Даниэла Стил - Сестры

Кэнди не училась в колледже. Она стала моделью еще в юности и пообещала тогда родителям вернуться в школу позднее. Ей хотелось воспользоваться открывавшимися возможностями. Кэнди отложила крупную сумму денег, хотя очень много тратила на пентхаус в Нью-Йорке, великолепную одежду и развлечения. Вероятность ее поступления в колледж становилась все более призрачной. Она не видела в этом смысла. К тому же Кэнди не раз говорила родителям, что она не такая умная, как сестры. Все дружно опровергали ее заявления и по-прежнему считали, что ей следует поступить в колледж, когда темпы ее жизни несколько замедлятся. Но пока жизнь летела на полной скорости, и Кэнди наслаждалась каждой минутой. Она словно мчалась по скоростной автостраде.

— Просто не верится, что ты уезжаешь домой на пикник — или что там у вас устраивают — по случаю Дня независимости. Может, мне удастся отговорить тебя от поездки? — с надеждой в голосе спросил Мэтт. Его девушка не смогла приехать во Францию, а он и Кэнди всегда были хорошими друзьями. Он наслаждался ее компанией и с удовольствием поехал бы с ней вместе на уик-энд в Сен-Тропез.

— Нет, — твердо сказала она. — Мама расстроится. Я не могу этого допустить. И сестры рассердятся. Все они тоже приезжают домой.

— Понятно, но здесь совсем другое. Я уверен, что им не предлагают в качестве альтернативы вечеринку на яхте Валентине.

— Нет, но у них тоже есть свои дела. Мы все приезжаем домой на Четвертое июля во что бы то ни стало.

— Как это патриотично, — иронично заявил он, поддразнивая ее. Люди продолжали, проходя мимо, глазеть на них. Сквозь надетый на Кэнди тонкий, как бумага, белый топ виднелась ее грудь без бюстгальтера. Три года назад Кэнди увеличила грудь, и она резко контрастировала с ее худым телом. Новая грудь, не слишком большая, была сделана очень хорошо. В отличие от большинства имплантатов, особенно тех, что подешевле, она осталась мягкой на ощупь. Кэнди увеличивала грудь у лучшего пластического хирурга в Нью-Йорке, к великому ужасу матери и сестер. Но она объяснила, что это нужно сделать для работы. Ни сестрам, ни матери в голову не пришло бы проделать такую операцию, а две из них в этом совершенно не нуждались. В свои пятьдесят семь лет мать сохранила и красоту, и великолепную фигуру.

Все женщины в семье были потрясающе красивы, хотя каждая по-своему. Кэнди не походила на остальных женщин в семье. Она пошла в отца и внешностью, и ростом. Весьма привлекательный мужчина, он в свое время играл в футбольной команде Йельского университета. Ростом он был шесть футов четыре дюйма и в молодости имел такие же белокурые волосы, как у Кэнди. В декабре ему должно было исполниться шестьдесят лет. Родители казались моложе своего возраста и до сих пор оставались потрясающе красивой парой. Мать, как и сестра Тэмми, была рыжеволосой. У сестры Энни волосы были каштановые с рыжеватым оттенком, а у сестры Сабрины — черные как смоль. Как любил шутить их отец, их было по одной каждого цвета. Как положено типичным жителям Новой Англии, они выглядели аристократичными и утонченными. Четыре красавицы девушки с детства слышали комплименты по этому поводу, так же как и теперь, когда появлялись все вместе, даже если с ними была мать. Знаменитая Кэнди всегда привлекала наибольшее внимание, но и остальные были, несомненно, очень хороши собой.

На десерт Мэтт заказал миндальный пирог с малиновым сиропом, а Кэнди, скорчив гримаску, сказала, что это слишком сладко, и выпила чашечку черного кофе, позволив себе съесть крошечный квадратик шоколада, что случалось крайне редко. После ленча водитель отвез их к Триумфальной арке. Для Кэнди отвели специальный фургончик, припаркованный на авеню Фош, откуда она вскоре и появилась в потрясающе красивом красном вечернем платье, волоча за собой соболий палантин. Она выглядела совершенно сногсшибательно, и два офицера полиции, остановив транспортный поток, помогли ей пересечь улицу, чтобы попасть туда, где Мэтт и его команда ожидали ее под огромным французским флагом, развевающимся на Триумфальной арке. Мэтт, заметив, что она идет, широко улыбнулся. Кэнди была поистине самой красивой женщиной из всех, каких он видел, а может быть, даже самой красивой в мире.

— Клянусь, малышка, ты выглядишь потрясающе в этом платье.

