– Смотри, следи за ней. – И добавил ехидно: – Сыночек.

Мама Ники последовала примеру мужа и тоже обняла парня. Супруги не просто смутили Кларского, но даже как-то напугали его. Объятия их не были какой-то пустой формальностью, а были вполне родственными. Еще раз обняв родителей, Ника, незаметно для них (это увидел только Кларский), коснулась кончиками пальцев рамки одной из картин и вышла вон из родной квартиры, которую она так любила, вслед за человеком, которого она любила ничуть не меньше. Ник вызвал лифт, и дверь квартиры Карловых закрылась только тогда, когда захлопнулись створки лифта, который уносил вниз Ника и Нику.

Девушка прижалась к тому, кто взял на себя ответственность за нее, и тяжело вздохнула. Никита молча погладил ее по волосам, обняв. Они не обменялись ни единым словом, но этого им было не нужно – слова нужны не всегда, если есть чувства. Настоящие чувства, а не их подобие. И даже взгляды не нужны.

Перед тем как выйти из подъезда, Никита вновь переоблачился – поменял футболку и надел надоевший ему парик. Из подъезда они выходили по одному – сначала он, потом, минут через пять, она. Ника не понимала этих глупых предостережений, но, помня о прошлом молодого человека, слушалась его. Девушка, вытирая украдкой глаза, вышла на улицу, огляделась, как будто запоминала собственный двор, прошла пару жилых кварталов, перешла через несколько дорог и только потом, в заранее условленном месте, села в автомобиль Кларского. К этому времени глаза ее окончательно высохли, но улыбка на лице так и не появилась.

* * *

Как только дочь ушла, в квартире Карловых стало пусто. Так пусто бывало, когда Ника уезжала в лагерь или в какие-нибудь поездки. Не хватало ее смеха, голоса, шагов – ее незримого присутствия, который всегда радовал ее родителей.

– Ты сегодня ни разу не вспомнил про своего Орлова, – сказала вдруг Людмила Григорьевна, закрыв дверь. Обычно муж говорил о лучшем друге к месту и не к месту. А в этот день ни разу не вспомнил о нем. И не вспоминал бы его очень долго, если бы жена не напомнила.

– Ах, на фиг его, – сказал Владимир Львович. – Слушай, а чего мы дома сидим?

– А где нам сидеть? На улице?

– В ресторан сходить можно, – предложил вдруг мужчина. Он чувствовал, насколько расстроена его жена внезапным отъездом дочери, и хотел ее поддержать.

– Не хочу никаких ресторанов, – покачала головой та и уронила руки на колени. – Еды дома полно.

– Да я же не еду имею в виду! – воскликнул ее супруг. – А атмосферу.

– Что мне до этой атмосферы? – если при дочери и ее молодом человеке Людмила Григорьевна крепилась, то сейчас готова была заплакать. Наверное, только сейчас, с хлопком двери, она осознала полностью, что дочка уехала. И ей было очень грустно.

– Людочка, ну чего ты? – взял ее за руку муж, искренне переживая за любимую женщину. – Не грусти. Ника же сказала, что будет звонить и скоро приедет в гости!

– Я не хочу, чтобы она приезжала в родной дом в гости, – почти прошептала женщина. Владимир Львович сел рядом с ней, ласково обнял и до самого позднего вечера рассказывал жене смешные и познавательные истории, коих знал множество, успокаивая звуками своего неспешного голоса, а после потащил на улицу прогуляться и купил здоровенный букет цветов, вызвав в цветочном круглосуточном магазинчике фурор.

Еще через несколько дней он притащил домой щенка, с которым Людмила Григорьевна едва не выставила мужа на улицу, но после, оттаяв, разрешила оставить.

* * *

Никита и молчащая Ника уехали в квартиру Кларского. В машине они так и не разговаривали, просто изредка, без улыбок, смотрели друг на друга, и перекинулись парой слов перед железнодорожным вокзалом, куда Ника опять-таки из-за предосторожности пошла одна, а вернулась с билетом в Санкт-Петербург, поезд в который отправлялся со второй платформы в час ночи и шел через Москву. Поскольку все билеты уже были раскуплены заранее, девушке пришлось покупать билет в вагон класса «люкс» – других вариантов не было. Для всех она срочно уезжала сегодня.

Затем они заехали в гипермаркет. А уже после, когда они, сделав покупки, вновь очутились в автомобиле и проехали уже метров триста вдоль улицы с кучей самых разных кафешек и магазинчиков, Никита вдруг неожиданно затормозил и ловко заехал в только что освободившееся место в «кармане».

