— Не так уж много, — сказала Сабрина неодобрительно, — а через то, что надето, видно все насквозь.

Услышав это, Энни рассмеялась.

— Кэнди может себе позволить это, — заметила она.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Тэмми, когда все собрались вокруг постели в ожидании доктора.

— Наверное, хорошо. Я не могу дождаться, когда с меня снимут эти бинты. Устала сидеть в темноте. Очень хочется вас видеть, — сказала Энни. Сестры промолчали. Сабрина подала ей стакан сока с соломинкой и помогла вставить в рот. — Как папа?

— С ним все в порядке. Спасибо Крису. Он его все время чем-то занимает. Они, по-моему, починили все двери в доме, сменили электрические лампочки, и каждый ящик теперь выдвигается без помех. Не знаю точно, чем они заняты, но вид у них очень деловой.

Энни рассмеялась, представив себе эту картину. Пять минут спустя пришел врач. Он буквально излучал спокойную уверенность и улыбнулся, глядя на четырех сестер. Он уже видел их несколько раз на этой неделе и заметил, что Энни очень повезло иметь такую надежную поддержку со стороны семьи. Между сестрами далеко не всегда бывают подобные отношения. И в этот мучительный момент ему придется иметь дело не с одной сестрой, а со всеми четырьмя.

Он сказал Энни, что, когда снимут бинты, она будет видеть так же, как сейчас. Слушая его, Сабрина затаила дыхание, а Тэмми сжала ее руку. Кэнди стояла рядом.

— Почему я буду видеть так же, как сейчас? — Энни нахмурилась. — Зрение не сразу вернется ко мне?

— Ну-с, приступим, — спокойно сказал врач, осторожно разматывая бинты, которые были на ней всю неделю. Энни поинтересовалась, придется ли снимать какие-нибудь швы, и он ответил, что не придется. Швы были внутренние и сделаны с помощью растворяющихся материалов. Многие порезы на лице к этому времени уже начали заживать. Только от глубокой раны на лбу, возможно, останется шрам, но его при желании можно будет прикрывать челкой. Или заняться этим позднее. Кэнди не зря всю неделю накладывала крем с витамином Е на лицо сестры.

Когда удалили бинты, на глазах остались только круглые наклейки. Врач взглянул на сестер Энни, потом снова перевел взгляд на нее.

— Сейчас я сниму эти наклейки, Энни, — осторожно сказал он. — Я хочу, чтобы вы сейчас закрыли глаза.

— Хорошо, — прошептала она. У нее было ощущение, что происходит что-то недоброе. Она не понимала, в чем дело, но напряжение в комнате было буквально осязаемым, и ей это не нравилось.

Врач снял наклейки, и Энни, как велели, закрыла глаза. Он прикрыл ее глаза своей рукой и попросил Сабрину закрыть жалюзи. Даже на слепые глаза солнечный свет может подействовать плохо. Сабрина так и сделала, и они стали ждать, когда он попросит Энни открыть глаза. На мгновение в комнате установилась зловещая тишина, и Сабрине показалось, что Энни вскрикнет. Но она не вскрикнула. Она просто озадаченно и немного испуганно повернулась к врачу, но он предупредил ее вопрос.

— Что ты видишь, Энни? — спросил он. — Ты видишь свет?

— Немного. Как очень светлый серый цвет с черным по краям. Больше я ничего не вижу, — сказала она. Врач кивнул, и по щекам сначала Тэмми, потом Сабрины покатились слезы. Кэнди, не в силах вынести этих мучений, на цыпочках вышла из комнаты. Энни услышала звук закрывшейся двери, но никак это не прокомментировала. — Я ничего не вижу, кроме светло-серого цвета посередине.

Врач приблизил к ее лицу руку с растопыренными пальцами.

— Что ты видишь сейчас?

— Ничего. А что вы делаете?

— Держу руку перед твоими глазами. — Он жестом попросил Сабрину снова открыть жалюзи. Она так и сделала. — А теперь? Свет стал ярче?

— Немного. Серый цвет стал светлее, но я по-прежнему не вижу вашей руки. — Она едва дышала и, судя по всему, очень испугалась. — Скоро ли ко мне вернется нормальное зрение? Я хочу сказать, когда я увижу очертания, лица, цвет?

