И все-таки я чувствовала себя гораздо лучше, чем в день приезда, — из-за уверенности Сенары в том, что все будет в порядке, и благодаря благородному поведению сэра Джервиса.

Каждый день я с нетерпением ждала вестей из дома, но Сенара сказала:

— Сейчас еще слишком рано. Твоя мать не станет ничего писать, пока не убедится, что кризис уже миновал. Я обещаю тебе, что именно так все и будет, но помни: прибытия гонца с вестями придется немножко подождать.

Сэр Джервис, в свою очередь, рассказал мне, что некоторые его знакомые болели оспой и выздоровели. Вовремя замеченные симптомы, тщательный уход — все это творит чудеса!

Они делали все, чтобы успокоить меня, и постепенно я стала проникаться их убежденностью. «Все будет хорошо», — втолковывала я себе. Иного быть не может. Нельзя представить мир, в котором нет Берсабы.

Частенько она мне снилась по ночам; помню, во сне она посмеивалась над моими кудряшками и моей робостью перед Карлоттой. Было похоже, что она хочет поделиться со мной некоторыми чертами своего характера. Временами я думала: мы ведь действительно единое целое, и сейчас, больная, лежа в постели, она думает обо мне точно так же, как я думаю о ней, и какая-то частица меня мечется сейчас в лихорадке, а какая-то частица ее находится здесь, в этом роскошном доме, изучая последние моды и изящные манеры лондонского высшего света.

Мне нравилось слушать сэра Джервиса. Он знал, что мне интересно с ним разговаривать, и, судя по всему, был рад этому.

Он сообщил мне, что весьма озабочен тем, как развиваются события в стране. Король, видимо, не сознает, что его популярность постоянно падает, а королева ни в чем не помогает ему.

— Люди относятся к ней с подозрением, — говорил он, — поскольку она католичка и делает все, чтобы ввести в Англии католицизм. Но вряд ли она в этом преуспеет. Народ никогда не позволит сделать этого. Еще со времени правления Марии Кровавой они закрыли свои сердца для этой религии.

Я расспрашивала его о короле Карле, и сэр Джервис ответил мне:

— Наш государь — человек большого обаяния, с приятной внешностью, и хотя маленького роста, но с прекрасными манерами. К сожалению он никогда не будет любим народом. Они его не понимают, как и он их. Наш король полон гордыни и твердо верит в то, что трон ему даровал Господь и его права не подлежат сомнению. Боюсь, что это вызовет некоторые трудности… для него и для страны. — Взглянув на меня, он улыбнулся:

— Простите, я утомил вас.

— Что вы, ничуть, — уверила его я, — я так давно хотела узнать что-нибудь из придворных новостей.

— Боюсь, — сказал он задумчиво, — что вскоре вся страна будет знать о том, что происходит при дворе.

Постепенно я стала понимать, что он имел в виду. Мое прозрение началось уже на следующий день, когда Карлотта повезла меня в Лондон купить тесьмы и прочих мелочей, вроде лент, перчаток и вееров. Выезжали мы с шиком, поскольку сэр Джервис, будучи богатым и знатным джентльменом, владел собственным выездом, а Карлотта, способная выудить у него все, что угодно, уговорила его предоставить экипаж в наше распоряжение. Карета была роскошная, с красивой обивкой, с двумя скамьями, с бархатными шторками на окне, которые задергивались, если пассажиры желали уединиться. На дверцах кареты красовался семейный герб Джервиса — две прекрасных белых лошади. Кучер был одет в ливрею цветов Пондерсби, как и лакей, стоявший на запятках кареты.

Вот так, с помпой, мы и выехали, и по мере того как карета приближалась к центру Лондона, вокруг сгущалась атмосфера суматохи и возбуждения: люди, пешие и конные, передвигались в такой спешке, словно решался вопрос их жизни и смерти. Мимо нас проехал грузовой фургон и с ужасным грохотом свернул в ворота постоялого двора. На реке стояло столько кораблей и барок, что почти не было видно воды. И везде люди кричали — приветствуя друг друга, отпуская шутки, ссорясь, угрожая и что-то выпрашивая… Мужчины и женщины носили самую невероятную одежду. Женские платья с вырезами казались мне чрезвычайно нескромными, потому что дома у нас придерживались моды двадцатилетней давности, когда носили рюши и высокие стоячие воротники. Мужчины одевались еще более странно: они носили широкие пояса, подвязки, расположенные выше колен, были сделаны из лент, завязанных бантом, а их башмаки украшали розетки.

