Мать тогда сказала: «Поехали быстрее». Она развернула лошадь, и мы во весь опор поскакали в сторону, противоположную той, куда первоначально направлялись. «Такие вещи иногда случаются, — пояснила мать потом, — но они будут случаться все реже. Ведь люди станут более просвещенными».

Мне хотелось задать вопрос, но мать опередила меня: «Не будем больше говорить об этом, Берсаба. Забудем обо всем. Это неприятно, но это реальность. Со временем народ поумнеет. Ничто не изменится от того, что мы будем говорить об этом или размышлять…»

Так относились в нашем доме ко всему. Если вокруг происходило нечто неприятное, следовало просто не думать об этом. Если матери случалось сделать ошибку, она делала вид, что все лучше, чем кажется. Всякий раз, когда отец отправлялся в плавание, она говорила, что все будет в порядке. Это было в некотором смысле мудро, но вот я никогда не умела обманывать себя. Я привыкла заглядывать в свое сердце и душу, спрашивая себя: отчего ты поступила так, а не иначе? Мне кажется, я знаю себя лучше, чем знают или будут знать себя мать или Анжелет, поскольку какая-то часть моей натуры решительно требует правды пусть неприятной, даже оскорбительной для меня.

Позже я вернулась на лесную просеку и увидела что на дереве повешена женщина. Выглядела она ужасно, потому что вороны уже начали расклевывать труп. У покойницы были длинные волосы, и даже сейчас можно было догадаться, что она когда-то была красавицей.

То, что с ней сделали, было мерзко, подло; я долго не могла забыть об этом событии, но ведь оно действительно произошло…

И вот сейчас я представляла себе Карлотту в руках толпы, Карлотту, которую вздергивают на том же самом дереве. Ее бабка была ведьмой… возможно, и она… Может быть, этим объясняется молниеносность, с которой она отобрала у меня Бастиана. Она просто околдовала его! Меня охватило странное возбуждение, и впервые с тех пор, как я услышала ужасную новость, мне полегчало.

Вслух я сказала:

— Любопытно, а колдовские способности передаются от бабки к матери, дочери и так далее?

Анжелет оживилась: с присущим ей оптимизмом она решила, что мои чувства к Бастиану не столь сильны, как ей казалось. Одна из ее черт, которую я особенно ценю, — это ее способность принимать мои неприятности как свои. Сейчас я смотрела на нее с некоторым презрением, которое, являлось просто одной из форм зависти, поскольку я сознавала, как должно быть, приятно плыть по жизни, будучи свободной от сильных чувств, которые мучают людей, подобных мне.

Анжелет ответила:

— Наверное, это на самом деле так. Неужели Карлотта — ведьма?

— Интересно было бы это узнать, — проронила я.

— А как?

— Об этом нужно поразмыслить.

— Есть ведьмы добрые и злые, — сказала Анжелет, которая, в соответствии со своим характером, тут же решила приукрасить образ женщины, укравшей у меня любимого. — Добрые ведьмы могут свести бородавку или ячмень с глаза, могут приготовить любовное зелье, чтобы присушить любимого. Я знаю, что если тебе все время не везет, некоторые ведьмы могут найти недоброжелателя, от которого идет сглаз. Я вчера говорила с Джинни. Она многое знает о колдуньях. Она, например, считает, что ее однажды сглазили.

— Конечно, мы поговорим с Дженни, — согласилась я, и в голове у меня появилось несколько занятных мыслей; они успокаивали меня.

— Любопытно, знает ли об этом Бастиан? — хихикнула Анжелет. — Ты бы могла спросить его.

— А почему не ты?

— Ну, ты ведь ему всегда больше нравилась.

— Неужели по нему это было заметно?

— Еще бы! Да разве он не терялся все время с тобой в лесу?

Значит, она все замечала. Ее слова ударили меня, словно лезвия ножей. Наши поездки в лес… его притворная погоня за мной… мы лежим в папоротнике… Его голос: «Это безумие, вдруг нас найдут?» Но, мы не боимся этого, ведь для нас двоих весь мир неважен, ненужен…

Но теперь появилась Карлотта… Я решительно сказала:

— Я намерена разузнать, не ведьма ли она.

— Мы выясним! — весело воскликнула моя сестра. Но ведь Анжелет не будет радоваться, когда Карлотту поведут вдоль просеки, когда сдерут с нее одежду, когда вздернут ее на суку и когда прилетят вороны.

