Анна Джейн - Северная корона. По звездам

Июнь

Ровно посредине черно-белой цветочной поляны, над которой светило тусклое солнце, вырезанное из газетных обрывков, находилась серая фигура, принадлежащая молодому светловолосому человеку. Он, согнув ноги и опустив на колени локти с закатанными рукавами рубашки, сидел совершенно неподвижно, уставившись немигающим взглядом в одну точку – на застывший в своем цветении нераспустившийся бутон высокого цветка.

Парень не шевелился, не совершал не единого движения, но усиленно думал о чем-то, и его мысли в виде букв, вырезанных все из той же мятой бумаги, вылетали из головы и неспешно плыли по светло-серому мутному небу без облаков.

«Никого. У меня никого не осталось. И ничего не осталось – только воспоминания. Кому они нужны, эти воспоминания? Даже мне они не нужны. Глупая ноша. И сбросить нельзя. Так и придется таскать ее за собой всю оставшуюся жизнь.

Интересно, а сколько мне осталось? Чем меньше, тем лучше. Тем легче.

Глупая судьба. Почему именно у меня она такая? Почему я? Что я сделал не так? Какого черта?!»

– Большого и косого, – раздался в угнетающей тишине мужской глубокий и твердый голос, искаженный едва слышным, доносящимся издалека визгливым смехом. Позади молодого человека неожиданно появился мужской силуэт, закутанный в длинный, доходящий до пят плащ.

– А? – от неожиданности вздрогнул парень и резко поднял голову. – Брат?

– Нет, олень, это троюродный дядя дедушки апельсина.

– Андрей, это ты? – потрясенно повторил светловолосый, вскакивая с земли. Человек в плаще стоял к нему спиной, но парень не сомневался, что перед ним его старший брат.

– Я сотни раз спрашивал сам у себя, почему у меня такой тупой братишка, но так и не получил ответа. Наверное, это философский вопрос, – со смешком в голосе отозвался тот, кого звали Андреем. Или когда-то звали Андреем.

По черно-белой поляне пронесся слабый ветерок, покачнув все цветы, кроме того, с высоким стеблем, на который смотрел молодой человек, когда сидел на земле, погруженный в свои думы.

– Я тут слышал, ты на судьбу сетуешь, придурок. Орешь на всю Вселенную. Давай, малыш, собери остатки силы воли в кулак, вставай и делай что-нибудь. Иди против ветра, Никита, – почти ласково сказал человек в плаще. Он как будто не замечал удивления на лице младшего брата, смешанного с детским потрясением и гневной обидой.

– Эй, зачем ты пришел?! – вплотную подбежал к нему парень, тяжело дыша. – Тебе помочь? Ты как? Что с тобой? Отвечай, твою мать!

Как только Никита приблизился к брату, то почувствовал холод, исходящий от него. Ему даже показалось, что он увидел этот холод – едва заметный, с синеватым оттенком. Словно поняв это, человек в плаще исчез и в ту же секунду появился в паре метров от парня, вновь стоя спиной.

– Вернись!

– Эй, потише, мелкий, я ведь могу и рассердиться, – впустив в голос нотку раздражения, сказал тот, кого звали Андреем, однако его голос все же оставался веселым. – Проявляй уважение к старшим, если ценишь целые кости.

– Что с тобой случилось?! Где ты? – вновь подбежал к брату Никита, понимая, что то, как колотится его сердце – ненормально. Видимо, целые кости были у него не в почете. Но Андрей вновь исчез и появился за его спиной. Никита все так же не мог видеть его лица. А холодный ветер все только усиливался, заставляя бумажное газетное солнце трепетать в своих порывах не хуже цветков на земле.

– Куда ты все время уходишь! – прокричал обиженный и испуганный Никита. – Стой! Хватит убегать!

Хотя Андрей не мог видеть его глаз, в которых впервые за много-много лет сосуды расширились и покраснели из-за появившихся и яро сдерживаемых слез, он по-доброму и как-то печально рассмеялся. Раньше он делал это крайне редко.

Визгливое хихиканье на заднем плане нехотя исчезло, чтобы появиться через несколько минут.

– Обидно, да? Тебе не суждено меня догнать, – приложил ладонь, обтянутую перчаткой, ко лбу Андрей.