Но такие изысканные костюмы попадались редко. По улицам сновали нищие оборванные и остроглазые, клянущиеся и угрожающие… А кроме того, на улицах встречался еще один род граждан, привлекающих к себе внимание именно крайней скромностью одежды, выделявшейся на общем пестром фоне. На мужчинах были надеты камзолы из грубой ткани и темные штаны, простые белые воротники и шляпы с высокой тульей, ничем не украшенные. Женщины носили простые платья, в основном серого цвета, и белые передники, прикрывавшие юбки, а на голове белые чепцы или простые шляпы, напоминающие те, что носили их спутники. Создавалось впечатление, будто они живут в другом мире, они и ходили неспешно, опустив глаза и поднимая их лишь для того, чтобы с осуждением взглянуть на тех, кто разгуливал в роскошных костюмах.

Я спросила о них Карлотту.

— Это пуритане, — ответила она. — Они считают, что радоваться жизни грешно. Посмотри на их прически.

— Вижу. Они очень отличаются от тех, что носят мужчины, которые отпускают длинные, как у женщин, волосы.

— Длинные волосы очень украшают лицо.

— Слишком велик контраст, — заметила я. — В провинции никто не выглядит так шикарно, но никто не выглядит и так убого.

— Так будет и у вас. Мода распространяется… даже в такие дыры, как ваш Корнуолл.

Мне не понравилось презрение, с которым она говорила о моих родных местах, так что я прекратила разговор и обратила все свое внимание на разыгрывавшиеся передо мной сценки.

Я никогда не встречала женщин, подобных тем, которых я мельком видела за окном кареты. Их лица были настолько ярко размалеваны, что это никак нельзя было признать естественным, а у многих виднелись черные мушки и какие-то пятна. Две из них поссорились и вцепились друг другу в волосы, но карета проехала мимо, и конца сцены я не видела.

Когда экипаж остановился, в окно начали заглядывать нищие, обещая нам небесное блаженство, если мы дадим им немного денег на корку хлеба. Карлотта бросила несколько монеток, зазвеневших на булыжной мостовой, и оборванный мальчуган не старше пяти лет, ринувшись вперед, подхватил их. Нищие бросились к нему, но наша карета вновь тронулась.

Мы вышли у собора Святого Павла, и Карлотта велела кучеру ждать нас у входа, пока мы не сделаем нужные покупки в галерее собора Святого Павла.

Число поразительных впечатлений росло с каждой секундой. Галерея Святого Павла представляла собой придел собора и в то же время была рынком, местом прогулок и встреч самых разных людей.

Карлотта потребовала, чтобы я не отставала, и в этом была явная необходимость: на нас посматривали, и время от времени какая-нибудь леди или джентльмен, одетые в том же стиле, что и Карлотта, останавливались и обменивались с нею парой слов, после чего она представляла меня как гостью из провинции. Меня одаривали милой улыбкой и тут же забывали.

Со всех сторон нас толкали; люди с хитрыми физиономиями изучающе рассматривали нас; пожалуй, будь я здесь одна, я испугалась бы, хотя большей частью нас окружали люди, похожие на нас. По сторонам теснились прилавки с рулонами отборных тканей, лентами, кружевами, веерами, мушками, украшениями и книгами, а торговцы, стремившиеся привлечь наше внимание, хмуро поглядывали на шныряющих вокруг нищих, которые, я уверена, готовы были обчистить зазевавшегося прохожего.

Какого-то мужчину сопровождал портной, показывавший, какое количество материи клиент должен приобрести; на столбах висели объявления, предлагавшие самые разнообразные услуги. Стояла женщина с девочкой и мальчиком, угрюмо глядевшими в землю. Я почему-то решила, что она отдает детей в услужение в богатый дом. Женщина со злым лицом развязно разговаривала с молодым щеголем в бархатном плаще и в штанах, украшенных золотым галуном, а рядом с ней стояла совсем юная девушка, которую явно демонстрировали этому щеголю. Несмотря на всю свою провинциальную наивность, я не сомневалась в сути совершавшейся сделки. Все это вместе взятое пугало, но одновременно и вызывало интерес. Это место жило какой-то своей, ни с чем не сравнимой жизнью.