* * *

Мне трудно было скрывать свое состояние. Карлотта знала о том, какие чувства я питаю к Бастиану. Но вот знала ли она, насколько далеко мы с ним зашли? Чем дальше я об этом думала, тем сильнее был мой гнев. Я думала об оскорблении, об унижении. Я, Берсаба Лэндор, была отвергнута, да к тому же своим собственным кузеном. Должно быть, его вконец околдовали. Карлотта играла со мной, как кошка с мышью, так же поддразнивая, поглаживая коготками, отпуская и вновь хватая в лапы. Мне оставалось утешаться тем, что она сама не знает, насколько глубоко меня все это ранит. Она наверняка считала, что речь идет о детской влюбленности, и что я, как и Анжелет, всего лишь слегка расстроены из-за того, что Бастиан не сможет уделять нам столько же времени, как прежде.

В этот вечер за ужином во главе стола сел Фенимор, и она немедленно уставилась на него своими томными глазами. Фенимор был скроен по образу и подобию своего отца, и раз Карлотта собиралась выходить замуж за его кузена Бастиана, он просто не замечал ее восхищенных взглядов. Как и наши родители, брат создавал вокруг себя атмосферу надежности и безопасности, и это заставляло меня думать, что в любом случае, как бы ни повернулись дела, здесь всегда будет мой родной дом, где меня всегда приютят и защитят.

Карлотта говорила о своем будущем браке и о своем отношении к нему.

— Я пока не решила, — сказала она. — Я не уверена, что захочу похоронить себя в этой глуши.

— Вы привыкнете, — ободряюще сказал Фенимор. — Бастиану нужно будет заниматься хозяйством, и будьте уверены, вам не придется бездельничать.

— Когда мы жили в Испании, нам довольно часто доводилось бывать при дворе. Я уже чувствую, что начинаю скучать здесь.

— Тогда, — логично заметила Анжелет, — тебе не стоит выходить замуж за Бастиана, разве что у тебя есть какие-то иные интересы. — Она взглянула на меня, и я подумала: «О нет, сестрица, еще рано, не сейчас».

— А какие здесь могут быть интересы?

— Ну, скажем, верховая езда. Здесь для нее гораздо больше возможностей, чем в городе. Здесь бывают прекрасные праздники — майские, рождественские, когда мы украшаем дом падубом и плющом. У нас устраивают прием.

— Уверяю тебя, с придворным балом он не сравнится, — холодно изрекла Карлотта.

— И все-таки здесь есть масса любопытных вещей, — настаивала Анжелет. Можно пойти посмотреть на лесных ведьм.

— А кто это?

— Одну из них недавно повесили, — спокойно сказала Анжелет, — но найдется и какая-нибудь другая. Ведьмы здесь были всегда.

— А что ты знаешь о них? — оживилась Карлотта.

— Ну, они владеют многими секретами, верно, Берсаба?

— Они продают свою душу сатане в обмен на исполнение любого желания.

— Странно, что ведьмы почти всегда безобразные старухи, — сказал Фенимор. — Если бы они могли исполнять свои желания, то, думаю, они стали бы красавицами.

— Вероятно, среди них встречаются и красавицы, — сказала Карлотта.

Я торжествующе подумала: она говорит это о себе. Она-то точно ведьма.

— О моей бабушке говорили, будто она колдунья, а я в жизни не видела более красивой женщины, — продолжала Карлотта.

— Любопытно, — произнесла я, — передаются ли колдовские способности по наследству? Карлотта посмотрела на меня в упор.

— Полагаю, что это возможно, — сказала она, и я поняла: ей хочется, чтобы я поверила в то, что она обладает сверхъестественными способностями, позволяющими добиваться своей цели. Например, привлекать к себе людей, заставляя их забыть своих любимых, околдовывая их.

Сочтя, что такие разговоры являются неподходящими для молодых девушек, Фенимор с присущей ему решительностью, сменил тему беседы.

Дальше я уже не слушала их. Впервые с момента приезда гостей я ощутила радостное возбуждение.

* * *

Через два дня после прибытия в Тристан Прайори Карлотты и Сенары к нам приехал Бастиан. Я заметила его, выглянув из окна, и растерялась. Хотелось броситься в свою комнату и запереться, но мы делили комнату с Анжелет, а я не могла закрыть и ее. В то же время мне хотелось выбежать во двор и бросить ему в лицо обвинения, оскорбления, крикнуть, что я ненавижу его.

