Марта согласилась, и девушки некоторое время провели в этой самой лавке, где Ника, чуть подумав, купила себе новые кисти (рисование так и продолжало оставаться ее хобби, которое успокаивало и помогало эмоционально расслабиться), а после попали в художественную галерею современного искусства, расположенную на втором этаже. Там уже третий день проходила персональная выставка одного современного отечественного художника, имя которого Марта, услышав, тут же забыла, зато Ника жутко оживилась.

– Ух ты, это же его новая выставка-инсталляция! Называется еще так забавно – «Сияние фиолетового дурдома»! Пошли, пошли, не глазей по сторонам! Нам надо обязательно попасть сюда!

– Я не хочу ни в какой дурдом и ни на какую инсталляцию, – жалобно отозвалась Марта, но уже ничего поделать не могла. Если кузина загоралась, то остановить ее уже ничего не могло.

Девушки под руководством еще более повеселевшей Ники купили билеты в галерею современного искусства, которая, кстати говоря, была достаточно известной как в России, так и за ее ближайшими пределами, и оказались в просторном полутемном холле.

– Ты уверена, что здесь выставки проходят? – с сомнением спросила Марта сестру, не без опаски глядя на жутковатого вида стены, на которых были изображены кривляющиеся обезьяны, чьи морды слишком сильно напоминали лица известных во всем мире людей.

– Естественно, – отозвалась Ника. – Между прочим, не нужно так испуганно таращиться по сторонам.

– Да обезьяны какие-то страшные.

– Это не обезьяны.

– А кто? Люди? – съязвила девушка.

– Да, – ошарашила ее Ника. – По замыслу владельцев галереи, они символизируют ужимки политиканов, играющих с народом, так что ли… – И светловолосая девушка первой переступила высокий порог, отделяющий невеж от высокого искусства священной современности, которое было понятно далеко не всем.

Сестры прошли в первый зал вместе с еще несколькими любителями творчества знаменитого художника и оказались в полутемном, слегка мрачноватом помещении с фиолетовой подсветкой.

– Кажется, он на следующей «documenta» участвует! – как-то невпопад поделилась информацией о любимом художнике Ника с сестрой, глазами, полными восхищения, рассматривая огромный двухметровый деревянный кособокий стул. На нем сидела крохотная зловещего вида куколка с глазами – их было почему-то целых три; третий помещался вовсе и не на лбу, а на ладони вытянутой вперед несоразмерно длинной кукольной руки. Над этой так называемой скульптурой парили в воздухе глиняные радужки самых разных размеров и цветов. Выглядело сие непонятно и мрачно.

– Что это? – опешила Марта.

– Documenta – выставка современного искусства, которая каждые пять лет проходит в германском городе Касселе, – тоном профессионального экскурсовода стала пояснять Ника, которая тащилась по всему необычному в художестве. Да, все же жаль, что она выбрала в свое время экономический факультет…

– Я не про выставку спрашиваю, – поморщилась Марта тем временем, – я спрашиваю, что это за жуть жуткая перед нами?! Что за гадкая трехглазая кукла? Где картины?!

– Началось, – выдохнула Ника. – Это «Принцесса, трон, глаза». Т. Радов, прочитай, название прямо перед тобой.

– Ужас какой, – поежилась впечатлительная Марта, оглядывая сей шедевр с неподдельным отвращением – ей казалось, что глазки смотрят на нее с укоризной. Столько укоризны ей было тяжело вынести. – По-моему, Т. Радов плохо лечился у своего доктора-психиатра.

– Ты совсем ничего в искусстве не понимаешь, дорогая моя. А картин ты тут не увидишь, я же тебе ясно сказала: это выставка-инсталляция, новый эксперимент Томаса, – покровительственно похлопала девушку по плечу Ника и повела сестренку дальше, вещая: – Инсталляция – это такая форма современного искусства, которая представляет собой пространственную композицию…

Впрочем, Марта ее и не особо слушала, оглядываясь по сторонам. Вот в углу обычная гостиная, и человек сует голову в огромный плоский телевизор, словно пытаясь залезть в него, а рядом стоит не менее обычный компьютерный стол, и из экрана торчат чьи-то руки, словно человек пытается вылезти наружу, да не может. Вот самая настоящая ванна с надписью «На искусство», в которой лежат… купюры разного номинала из разных стран, а из крана капает черная краска – самая настоящая! И многие купюры уже совсем грязные, испорченные… Марте даже жалко стало их, а многие останавливались и – нет, не брали деньги украдкой! – а подкладывали свои! У скрипачки глаза на лоб полезли, когда импозантный дядечка с молодой девицей под руку остановился перед этой композицией и… положил в нее пятитысячную купюру. У его спутницы сделалось такое страдальческое лицо, что Марта невольно ей посочувствовала. Зато Ника упоенно закивала, словно поняла что-то, и тоже полезла за кошельком.