– Ты чего? – с недоумением посмотрела на него Карлова. На коленях у нее лежала большая кожаная сумка, подаренная матерью пару лет назад, но выглядевшая новенькой. Сначала Ника, получившая подарок от родительницы, была не слишком довольна – форма и размер сумки ее не очень устраивали, даже несмотря на то, что она была сделана из натуральной мягчайшей кожи. И несмотря на качество, девушка почти не носила ее, предпочитая модные сумки с классным дизайном, купленные в любимом торговом центре, которые, правда, кожаными не были и отличным качеством похвастаться не могли. Но с собой Ника взяла именно подарок мамы. Сумка была достаточно вместительной, и в нее девушка еще перед приходом Никиты, роняя на вещи слезы, положила не только свой темно-оранжевый нетбук, а также всю косметику, фен и кучу всего очень нужного. А еще туда же она засунула и самую свою главную драгоценность – колье, подаренное Никитой, ее личную Северную Корону; там же лежали и борсетка, зажигалка и ручка, которые были оставлены Ником три года назад. Ника не знала, зачем она хранит все, кроме колье с бриллиантами, которое стоит баснословную сумму.

– Подожди десять минут. Я сейчас вернусь, – сказал Нике Никита. Он подумал, что это прозвучало резко, и спросил. – Хорошо?

– Хорошо, – кивнула она. – Только не задерживайся надолго, ладно?

– Не задержусь, – пообещал он.

Молодой человек вышел из машины. Ника проводила его недоумевающим взглядом, так и не поняв, зачем Кларскому понадобилось выходить, а узнала она об этом только тогда, когда они очутились минут сорок спустя в той самой квартире на третьем этаже, в которой провели вчера первую свою ночь.

– Держи, – протянул все еще молчащей Нике пакет Кларский, когда она стояла в почти пустой комнате напротив окна и смотрела на голубое – почти как ее глаза – небо. Парень понимал, что сейчас ей нелегко, и хотел чем-то помочь этой глупой девчонке.

– Что это? – повернулась к нему Ника.

– Посмотри.

Она заглянула в шуршащий сине-фиолетовый большой пакет, а после удивленно взглянула на Никиту, который внимательно наблюдал за ее реакцией. Она ему была очень важна.

– Ого! – доставала из пакета девушка коробки с яркими разноцветными красками: гуашь, акварель, акрил, витражные краски и краски по росписи ткани. Еще в пакете обнаружились набор кисточек, мелки, черно-графитные карандаши, палитра и несколько альбомов для рисования на пружине с огромными листами формата А3 и А4 с качественной шероховатой бумагой. А еще – мольберт со встроенным планшетом. Все эти вещи Нику притягивали, и каждую из них она сто раз повертела в руках. Рисовать девушка очень любила, правда, в последнее время с творчеством у нее не ладилось.

– Никита! – воскликнула она с неожиданным восторгом. Если сначала она была полностью опустошена, то сейчас ее эмоции выскакивали наружу – в душе Ники им явно не хватало места. Девушке как раз не хватало эмоциональной разрядки, и Кларский интуитивно это чувствовал. – Никита! Это же… это же так классно! Спасибо!

Он, сидя на подоконнике и наблюдая за подругой, улыбнулся. Хорошо, что ей понравился его подарок.

Девушка открыла одну из коробочек с баночками красок – витражные, как понял неискушенный в живописи Никита. Если честно, когда он покупал все эти вещи, то не думал, что какие-то краски и кисточки смогут вызвать такую бурю эмоций. Для него вся эта художественная чушь была лишь отголоском детства, и последний раз он рисовал красками в классе третьем. Но он видел, с каким сожалением Ника смотрела на картину в коридоре своей родной квартиры, и захотел вдруг, чтобы она нарисовал что-то ему.

Поэтому когда зоркий Ник случайно увидел магазин под незамысловатым названием «Лавка художника» (таких магазинчиков было в городе несколько, ибо они пользовались популярностью не только у профессионалов, но и у простых любителей художественного творчества), он не смог проехать мимо. Никита хотел сделать приятное своей девушке – и не прогадал.

– Ни-и-ик! – посмотрела на молодого человека Карлова с еще большим восторгом и захлопала в ладоши. Для нее все эти краски и кисти были волшебными вещами.

– Это не просто подарок. Я хочу сделать тебе заказ, – сказал парень.

– Да-а-а? Какой? – горящими глазами уставилась на него девушка.

– Нарисуй мне что-нибудь.