Карлотта неожиданно сказала, что не может найти того, за чем приехала, и что нам придется отправиться в торговые ряды на Стрэнде. Мы сели в карету, но тронуться с места было нелегко, так как нас окружила толпа, насмехающаяся над нашим экипажем, орущая, предлагающая на продажу разные мелочи — от серебряных цепочек до шелковых платков, в отношении которых можно было смело предположить, что они только что покинули предыдущего владельца — беспечного прохожего.

Так или иначе, мы все же добрались до торговых рядов и поднялись на верхнюю галерею, уставленную лавочками, предлагавшими ленты, кружева, всевозможные ткани, пудру, запонки и воротнички, иногда очень изящные, вышитые серебром или золотом.

Карлотта наконец купила все необходимое, и мы вернулись в карету.

Я была восхищена Стрэндом, его великолепными домами с садами, сбегавшими к реке. Чудно выглядели прямые улочки, в конце которых сверкала водная гладь. Я даже не мечтала оказаться в таком прекрасном месте, как Лондон, но его величественность была в то же время греховной, что только придавало городу дополнительную привлекательность.

Стрэнд уже остался позади, и мы подъезжали к Уайтхоллу, когда перед моими глазами предстало самое ужасное зрелище из всех, виденных мною до сих пор.

Мне и раньше доводилось видеть людей у позорного столба — у нас тоже приковывали к нему преступников, и они подвергались насмешкам прохожих, осознавая таким образом свою вину, но подобное я видела впервые…

Эти двое мужчин были одеты в скромные костюмы, из чего я заключила, что они пуритане. На людей они уже походили мало, поскольку их лица были залиты кровью; кровь стекала и по рукам, которыми они обхватили головы.

Я в ужасе уставилась на них. Карлотта проследила за моим взглядом.

— Это пуритане, — объяснила она, — они сеют беспорядки.

— Какие беспорядки?

— Ну, видимо, они выступали против двора. Они всегда требуют запретить все развлечения. Как известно, они осуждали королеву и обвиняли ее в попытках ввести в стране католицизм.

— И за это?..

— И за это им отрезали уши.

Мы проехали мимо столба. Карета несла нас по зеленым полям, мимо чудесных деревушек Кенсингтона и Барнса, и наконец мы прибыли в Пондерсби-холл, но для меня все путевые впечатления были перечеркнуты стоящей перед глазами картиной: пуритане у позорного столба.

Я стала понимать, что имел в виду сэр Джервис, говоря о грядущих беспорядках.

* * *

Карлотта была очень довольна, в одном из лучших домов Лондона скоро состоится бал, на который приглашались сэр Джервис, его супруга, Сенара и гостья из провинции — то есть я.

— Тебя заметили, — сказала Карлотта. — Бал будет в доме лорда Мэлларда, доверенного лица короля, так что его почти наверняка посетят Их Величества.

Начался переполох по поводу бальных нарядов, и тут даже Карлотта сбросила с себя обычный томный вид. Она работала не покладая рук, и тут, конечно, выяснилось, что нам не хватает кружев для украшения платья Карлотты и лент для моего платья.

Пришлось вновь заложить карету и предпринять еще одну поездку в город. Я собиралась туда со смешанными чувствами. Во-первых, я побаивалась предстоящего бала, потому что Карлотта не забывала напоминать мне об отсутствии светских манер, а во-вторых, хотя мне не терпелось вновь увидеть город, я не могла забыть двух мужчин у позорного столба.

Мы выехали рано утром в той же карете. Над рекой поднимался туман, придававший пейзажу особенное очарование. Деревья скрывались в голубой дымке, и это вызвало у меня чувство умиротворения. Настроение улучшилось, насколько оно могло улучшиться, если учесть, что я ни на минуту не забывала о том, что происходит у меня дома.

По приезде в галерею Святого Павла я вновь была захвачена окружающим. Ростовщик вел переговоры с томным, экстравагантно одетым щеголем, желавшим получить ссуду; затем мое внимание привлек барышник, вовсю расхваливавший предполагаемому покупателю несравненные достоинства скакуна; рядом какой-то человек писал письмо под диктовку ужасно озабоченной женщины — я стала размышлять над тем, какая неприятность у нее случилась. Карлотта занималась выбором кружев и отошла к дальнему концу прилавка, и тут ко мне подошла женщина, на лице которой лежала печать страдания.

— Леди, — сказала она хриплым шепотом, — подайте мне хоть что-нибудь. Мой муж погиб… утонул в реке. Осталось шесть голодных детей — у них не было ни крошки во рту вот уже два дня. У вас доброе лицо. Я вижу, что вы мне поможете.