Ничего подобного сделать я не могла, и виной тому — еще одна черта моего характера, которую я должна не то благословить, не то проклинать. Когда происходит какое-то приятное или неприятное событие, я способна смотреть на него со стороны, наблюдая свои и чужие действия, обуздывая свои эмоции, просчитывая наиболее выгодные ходы. Анжелет никогда ничего не анализирует и действует импульсивно. Если она рассержена, то ее гнев выплескивается наружу; так же обстоит дело и с радостью. Иногда мне кажется, что жить так, как она, гораздо легче. Взять хотя бы данный момент. Если бы я сейчас отправилась в свою комнату и залилась там слезами или, сбежав вниз, швырнула в лицо Бастиану упреки, люди узнали бы о моих чувствах. Но, будучи самой собой, пусть даже оскорбленной и униженной, глубоко (гораздо глубже, чем могла бы Анжелет) переживая происходящее, внешне я оставалась спокойной и размышляла: как в данном случае выгоднее поступить? Разумеется, я имела в виду сугубо личную выгоду.

Итак, я решила, что сейчас мне лучше уйти из дома, чтобы меня не оказалось под рукой, если Бастиан захочет поговорить со мной. А у меня будет время все обдумать.

Я быстро переоделась в платье для верховой езды, отправилась на конюшню и, оседлав кобылу, поехала. Когда ветер ударил мне в лицо и растрепал выбившиеся из-под шляпы волосы, я ощутила запах влажной после ночного дождя земли. Я почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза, и поняла, что если бы могла расплакаться, то это принесло бы желанное облегчение. Но плакать я не имела права. Я лелеяла свою ненависть и думала о своей оскорбленной чести, зная, что Бастиан понравился мне тем, что обращал на меня внимания больше, чем на мою сестру, и именно гордыня заставила меня полюбить его. Теперь он оскорбил меня, любовь к нему исчезла, и я возненавидела его. Я хотела ранить его так, как он ранил меня.

Внутренний голос сказал мне: «Ты никогда не любила Бастиана. Ты всегда любила только себя».

Я знала, что это правда, и мне вдруг захотелось стать такой, как Анжелет, — никогда не обдумывать мотивы своих поступков.

Я свернула на тропу для вьючных лошадей. По обеим сторонам буйно цвела куманика, — сюда мы приходили в конце лета собирать ягоды для заготовок на зиму. Потом я проскакала галопом вдоль поля с густыми темно-зелеными всходами пшеницы и въехала в лес — в тот лес, где мы уединялись с Бастианом, когда он приезжал в Тристан Прайори. Цвела наперстянка. Как-то раз мы с Анжелет набрали этих цветов и принесли домой, где старая Сара, работавшая на кухне, рассказала нам, что эти цветы ядовитые и что ведьмы знают, как приготовить из них напиток, заставляющий человека уснуть навеки.

Мне хотелось бы угостить таким питьем Карлотту. Напрасно я явилась сюда, в то место, с которым было связано так много воспоминаний. Я вспомнила, как мы в последний раз были здесь вместе. Это было шесть месяцев назад, в январе, и деревья стояли без листьев — только кружева ветвей на фоне серого неба. Как они красиво выглядели, гораздо красивее, сказала я Бастиану, чем летом.

— Я предпочел бы листву, которая укрыла бы нас, — ответил он, — Сейчас здесь опасно.

— Чепуха, — заметила я. — Кто вздумает появиться в лесу зимой?

— Например, мы.

Я помню, было холодно, дул пронизывающий ветер, и я сказала ему:

— Пока нас греет любовь, мы никогда не замерзнем, верно?

Мы рассмеялись, и он ответил:

— В следующую зиму в это время мы объявим о нашей помолвке.

Это был волшебный день. На обратном пути я обратила внимания Бастиана на желтеющие почки жасмина возле одного из коттеджей.

— Обещание весны, — сказал Бастиан.

Этот эпизод показался мне значительным. Будущее посылало нам добрый знак.

И зачем я явилась сюда? Растравливать душу воспоминаниями? Лучше уж было остаться дома.

В этот момент я заметила мужчину, едущего навстречу, и страшно встревожилась, вспомнив, что нарушаю строгий приказ матери никогда не выезжать в одиночку. Пришпорив лошадь, я свернула с дороги и поскакала через луг. Когда я увидела, что мужчина тоже свернул с дороги и едет в моем направлении, я испугалась.

«Бояться нечего, — убеждала я себя, — отчего бы ему и не ехать именно здесь?»