Надю тоже увезли. И, как ни странно, с ней поехал Миха, объявивший всем, что он, как свидетель, обязан позаботиться о свидетельнице.

Юля уехала вместе с Мартой, так и не пришедшей в себя, правда не на скорой, а на машине дяди, ибо увозили в первую очередь тяжело раненных. С ними вместе в салоне находился и отец. Константин Власович, увидев, что случилось с его дочерью, онемел. Единственное, что его радовало – Марта не сильно пострадала. Однако он отлично понимал, что ее музыкальная карьера теперь прекращена.

Он находился под властью таких сильных эмоций, не в силах нормально говорить, что по дороге Юле пришлось звонить Эльвире Львовне. Та, узнав, что дочь в порядке, но без сознания и со сломанными пальцами, едет в одну из городских больниц, тотчас взяла себя в руки, хотя до этого билась в истерике, и сказала, что приедет туда на такси через двадцать минут.

«Ты ведь не сдашься», – думала Юля, глядя на сестру. Сломанные пальцы… Что вообще произошло в том проклятом доме?

«Не сдашься, правда?».

Крестовой показалось, что веки Марты дрогнули, но они так и не открылись.

«Приятных снов, девушка, похожая на ночь. И да, совсем забыл. Передай своей сестре, что она восстановится», – раздался в ее голове мягкий успокаивающий голос Визарда.

Юля верила в это.

* * *

Сосредоточенный Никита и заплаканная Ника, закрывшая лицо обеими ладонями, ехали, рассекая на скорости ночь, подальше от этого места и этого города, туда, где ничего подобного с ними никогда не должно было случиться.

– Я бы такую охрану гнал в шею, – сказал Никита словно сам себе уже на трассе. Конечно, поселок еще только застраивался, и в нем жило небольшое количество человек, но, по мнению Кларского, охрана все равно должна была быть на уровне.

– Никит, останови, мне плохо, – попросила вдруг Ника, сидящая рядом с ней. Она невольно вспоминала кровавые картинки, и ее вновь и вновь начинало тошнить, и хотя Кларский знал, что этого делать не нужно, все-таки выполнил ее просьбу.

Они были в пути несколько часов, а под самое утро, где-то в половине пятого заехали в небольшой, но густонаселенный и симпатичный городок, являющийся районным центром. Кларский оставил машину на одном конце города, взял такси и велел отвезти их с Никой совершенно на другой конец, где располагалась квартира, которую предусмотрительный Никита заранее снял – в гостиницах он оставаться не хотел, слишком много риска. Квартира была самой обычной, двухкомнатной, с хорошим ремонтом и с обычной мебелью.

– Никита? – позвала парня Ника, стоя в душе под струей прохладной воды. Ей почему-то было очень жарко, очень, хотя Карлова подозревала, что у нее поднялась температура. В машине она беззвучно нарыдалась на год вперед, и до сих пор ее трясло от пережитого, а лицо было красным и немного опухшим.

– Что? – теперь под дверью был Ник – привалился к стене спиной и ждал.

– Я боюсь. – Ника выключила, наконец, воду.

– Чего ты боишься? За него?

– Да… И за сестру.

– Позвони родителям и узнай, как они и что произошло, – посоветовал Кларский. – Но только не сейчас, а позже. Сейчас они и сами могут ничего не знать.

– Да, позвоню. А если. – Она замолчала.

– Что «если»?

– Если он умрет? – прошептала Ника, открывая дверь. – Если уже… умер?

– Перестань думать об этом, – мягко сказал Кларский.

– Не могу…

– Попытайся.

Ника, обернутая в большое белое полотенце, вышла из ванной комнаты, коснувшись ладонью пальцев Ника, и только успела переодеться, как Кларский зашел в комнату с чашкой горячего чая и какими-то таблетками – сказал ей, что это успокоительное. Заставив проглотить Нику и то, и другое, светловолосый парень почти насильно уложил ее, ставшую теперь дико мерзнуть и закутавшуюся в одеяло, в постель, и лег рядом, обняв. Девушка прижалась к Никите, который казался ей очень горячим, и вздохнула – все никак не могла перестать думать о том, что случилось, о том, что с Сашей и как чувствует себя Марта.

Ей казалось, что она виновата. Ушла, бросила обоих. Но как же она могла оставить Никиту одного?

Ее успокаивала лишь мысль, что сразу же после их бегства в дом зашла охрана. А когда они уезжали из поселка, видели автомобили «скорой помощи».