– Ты что делаешь?! – вцепилась в ее локоть сестра. – Не смей тратить деньги! Они все равно испортятся!

– Это на искусство! – упорствовала девушка.

– Это на глупость!

– Ты не понимаешь!

– Делай что хочешь, – поняла, что спорить с сестрой бесполезно, Марта. – Я твоей маме расскажу, на что ты деньги тратишь!

– Детский сад! – фыркнула Ника и убежала к ванне. А взгляд Марты упал на новую композицию современного арт-искусства, автор которой был не в себе. А что еще можно сказать про человека, который создал работу под звучным названием «Эффект слишком улыбающейся бабочки», в которой сооруженное из разноцветных тряпок огромное существо с крыльями прекрасной бабочки и с полуобнаженным телом большеглазой женщины, игриво нагнувшись, показывало всем желающим пятую точку, на которой криво был нарисован обыкновенный смайл и выведена надпись: «Ha-ha-ha. By universe with love». Нет, Марта решительно не понимала современного искусства!

Впрочем, не одна она. Как заметила девушка, многочисленные на удивление посетители делились здесь на две категории: на тех, кто ценил искусство художника Т. Радова и восхищался им, и на тех, кто его категорически не понимал. Вторая категория была в меньшинстве. И в шоке одновременно. То ли дело бессмертные произведения классиков музыки!..

Рассматривая композицию за композицией, которые были одна краше другой, девушки переходили из зала в зал, пока не попали в самый дальний и самый, пожалуй, необычный. Это была световая инсталляция со множеством зеркал, увешанных по всему периметру, и тысячами диодов, имитирующих звездное небо. Казалось, посетители парили в бесконечном звездном пространстве, и зрелище было воистину завораживающим. Правда, и здесь была одна странность – на входе в эту комнату человек, обряженный в огромного кролика, давал посетителям… ведра. Без ведер зайти в зал было нельзя. Несмотря на невероятные ощущения, с железным ведром в руке Марта чувствовала себя крайне странно и испытала облегчение, когда они оказались в последнем зале. Он приятно контрастировал с другими помещениями своим световым наполнением – был ярко освещенным огромными хрустальными люстрами с канделябрами. К тому же здесь было не так шумно: музыкальное сопровождение отсутствовало, и народу было совсем немного. Кроме девчонок, тут находились пожилая ученая пара, два молодых человека в потрепанных костюмах и огромных очках – явных интеллектуалов по внешнему виду, и колоритная группка, состоящая из женщины и трех мужчин, один из которых был с профессиональной фотокамерой в руках.

Один из них, длинноволосый, худой, подвижный и улыбчивый, от уголков темных дружелюбных глаз которого разбегались лучики морщинок, сильно заинтересовал Нику. Кажется, он был центром этой маленькой компании, потому что женщина с пегими волосами и один из мужчин, невысокий и пухленький, похожий на модифицированную версию колобка, постоянно задавали ему вопросы и ждали ответов, как истинно верующие Судного дня. Еще один мужчина, заложив руку за руку, изредка что-то вещал (Ника чуть позже узнала в нем директора галереи), а фотограф без устали щелкал длинноволосого на свой аппарат то справа, то слева, то и вовсе снизу, садясь на корточки.

– Ничего себе! – От переизбытка эмоций Ника ущипнула сестру за бок, и та едва не вскрикнула.

– Очумела?

– Ты только посмотри, как нам повезло! – жарко зашептала Ника на ухо Марте, которая в современном художественном искусстве смыслила чуть больше, чем утка в японской кухне.

– Почему повезло? – отчего-то испугалась зловеще-радостного шепота кузины Марта.

– Потому! Смотри, смотри влево, – велела ей Ника. Марта послушно повернула голову в нужную сторону. – Мужчина в джинсах и в черной футболке!

– И что? – пожала Марта плечами. – Дядька какой-то с хвостиком.

– Сама ты дядька! За окнами дядьки ходят, а это – Томас Радов, – шикнула на нее Ника.