Это был прямой вопрос, и врач ответил честно:

— Энни, иногда случается непоправимое. Мы сделали все возможное, чтобы исправить положение, но не смогли восстановить разорванные зрительные нервы. Одна из металлических труб, ударивших тебя во время аварии, разорвала и зрительные нервы, и кровеносные сосуды, которые их питают. Это не поддается восстановлению. Но думаю, со временем ты будешь видеть свет и тени. Возможно, ты сможешь видеть очертания предметов и даже подобие цвета. Сейчас в этой комнате очень светло, и ты можешь видеть жемчужно-серый цвет. Без яркого света оттенок серого будет темнее. Со временем положение может улучшиться, но лишь незначительно, Энни. Я понимаю, сейчас это трудно осознать, но тебе очень повезло, что ты вообще осталась жива. Ущерб мог быть гораздо серьезнее: твой мозг удалось спасти, а зрение нет. Но ведь ты осталась жива, Энни. — Даже ему было трудно говорить все это, тем более что он знал о ее профессии. Об этом напоминала ему вся ее семья, но ее зрению был причинен необратимый ущерб. И как бы ни хотел врач исправить положение, он не мог этого сделать.

— Что вы хотите сказать? — в ужасе спросила Энни. Она повернулась к сестрам, но не увидела ничего. И даже серый цвет, который она различала вначале, теперь, когда она отвернулась от света, казался темнее. — Что вы имеете в виду? Я ослепла?

Врач сделал паузу, прежде чем ответить. Сестры ждали, совершенно убитые горем.

— Да, Энни, ты ослепла, — тихо сказал врач, взяв ее за руку. Она отдернула руку и расплакалась.

— Вы это серьезно? Я ослепла? И я не смогу ничего видеть? Ведь я же художник! Я должна видеть! Как я смогу писать картины, если не буду видеть? — спрашивала она. И как она будет переходить на другую сторону улицы, как приготовит еду или даже как найдет свою зубную пасту? Ее сестер больше беспокоили проблемы повседневной жизни, чем искусство. — Я должна видеть! — снова сказала она. — Вы не можете как-нибудь исправить это? — Она начала всхлипывать как ребенок, и Сабрина с Тэмми прикоснулись к ней — они рядом.

— Мы пытались исправить положение, — печально вздохнул хирург. — Вы были на операционном столе в течение пяти часов, и мы работали над вашими глазами, пытаясь спасти зрение. Но повреждение оказалось слишком серьезным. Зрительные нервы практически уничтожены. Чудо, что вы остались живы. Иногда за чудеса приходится платить очень высокую цену. Думаю, это один из таких случаев. Мне искренне жаль. Вы сможете многому научиться: работать, путешествовать, вести полностью независимый образ жизни. Во всем мире люди, лишенные зрения, могут делать многое. Это и знаменитые люди, и обычные люди вроде нас. Надо лишь научиться по-другому смотреть на жизнь, не так, как это было прежде. — Он понимал, что она пропускает его слова мимо ушей, но продолжал говорить, чтобы дать ей надежду, зная, что она может вспомнить его слова позднее.

— Я не хочу быть слепой! — закричала она. — Я хочу снова видеть! Разве нельзя сделать трансплантацию? — Она была готова душу продать, лишь бы вернуть зрение.

— Повреждения слишком велики, — честно признался врач. Ему не хотелось давать ей ложную надежду. Возможно, со временем она будет различать свет и тень, но зрение никогда не вернется. Она слепа. По просьбе ее отца на этой неделе ее осмотрел еще один офтальмолог, который пришел к тем же самым выводам.

— О Господи! — воскликнула Энни и, упав на подушки, разрыдалась. Сестры подошли к постели и встали по обе стороны от нее. Врач потрепал ее по руке и вышел из палаты. Он больше ничего не мог для нее сделать. Ей нужны были они. Сейчас он был для нее злодеем, лишившим надежды. Потом он еще встретится с ней, поможет составить план лечения и посоветует, чему и как следует научиться. Но сейчас для этого было еще слишком рано. Хотя обычно он бывал более бесстрастным, эти четыре женщины, особенно его пациентка, глубоко тронули его. Он чувствовал себя палачом. Ему хотелось бы как-то изменить ситуацию, но он не мог. И никто бы не смог. Ему, по крайней мере, удалось сохранить глазные яблоки, чтобы не было изуродовано лицо. Энни была очень красивой девушкой.

Кэнди, увидев, как он вышел из палаты глубоко огорченный, снова проскользнула в комнату. Сабрина и Тэмми стояли по обе стороны от рыдающей Энни и держали ее за руки.

— О Боже, я ослепла… ослепла… — повторяла Энни. Кэнди, увидев ее, начала плакать. — Я хочу умереть… Я больше никогда не буду видеть… Моя жизнь кончена!

— Нет, малышка, не кончена, — тихо произнесла Сабрина. — Это только сейчас кажется, но на самом деле это не так. Я знаю, что это тяжело… это ужасно. Но мы любим тебя, и ты жива. У тебя работает мозг, и тебя не парализовало. У нас есть за что благодарить судьбу.