– Нарисую, – Ника резво встала с углового кораллово-оранжевого дивана – единственной мебели в этой большой комнате и почти подбежала к Кларскому, продолжающему сидеть на подоконнике. Эмоциональная девушка, которой так важны были физические контакты и всякого рода прикосновения, чмокнула его в щеку и обняла, понимая, что не зря она согласилась уехать с ним из родного города – вслед за счастьем можно уехать и в другую страну, и на другой континент уплыть, и даже на другую планету улететь.

– Спасибо, Никита, – прошептала она ему. – Я не ожидала, честно. А я так люблю неожиданные подарки! Волшебно, – она игриво укусила его за мочку уха. Ему ничего не оставалось, как все-таки вновь поцеловать ее. Постепенно девушка все же приучала его к таким проявлениям нежности.

– У меня есть предложение! – заявила она.

– Какое?

Никита был рад, что Ника перестала хотя бы на какое-то время горевать по поводу разлуки с родителями.

– Поиграть, – вновь легонько цапнула его зубами девушка – теперь уже за шею, правда, следов не оставила.

– Что ж, давай поиграем, – согласился Никита. Ему стало любопытно, что она придумала.

– Раздевайся! – велела ему Ника, одновременно завязывая светлые длинные волосы в низкий хвост.

– Даже так?

– Так, так. Снимай футболку, я буду рисовать на тебе, – сообщила Ника «радостную» весть своему парню – как же ей было приятно осознавать, что он – ее. Только ее!

– На мне? Я похож на холст? – осведомился Никита.

– Ну, давай! Стесняешься, что ли? – состроила ему хитрую мордочку Ника.

Она помогла ему стянуть с себя футболку, с замиранием сердца глядя на обнаженные руки, плечи, живот, спину – фигура у Кларского была отличная и хорошо развитая и буквально приковывала взгляд девушки, которая вооружилась красками, кисточкой и стаканом воды.

– Аквагрима у нас нет и красок для боди-арта – тоже, но и гуашь подойдет, – весело говорила девушка, закусывая губу и обдумывая, что и где она нарисует на теле Никиты, которого затея не то чтобы особенно вдохновила, но заинтересовала.

– Смоется? – только и спросил он.

– Конечно! – заверила его девушка. – Слушай, сядь куда-нибудь, а? А то мне неудобно будет. Только на диван не надо, мы можем его запачкать. Садись на пол! – скомандовала она парню, и тот послушался ее. Пусть сейчас командует, а чуть позже это будет делать он. И, возможно, тоже на этом же самом полу.

Ник опустился на пол и сел, как изящно выразилась Ника, в позу лотоса. Парень тут же поправил ее, сказав, что сидит «по-турецки».

– Чтобы сесть в позу лотоса, надо ступни положить подошвами вверх на противоположных бедрах, – сказал Кларский, который во всем любил точность.

– Зануда, – тут же был он награжден дурашливым эпитетом от девушки. – Но я знаю, что нарисую на тебе.

– И что же?

– Лотос.

– Лотос? Почему лотос?

– А ты не знал? Лотос – это всемирный символ занудства, – хихикнула Ника.

– Да ты что? – прищурился Ник. Даже несмотря на милую словесную перепалку, сейчас он был в расслабленном состоянии. Ему нравилось происходящее и то, что эта девушка была рядом, даря непостижимым образом тепло, которого так не хватало раньше.

– Дурашка моя, – ласково потрепала его по светлым волосам Ника. – Это символ возрождения. Символ начала жизни. Чистоты, гармонии, творчества.

– Думаешь, я не знал?

– Не знаю. А ты интересовался подобным?

– Не поверишь, но интересовался. Одно время Март увлекался йогой. И даже изучал боевые искусства, – хмыкнул Никита. – Мне пришлось тоже.

– Ого! Ничего себе! Шутишь?

– Я похож на закоренелого шутника?

– Не-а. Просто я даже не ожидала, что ты интересовался таким…

– Интересовался. Я много чем интересовался. – Никита с интересом наблюдал, как Ника с увлечением сначала макает большую кисточку в баночку с розовой краской, после смешивает ее с белой, а затем касается ею его живота. Холодная краска заставила его вздрогнуть, и Ника, заметившая это, с улыбочкой посмотрела в лицо Кларского, словно спрашивая: «А долго ли ты выдержишь?». Он, поняв это, стал лекторским тоном рассказывать ей о лотосе и его символизме в восточной культуре – наверное, сам себя пытался отвлечь от вполне естественной мысли немедленно сделать так, чтобы его тела касалась не влажная жесткая кисть, а сухие и мягкие пальцы Ники.