— Спасибо, Мэтт, — скромно сказала она, улыбнувшись двоим полицейским, которые застыли на месте как завороженные. Она чуть не стала причиной нескольких дорожно-транспортных происшествий, когда сумасшедшие парижские водители, взвизгнув тормозами, резко останавливались, глядя, как полицейские переводят ее через улицу.

Съемки закончили под Триумфальной аркой после пяти вечера. Затем Кэнди вернулась в «Ритц» на четырехчасовой перерыв. Она приняла душ, позвонила в свое агентство в Нью-Йорке и в девять часов вечера была у Эйфелевой башни, чтобы завершить съемки при мягком вечернем освещении. Съемки закончились в час ночи, и Кэнди отправилась на вечеринку, где обещала присутствовать. Она вернулась в «Ритц» в четыре часа утра полная энергии и ничуть не уставшая.

Мэтт к тому времени уже два часа как спал. Он не раз говорил, что нет ничего лучше, чем быть двадцати одного года от роду. В свои тридцать семь лет он не мог угнаться за ней, как и большинство мужчин, которые за ней ухаживали.

Кэнди собрала сумки, приняла душ и после этого прилегла на часок. Она хорошо провела время этой ночью, но вечеринка ничем особенным не отличалась от множества других подобных вечеринок. Ей предстояло выехать из отеля в семь часов утра и успеть в аэропорт Шарля де Голля на девятичасовой утренний рейс, который доставит ее в аэропорт Кеннеди к полудню по местному времени. Потребуется час, чтобы получить багаж и пройти таможенный досмотр, и еще два часа, чтобы доехать на машине до Коннектикута. К трем часам дня она будет в родительском доме задолго до обеда по случаю Дня независимости Четвертого июля, прежде чем окунуться в суету, связанную с подготовкой к завтрашнему праздничному обеду.

Улыбнувшись знакомым консьержкам и охранникам, Кэнди вышла из «Ритца» в джинсах и маечке с волосами, собранными в «конский хвост», которые она даже не потрудилась как следует причесать. В руках она тащила огромный старый гермесовский саквояж из крокодиловой кожи коньячного цвета, который отыскала в лавке старьевщика на Пале-Рояль. У входа Кэнди ждал лимузин. Она знала, что скоро снова будет в Париже, поскольку здесь делалась значительная часть ее работы. На сентябрь планировались две серии фотосъемок в Париже после поездки в Японию в конце июля. Кэнди пока не знала, что запланировано на август, но надеялась взять несколько дней отпуска, чтобы отдохнуть либо в Хэмптонсе, либо на юге Франции. У нее было бесконечное количество возможностей для того, чтобы хорошо провести время и поработать. Она радовалась жизни и с удовольствием предвкушала, как проведет пару недель дома. Все это доставляло ей удовольствие, хотя сестры поддразнивали ее по поводу такого образа жизни. Маленькая девочка по имени Кэндис Адамс, которая в школе была самой длинной и самой неуклюжей, превратилась из гадкого утенка в прекрасного лебедя, известного во всем мире просто как Кэнди. Но хотя она любила свою работу и получала от этого удовольствие, для нее не было на всей земле места лучше дома, и никого она не любила так преданно, как своих сестер и свою маму. Отца она тоже любила, но к ним была привязана особенно сильно.

Кэнди ехала по утреннему Парижу, откинувшись на спинку сиденья. Как бы умопомрачительно она ни выглядела, в душе она во многом оставалась маминой маленькой дочкой.

Во Флоренции, на Пьяцца делла Синьория, залитой горячими лучами солнца, молодая красивая женщина остановилась купить мороженое у уличного торговца. Она попросила лимонное и шоколадное и теперь смаковала это необычное сочетание. Капля мороженого упала из стаканчика ей на руку, и она слизнула языком подтаявшее с краю лакомство. Волосы с медным отливом блеснули под лучом солнца, и она медленно направилась мимо галереи Уффици к своему дому. Она жила во Флоренции уже два года после окончания школы живописи в Род-Айленде и получила степень бакалавра изящных искусств. В этом весьма уважаемом учебном заведении обучались люди с художественными талантами, преимущественно дизайнеры, было также немало студентов, изучающих живопись. Затем она получила степень магистра в Школе изящных искусств в Париже, где ей тоже понравилось учиться. Но она всю жизнь мечтала изучать живопись в Италии и, приехав сюда, поняла, что именно здесь ее место.