Путаясь в мыслях, Ника уснула, хотя думала, что не сомкнет глаз пару часов – наверное, таблетки Ника дали такой эффект. А вот Никита долго не спал, хотя знал, что ему нужно как следует выспаться. Он почти час рассматривал спящую Нику – ему было в кайф делать это, а еще нравилось гладить девушку по лицу, плечам, шее, ключицам, чуть ниже – она даже и не просыпалась от его прикосновений, зато пару раз во сне она вдруг легонько закусывала губу, словно ей снилось что-то приятное, но потом сразу же начинала хмуриться, как будто хороший сон превращался в кошмар, и Ник вновь касался Ники, успокаивая ее движениями своих пальцев. Когда же и Никита все-таки погрузился в объятия Морфея, ему привидилось море – синее, спокойное, величественное. Омывающее пенными волнами золотой песочный берег и на горизонте соединяющееся с таким же синим небом, на котором сияет царственное солнце.

Ему снилось, что он идет босыми ступнями по горячему, приятному на ощупь песку, с любопытством рассматривая берег, на котором, метрах в трестах, находятся белоснежные уютные дома с прозрачными крышами и мансардами, гармонично вписывающиеся в природный ландшафт. Ник хочет туда, в эти дома, точно зная, что там сейчас находится его семья, которая устроила праздничный обед, и уже даже направляется в ту сторону, но его кто-то хватает за ворот рубашки и говорит лениво знакомым голосом:

– Куда пошел, олень?

Обрадованный Ник хочет обернуться, чтобы увидеть старшего брата – а ведь это был его голос, его! – но тот не дает ему этого сделать. Андрей только хлопает его по плечу и направляет в другую сторону, лицом к морю.

– Иди в лодку, – говорит он совершенно спокойным голосом Никите. И Никита видит эту лодку – она покачивается на волнах. – Иди, садись и уплывай.

– Но я хочу с вами на обед, – как маленький возмущается Ник.

– У нас будет много обедов, потом придешь, – отвечает ему Март. – Иди.

– Я хочу сейчас. – Никита знает, что в доме его ждут и отец, и дед, и бабушка, заменившая мать.

– Потом. Говорю же, потом. Иди. Тебе плыть надо, – голос Андрея добрый и ласковый.

– Как я на ней уплыву? – удивляется Никита. – Она же хлипкая. Ни один шторм не выдержит.

Лодка начинает неведомым образом трансформироваться в настоящий лайнер: огромный, надежный, шумный, с тысячами людей на борту и отменной командой.

– Андрей, поплыли со мной? – предлагает радостно Ник, но его брат отказывается.

– Хорошо, что ты пошел против ветра, – говорит Андрей тихо и задумчиво. – Теперь ветра не будет, Никита. Ты сам себе ветром будешь.

Он толкает Ника в спину, и тот вдруг оказывается на борту лайнера, зная, что и тут его кто-то ждет – кто-то с голубыми глазами, малиновыми губами и озорной улыбкой.

И они вместе плывут куда-то на запад, стоя на верхней палубе и глядя на удаляющиеся белые дома, в которые не хотел пускать Ника его старший брат. И последнее, что Никита запоминает – кусок никчемной черно-белой газеты в воздухе, с которой играл ветер. Спустя несколько секунд она падает в море, и синяя вода поглощает.

Это был самый яркий и запоминающийся сон Никиты Кларского за последние несколько лет.

* * *

Марта пришла в себя только на следующее утро.

Она с недоумением подняла голову с бледно-лавандовой подушки, обнаружив себя в совершенно неизвестном месте со светло-голубыми стенами, парой тумбочек и большим окном с полупрозрачными, едва уловимого желтого цвета занавесками. Константин Власович через знакомых, которых у него было море, устроил дочь в одиночную палату. Около Марты, на простом стуле, склонив голову к груди, спала ее мама, решившая оставаться рядом с дочерью.

Марта, совершенно ничего не помня, ошалело стала переводить взгляд с окна на мать, с одной пустой голубой стены на другую, с тумбочки на раковину в углу. Место, в котором девушка находилась, очень сильно напоминало ей больницу. И даже запах в воздухе был специфический, больничный – очень неприятный, тоскливый. Запах лекарств и слез. И одежда на девушке была больничная – серо-кремовая, с вялыми светло-фиолетовыми цветочками, такая же бледная, как и все цвета вокруг.

Единственное, что скрашивало бледность комнаты, был вид за окном – через прямоугольное окно виднелась густая изумрудная крона чуть шумящих на ветру деревьев, над которыми обыденно торжествовало синее небо, украшенное огромными кучевыми облаками. Вид за окном хоть и был красивым, даже немного сказочным, но показался Марте крайне странным. Правда, она не могла понять, почему.