Игра в догонялки продолжалась еще несколько минут. Как бы Никита ни старался, поймать человека в плаще он не смог. Только искренне веселил. А ноги его все больше и больше делались ватными, замедляя скорость передвижения, что не могло не злить. От этого коктейля бессилия и злости Никита даже закричал, вызвав взрыв хохота у брата.

– Ну, пока, любитель салочек. Ты меня ими и в детстве напрягал. Вырос – и не изменился. Печально. Прощай. И знаешь что? Иди против ветра, – почти ласково повторил Андрей, подумал немного и добавил: – Я тут слышал прикол – бог дает столько испытаний, сколько человек может выдержать. То, чего человек не выдержит, Бог ему и не предложит. Не разрушай Богу систему. Перестань ныть и уже вали против ветра, олень!

Ветер стал невыносимым и бил Никиту по лицу с дьявольской радостью. Визгливый смех, сопровождающий его, зазвучал громче.

– Опять ты уходишь, – со злостью прошептал парень в спину брату. – Вы все уходите.

– Ты один раз тоже ушел, – справедливо заметил едва слышным голосом тот, не совершая шагов, но необъяснимо отдаляясь от Никиты. – Однако ты вернуться можешь, а я – нет.

– Не уходи! Стой!

Андрей вдруг послушно замер и все же повернулся в полуанфас, и Никите стало необъяснимо страшно, как загнанному в стойло животному, почуявшему несущее смерть землетрясение. Лицо старшего брата было бледным, будто облитым воском, только вот карие прищуренные глаза продолжали смеяться.

Противное хихиканье стало еще громче и резало слух совсем уж откровенно.

– Заткнись, – зло сказал смеху Андрей и исчез.

– Вернись!

– Против… просто иди, – прошептал ветер в спину Никите и тоже умчался. На том месте, где только что был старший брат, появилась небольшая черная лужа, которая все разрасталась и разрасталась. Миг – и Никита обнаружил, что стоит у берега идеально круглого озера, от которого исходит тот же терпкий недобрый синеватый холод, что и от Андрея. Ему казалось, что старший брат отправился туда, в непрозрачную воду, от близости которой кружилась голова.

Там, он скрывается там! Оттуда его можно будет вытащить! Забрать силой. Помочь!

Не долго думая, Никита сделал несколько шагов по направлению к озеру с твердыми намерениями помочь Андрею выбраться из вечного холода, и через пару секунд уже безвольно погрузился под ледяную воду с головой, перестав дышать. Никто не мог сопротивляться этому озеру. И кто сказал, что в нем была лишь обычная вода?

«Храбрый недоумок, – поплыли по небу чьи-то фиолетовые расплывчатые мысли, – куда полез, щенок! Вернись назад!»

«Дерзкий поступок! – Яркие буквы цвета морской волны взвились над горизонтом, они явно выражали ободрение. – Смелый мальчик. Пусть получит подарок за чистые помыслы и смелость».

Неведомая сила выбросила переставшего дышать Никиту из воды на берег, и над ним, на потемневшем и ставшим темно-синим небе, уничтожив бумажное помятое солнце, вспыхнули яркие звезды. Они образовали полукруглый венец, всполохами переливаясь и сияя, а потом, одна за другой, под предводительством Геммы, самой яркой из них, заскользили по воздуху вниз, к груди Никиты.

Осторожно, одна за другой, звезды вошли в его сердце, запечатлев в нем рисунок Северной Короны.

Никита открыл глаза и резко сел в кровати.

Он проснулся, словно от удара по голове. Правая рука быстро нащупала рукоять ножа у изголовья в зазоре между спинкой дивана и матрасом – привычками разбрасываться Ник не мог да и не желал. Оружие всегда было при нем, и в каждой новой квартире парень имел обычай равномерно распределять его по всем комнатам, чтобы оно находилось в зоне досягаемости. Да и не зря Март говорил, что холодное оружие в кровати оберегает от дурных снов, особенно если клинок отлично, до зеркального блеска, отполирован. Тогда злые духи видят свои жуткие отражения в нем и пугаются, оставляя человека и его сны в покое. Правда, поверья гласили, что лучше всего хранить нож под подушкой, но с этим Андрей, а следом за ним и Ник были не согласны. Слишком много лишних секунд пройдет в случае реальной угрозы, пока будешь доставать оттуда свой нож. Да и опасность порезаться существует – по крайней мере Андрей всегда издевательски намекал младшему брату, что его руки не настолько прямые и ловкие, чтобы однажды не наткнуться на острие клинка, спрятанного под подушкой.