— Нет, нам не за что благодарить судьбу! — крикнула Энни. — Ты понятия не имеешь, каково это. Я не могу тебя видеть! Я ничего не могу видеть! Я больше не знаю, где нахожусь… Все вокруг серое и черное… Я хочу умереть. — Она несколько часов рыдала на руках у сестер. Они по очереди утешали ее, потом пришла медицинская сестра и предложила дать легкое успокоительное. Сабрина кивнула в знак согласия. Пожалуй, сейчас было самое время принести Энни лекарство. Слишком много на нее обрушилось. Сначала смерть матери, а теперь еще один удар. И все за одну неделю. После трех с половиной часов рыданий Энни было бы неплохо и ей, Сабрине, принять успокоительное.

Когда Энни делали укол, она лежала в объятиях Тэмми и плакала. Двадцать минут спустя она стала клевать носом, и медицинская сестра сказала, что она проспит несколько часов. Они могли уйти и вернуться позднее. Они на цыпочках вышли из палаты и не говорили ни слова, пока не дошли до парковки. Все были измучены до предела.

Тэмми дрожащими пальцами зажгла сигарету и села на большой камень рядом с машиной отца.

— Боже милосердный, мне нужно выпить… или укол, или героин, или мартини… бедная, бедная малышка… Это было ужасно!..

— Кажется, меня сейчас вырвет, — заявила Кэнди, которая уселась рядом с Тэмми, и, взяв у нее сигарету, зажгла ее. Сабрина лихорадочно искала в сумке ключи от машины. Она была потрясена, как и все остальные.

— Только не на меня, — предупредила Тэмми. — Я этого не выдержу.

В начале недели врач сообщил Сабрине фамилию психиатра — специалиста по работе со слепыми. После всего, через что они сейчас прошли, Сабрина решила сделать звонок.

Она, наконец, нашла ключи и открыла дверцы. Все уселись в машину. Вид у них был такой, будто вернулись с войны. Они провели с Энни четыре часа, причем три с половиной из них после того, как она узнала страшную новость. Энни рыдала не останавливаясь. По дороге домой у них не было даже сил поговорить друг с другом. Тэмми сказала, что хочет вернуться в больницу к четырем, на случай, если Энни к тому времени проснется. Сабрина тоже хотела ехать. А Кэнди сказала, что не поедет.

— Я не могу это вынести. Это ужасно. Почему ей не могут дать глаза какого-нибудь другого человека?

— Они не могут этого сделать, потому что у нее слишком серьезное повреждение. Мы должны помочь ей справиться с этой ситуацией, — ответила Сабрина.

Приехав домой, они кое-как выползли из машины и в полном унынии прошли на кухню. Отец с Крисом только что закончили ленч. Как прошло утро, было нетрудно понять. Увидев лица сестер, мужчины были потрясены.

— Ну как? — тихо поинтересовался Крис.

— Как она восприняла это? — спросил отец. Он чувствовал себя трусом из-за того, что не пошел с ними. Он знал, что Джейн пошла бы, но ведь она была матерью и гораздо лучше, чем он, разбиралась в таких проблемах. У больничной койки Энни он чувствовал бы себя как слон в посудной лавке. Тэмми и Сабрина заверили его, что это ничего бы не изменило. Энни нужны были ее глаза, а не отец.

— Она хоть что-нибудь видит? — спросил Крис и поставил на кухонный стол блюдо с сандвичами, хотя никто не мог есть. Кэнди ненадолго исчезла, а вернувшись, сказала, что ее вырвало и что теперь она чувствует себя лучше. Это было ужасное утро для всех, но особенно мучительное для Энни.

— Она видит только серый цвет и, очевидно, немного света, — ответила Сабрина, — По словам врача, со временем Энни, возможно, будет видеть тени, но это не наверняка. Похоже, ей придется всю оставшуюся жизнь довольствоваться серым и черным миром.

Крис покачал головой, слушая Сабрину, и нежно коснулся ее щеки кончиками пальцев.

— Мне очень жаль, милая.

— Мне тоже, — печально сказала она, ближе придвигаясь к нему.

— Как она себя чувствовала, когда вы уходили?

— Она проплакала несколько часов, и медсестра, наконец, предложила дать ей успокоительное. Я и сама хотела бы что-нибудь принять. Какой же будет кошмар, пока она не привыкнет к этой мысли!.. Я собираюсь позвонить психоаналитику, которого рекомендовал врач. Боюсь, Энни погрузится в глубокую депрессию… или произойдет что-нибудь еще хуже.