– Мама, – позвала обескураженная девушка, но голос ее был очень слаб и тих. Эльвира Львовна даже не услышала его.

– Мама, – громче повторила Марта, садясь в кровати – голова ее немножко кружилась, но в остальном вроде бы она была в порядке. Вот только на правой руке Марте что-то очень сильно мешало. Ее пальцы на ней почему-то не могли двигаться.

Девушка подняла вверх руку и огромными глазами уставилась на гипс, уродующий ее хрупкую ладонь с длинными тонкими пальцами. Несколько секунд Марта зачарованно смотрела на правую руку, не понимая, что произошло, а потом вдруг закричала – негромко, но жалобно, с болью.

Эльвира Львовна тут же проснулась. Увидев, что дочь пришла в себя, но кричит, огромными глазами глядя на руку, женщина бросилась к ней и обняла, принявшись успокаивать.

– Марта, солнышко, что случилось? Почему ты кричишь? Что случилось? Тебе больно? Скажи маме, где тебе больно? – твердила она, гладя дочь по спине.

– Рука, мама! Мама, моя рука! – с отчаянием говорила Марта, дыша так, словно ей не хватало воздуха – тяжело и очень глубоко напрягая мышцы шеи и высоко вздымая грудь. – Что с ней?! Что?

О том, что же произошло с Сашей, Никой и другими участниками драмы, девушка ни разу не спросила, хотя Дионов закрыл ее собой от пуль, а Ника была ее любимой сестрой.

Поврежденные пальцы… Марту волновали поврежденные пальцы. Ее самый большой страх. Страх, который воплотился в жизнь. И уничтожил в ней музыканта.

Марта не могла в это поверить. Она рыдала все громче и громче, не в силах остановить себя. Не может быть. Она больше не скрипачка… Она никто… Она играть не сможет!

– У тебя два пальца сломаны, – прошептала Эльвира Львовна, беззвучно плача вместе с дочерью. – Но это не страшно, Марта, кости срастутся, переломы закрытые, все будет хорошо, хорошо… ты опять будешь играть!

– Нет, – Марту трясло от рыданий. Она не могла остановиться. – Я теперь как инвалид! Я не смогу! Ты же знаешь! Знаешь это!

– Будешь!

Но ее дочь, видимо, так не считала. У нее началась самая настоящая истерика, и когда в плату вошли Юля и Константин Власович, Марте уже вкалывала успокоительное медсестра. Девушка вновь заснула на несколько часов, и когда проснулась, почти не разговаривала, только смотрела в потолок безразличным взглядом. Она не помнила, что произошло вчера ночью, и как так вышло, что она повредила руку, но лечащий врач сказал ее родителям, что это нормальная реакция: немудрено, что после такой эмоциональной травмы, которую пережила Марта в коттедже, у нее возникла частичная амнезия, как механизм защиты на травмирующую ситуацию. Страшный день просто-напросто выпал из ее памяти.

– Вспомнит все, – уверенно заявил врач Эльвире и Константину с важным видом. – А пока что пусть отдыхает. Когда вспомнит, с милицией… пардон, с полицией пообщается. Очень уж они хотят с ней поговорить как со свидетельницей.

Но буквально спустя два часа выяснилось, что доктор оказался не прав.

Марта, которая ни с кем не разговаривала – только с мамой иногда, и которая отказалась, чтобы в палате находились Юля или отец, вдруг произнесла отсутствующим голосом, глядя в потолок:

– Мама, а Ника знает?

– Что? – встрепенулась Эльвира Львовна.

– Знает, что со мной?

Женщина промолчала, вспомнив, что племянница уехала с каким-то парнем неизвестно куда, а Марта согласилась стать подставной невестой ее бывшему жениху Александру. Правда вскрылась почти сразу же, как Марту доставили в больницу – Юля и Надя все рассказали. Если честно, Эльвира Львовна боялась, что, придя в себя, дочка тут же начнет спрашивать про Сашу, который спас ей жизнь, но она почему-то не делала этого.

– Мне надо позвонить Нике, – все тем же отсутствующим голосом сказала длинноволосая девушка. Вид у нее был хуже некуда: обреченный и усталый. И почему-то она путано соображала.

– Зачем? – удивилась ее мать.

– Сказать ей, что я не приду… Если она не знает, что я в больнице.

– Куда не придешь? – посмотрела на нее в изумлении Эльвира.

– Мы в кино договорились пойти, – тихо сказала Марта. – Но. Мам, правда, я смогу играть? – В голосе ее послышались новые слезы.