– Кто это? – благополучно забыла фамилию художника, на чью выставку они пришли, ее кузина.

– Художник! – покачала головой продолжавшая восторгаться всем происходящим Ника. – Пошли ближе! Кажется, у Томаса интервью берут, подслушаем!

И девушки действительно, делая вид, что рассматривают очередную композицию, которая казалась Марте воплощением человеческого безумия, стали подбираться ближе к чудесному Томасу Радову, у которого женщина с пегими волосами и мужчина-колобок брали интервью.

– Одна из ваших последних работ в жанре инсталляции называется «А мы были детьми?». Критики дают положительные рецензии на эту работу и очень часто говорят о ней в последнее время. С чем связано создание данной инсталляции?

– Естественно, с моим мироощущением, с чем же еще? – заявил, недолго думая над ответом, мужчина с хвостиком и в джинсах. – Все, что я создаю, связано с волнениями моей души. – Он разразился целой лекцией по поводу своего видения проблемы.

– У вас ведь трое детей? – уточнил второй журналист, размахивая диктофоном как оружием.

– Да. Трое. И совсем уже взрослые, – расчувствовался знаменитый художник.

– Вы растили их в одиночестве? Так ведь? Один? – никак не могла спрятать свой пафос пегаволосая женщина.

– Вы правы, – подтвердил Томас и, подумав, добавил, припустив в голос нотки светлой грусти: – Растил один. Троих детей. Одновременно поднимал на ноги младшего брата. Трудное время было, но хорошее.

– И, наверное, еще и семье помогали? Матушке с отцом? – с умилением уставилась на него журналистка. Томас вновь ослепительно улыбнулся:

– Конечно. Они же мои родители. Как иначе?

– В одном из интервью вы упомянули, что ваш младший брат психически нездоров и…

– Стойте, стойте! – поднял руки вверх господин Радов, как будто бы его собирались расстрелять. – Пусть он и нездоров, но не будем говорить о нем!

– Конечно, как скажете, – стушевался колобок. Молчащий директор галереи хмыкнул в кулак, но промолчал. Кажется, он лично знал «нездорового» младшего брата Томаса.

– Могу сказать лишь то, что родителям было с ним тяжело, и я забрал его к себе, – скромно сообщил Радов. – Он стал моим четвертым крестом…

– О Боже, вы, гениальный художник, были кормильцем такой большой семьи! – восторженно воскликнула тем временем женщина-журналист. – Вам приходилось работать и писать картины, так ведь? Как же только вас не изгрызла материальная сторона бытия?

– Дорогая моя, – улыбнулся ей, как милостивый император верно подданной Томас, – творить – мое призвание. От призвания не отказываются – это и дар, и проклятие одновременно. И, поверьте, как бы тяжело мне ни приходилось, как бы ни грызло меня бытие, ничего не смогло и не сможет заставить меня бросить искусство. Оно – это я. Я – это оно. Кстати, – добавил он чуть-чуть лукаво, – я тут о перфомансе подумываю…

– Какой он забавный, – шепнула улыбающаяся Марта Нике, глядя, как журналисты наперебой начали выпытывать из лучащегося радостью художника информацию о возможном будущем перфомансе. А он словно того и ждал: заложил руки за спину, чуть приподнял подбородок и, глядя влево, начал неспешно рассказывать о будущей концепции своих возможных творческих работ. Со стороны это выглядело так, как будто Томас делился с окружающими разгадками на самые волнующие тайны бытия.

– Он невероятный. Хотя-я-я, конечно, своеобразный. Это потому что самобытный. Пошли за ними, – велела Ника сестре, осторожно следуя за медленно движущейся компанией. Ей хотелось послушать еще.

– Ваши дети до сих пор живут с вами? – продолжались расспросы тем временем.

– Да. Кстати, моя старшая дочка собирается замуж, – продолжал неспешно рассматривать чудовищную композицию, которая была им, собственно, и создана, длинноволосый жизнерадостный мужчина. Видно было, что свое творчество он любил безмерно.

– За кого? – с придыханием спросила журналистка, не выпуская из рук блокнота с карандашом.

– За человека, – услужливо сообщил ей Томас. Директор галереи вновь позволил себе смешок.

– А что, были претенденты внеземных цивилизаций? – поинтересовался мужчина-колобок с диктофоном в руках, не поняв юмора. – Вот вы знаете, наши местные господа уфологи…