Она ежедневно посещала класс рисунка и изучала технику живописи древних мастеров. За последний год добилась немалых успехов, но считала, что еще многому предстоит научиться. Простые сандалии, купленные за пятнадцать евро у уличного торговца, юбка из льна и крестьянская блуза, которую она приобрела во время поездки в Сиену, удивительно шли ей. Она еще нигде не была так счастлива, как здесь. Жизнь во Флоренции казалась сказкой.

В шесть часов она собиралась пойти на занятия в художественную студию, где работали с живыми моделями, а на следующий день улетала в Штаты. Уезжать не хотелось, но она обещала матери приехать домой, как всегда делала в это время года. Хотя расставаться с Флоренцией не хотелось даже на несколько дней. Она планировала вернуться через неделю, а затем отправиться в Умбрию с друзьями. С тех пор как она обосновалась в Италии, она успела побывать во многих местах: съездила на озеро Комо, провела некоторое время в Портофино и, кажется, не пропустила в Италии ни одной церкви и ни одного музея. Она буквально влюбилась в архитектурные памятники Венеции и окончательно поняла, что Италия — это то место, где она чувствует себя лучше всего. Она буквально расцвела с тех пор, как приехала сюда. Именно здесь она нашла себя. Сняла крошечную квартирку на чердаке в ветхом здании, которая подходила ей во всех отношениях. Картины, которые она писала, были результатом ее напряженного труда за последние несколько лет. Она подарила одну из них родителям на Рождество, и они были потрясены зрелостью и красотой ее работы. Полотно изображало Мадонну с младенцем, Она писала его в традициях старых мастеров и с использованием изученных технологий. Она даже краски смешивала сама, пользуясь древней рецептурой. Мать назвала картину настоящим шедевром и повесила в гостиной.

Это было в канун Рождества, а теперь она ехала домой на Четвертое июля. Родители ежегодно приглашали гостей на ужин по случаю Дня независимости, на котором она и ее сестры были обязаны присутствовать во что бы то ни стало. В этом году для Энни это было большой жертвой. Предстояло так много всего сделать, что не хотелось отрываться даже на неделю. Но, как и сестры, она не хотела разочаровывать мать, которая жила встречами с ними и буквально расцветала, когда все ее девочки собирались дома в одно время. В квартирке Энни на чердаке не было телефона, но мать частенько звонила ей по мобильнику, и ей нравилось слышать радостное возбуждение в голосе дочери. Ничто не доставляло Энни такого глубокого удовлетворения, как возможность изучать живопись именно здесь, у самых ее истоков, во Флоренции. Она часами бродила по галерее Уффици, изучая полотна великих мастеров, и частенько ездила в соседние города, чтобы взглянуть на какой-нибудь шедевр. Флоренция была для нее Меккой.

Недавно у Энни завязался роман с одним молодым художником из Нью-Йорка. Он приехал во Флоренцию всего полгода назад, и они встретились буквально через несколько дней после его приезда, когда она вернулась после великолепного Рождества в доме родителей в Коннектикуте. Они познакомились в студии одного знакомого художника, молодого итальянца, в канун Нового года, и у них завязался бурный роман, не прекращавшийся по сей день. Им нравились работы друг друга, оба они были глубоко преданы искусству. Его работы были более современны, а ее — более традиционны, но многие их взгляды совпадали. Ему некоторое время пришлось поработать дизайнером, и работа эта ему очень не понравилась. Он называл ее проституцией. Скопив, наконец, достаточно денег, он приехал в Италию, чтобы в течение года заниматься живописью и учиться.

Энни повезло больше. Хотя ей исполнилось двадцать шесть лет, ее семья была по-прежнему готова ей помогать. Она могла при желании всю оставшуюся жизнь прожить в Италии. И хотя Энни любила родителей и сестер, ей не хотелось ехать домой. Каждая минута, проведенная вдали от Флоренции и ее работы, превращалась для нее в мучение. Она с детских лет хотела стать художником, и с годами ее решимость лишь окрепла. Это отдаляло ее от сестер, профессии которых были не столь возвышенными и в большей степени связаны с зарабатыванием денег: старшая сестра — адвокат, другая — продюсер одного телешоу в Лос-Анджелесе, а третья — супермодель, знаменитая на весь мир. Энни, единственный человек среди них, принадлежащий к миру искусства, была далека от того, чтобы оценивать свои достижения с коммерческой точки зрения. Она с головой уходила в любимую работу и никогда не думала о том, продается ли картина. Она понимала, как ей повезло, что родители поддерживают ее страсть, хотя твердо намеревалась со временем встать на ноги и обходиться без их помощи. Но пока Энни с жадностью постигала секреты древних мастеров и, словно губка, впитывала атмосферу Флоренции.