Нож в руке успокаивающе подействовал на Ника. Дыхание его до сих пор оставалось прерывистым, словно он пробежал несколько кругов на спортивной площадке. А там, где билось сердце, было холодно и вязко, словно его, сердце, только что макнули во что-то мокрое, терпкое и ледяное.

Парень и сам не понял, отчего так резко подорвался и почему так жутко себя чувствует. Никогда раньше он не просыпался непонятно от чего, без видимой или слышимой причины. Осторожного и внимательного Никиту мог разбудить любой, даже самый незначительный шум, но сейчас было абсолютно тихо. Даже на улице не слышно было ни шороха. И никаких кошмаров ему вроде бы и не снилось. Ему вообще в последние месяцы почти ничего не являлось во сне: ни хорошее, ни плохое.

Да, Ник Кларский справедливо полагал, что раз наутро он ничего не помнит, то ночью ему ничего и не снится. Усмехаясь сам над собой, считал, что, наверное, нож в кровати все же помогает ему избавиться от снов. Но сейчас, как и всегда, он просто забыл свои черно-белые газетные сновидения.

Парень, приказав сердцу войти в свой обычный ритм, несколько раз глубоко вдохнул, встал с кровати, неспешно подошел к окну и распахнул его, впустив в комнату поток свежего ночного воздуха, который тут же окутал его обнаженный крепкий торс. Сон свой он, естественно, так и не вспомнил, вот только отчего-то перед его внутренним взором стоял образ старшего брата. Ник попытался выкинуть его из головы, но не смог: против Андрея он всегда был бессильным. Ухмыляющийся довольный Март постоянно смотрел на Никиту из подсознания. Сейчас, например, память подкинула его в образе почти шестилетней давности, когда Андрей узнал, что его братишка сам поступил в государственный университет на престижную специальность экономического факультета. Следом за ним в светловолосой коротко стриженной голове появились и другие лица из прошлого, которое никак не хотелось забываться.

До самого рассвета – сегодня яркого, игривого, темно-оранжевой бархатной каймой застывшего на краях быстрых рваных облаков – Никита просидел на подоконнике у открытого окна, отгоняя и отгоняя непрошеные воспоминания и полузабытые лица. Знакомые, подельники, враги. Умершие родственники, старший брат, единственный друг, первая любовь. Все они теребили память как заведенные, не желая успокоиться, и каждый из них шептал что-то свое.

Чем больше лиц мелькало в воображении, тем сильнее становился издевательский ветер на улице. Ник находился на восьмом этаже и мог сполна почувствовать всю силу быстрого и порывистого дыхания июньского утреннего воздуха.

– Иди против ветра, – задумчиво сам себе сказал Кларский и сам же себя обозвал клиническим психом. Молодой человек нервно постучал пальцами по подоконнику, куда случайно попали первые томные солнечные лучи. Что-то продолжало его беспокоить – то, что казалось очень важным, но никак не желало выплывать из потайных глубин памяти.

А последнее лицо, что он вспомнил, было симпатично-задорным, голубоглазым и окаймленным светлыми, едва достигающими плеч волосами, на одной из развевающихся прядей которых сидела золотая бабочка. Она вдруг сделалась изумрудной, а потом стала переливаться сверкающим серебром.

Девушка, на волосах которой сидела эта невероятная бабочка, мило улыбнулась Никите, и он не смог отвести взгляда от ее губ – малиновых, приоткрытых, очень и очень привлекательных. Молодой человек протянул вперед руку и коснулся этих губ кончиками пальцев, заставив их обладательницу засмеяться.

«Помнишь, что я тебе сказал? – спросил мысленно Ник, глядя на девушку, не мигая и зная, что она понимает его без слов. – Я сказал тебе, что я вернусь. Помнишь?»

Она молчала, осторожно гладя его по вытянутой напряженной руке.

«Так ты помнишь или нет?» – начал сердиться парень.

Ответа все не было – девушка с бабочкой на волосах продолжала гладить его руку: нежно, но не настойчиво, а осторожно, рассматривая его лицо как картину.

«Смотреть будешь или отвечать?» – сощурился Кларский и резко, неожиданно и даже немного грубовато прижал девушку к себе, одной рукой обняв за талию, а другой приподняв ее заостренный гордый подбородок и проведя по ее вишневым, мигом плотно сомкнувшимся губам своими, в предвкушении чего-то большего.