрейлиной была грозная мадемуазель де Клермон, внучка предыдущего короля, холодная, угрюмая женщина. Ее супруг однажды сгинул на охоте, так его и не нашли! Жилетт говорит мне, что при дворе жалели, что сгинула не она, а ее несчастный супруг.

Тетушка Мазарини тоже одна из фрейлин. Ненавистная свекровь отошла от дел за пару месяцев до моего приезда в Версаль, и ее место заняла тетушка. Она заботится о двух моих младших сестрах, Гортензии и Марианне, и, явившись ко двору, тут же сообщила, что будет приглядывать и за мной. Она велела мне быть избирательной в отношении друзей и предупредила, что среди дам есть несколько очень плохих, с точки зрения морали и примера для подражания. Она называет их «подстилками», потому что кто только на них не лежал. Тетушка принадлежит к группке тех, кого называют благочестивыми матронами. Эти дамы любят осуждать тех, кто, по их мнению, недостаточно набожен.

Королева не очень хорошо говорит по-французски, и у нее очень заметен акцент даже после пяти лет, проведенных во Франции. Она любящая мать и каждый день видит своих детей – трех маленьких принцесс и двух принцев: нашего любимого дофина и маленького герцога Анжуйского, еще младенца.

Большую часть дня мы проводим в личных покоях королевы: шьем, читаем вслух или слушаем, как королева играет на арфе. А еще занимаемся французским, чтобы расширить ее словарный запас.

– Блёклый, – предлагает слово очаровательная принцесса де Монтобан, совсем еще юная. Обычно королева ее раздражает, хотя она умело маскирует это за ясными глазками и улыбкой с ямочками. – Попробуйте сказать «блёклый». Это означает тусклый, неинтересный.

Хотя я почти год живу при дворе, меня по-прежнему поражает то, что придворные позволяют себе выказывать неуважение королеве. Королю – никогда! Но королеве… Она часто является мишенью их едких замечаний и насмешек.

– Блёклый, – повторяет королева, произнося это слово как «блэклый». – Очень хорошее слово, давайте я составлю с ним предложение.

Она задумывается, обводит взглядом окружающих дам – все ей улыбаются в ответ. Я улыбаюсь искренне: мне нравится королева, и я терпеть не могу, что многие так лицемерны по отношению к ней. Она ненадолго задумывается, и слышно, как тикают часы на камине. Монтобан в ожидании округляет глаза, так что кажется, будто они вот-вот вылезут из орбит. Наконец королева произносит:

– Неинтересная пьеса была блэклой.

Мы все киваем в знак восхищения и одобрения.

– Или, – произносит графиня де Рюпельмонд, ерзая в кресле и поправляя ажурное кружево, которое прикрывает ее огромную грудь от непристойных взглядов, – можно использовать это слово, когда описываешь людей и даже время дня. – В Версале я слышала множество шокирующих историй о ее совместных с моей матушкой похождениях и считаю, что она ничуть не изменилась в лучшую сторону с тех времен, как я знала ее в Париже. – Например, «этот день очень блёклый».