— Конечно, — улыбнулась Марианна. — Только в новелле автор пишет, что Хосе сделал это в лесу за городом.

— Нет, именно здесь погибла Кармен на самом деле! — заспорил Энрике. Глаза его сверкали, он разволновался и потому стал сильнее жестикулировать. — Мало ли что написано в книге! Авторы часто украшают правду, меняют ее себе в угоду!

Марианна лишь пожала плечами — здесь, так здесь. Смысл спорить? Ведь это не первый случай, когда герои книги начинают жить своей жизнью, и история свободолюбивой Кармен давно обросла мифами, став символом этой свободы.

«Я хочу быть свободной и делать то, что мне нравится!» — под этим лозунгом Кармен прошла вся жизнь Марианны Воронцовой, именно так она и жила все эти годы, не пытаясь даже стать пленницей чьей-то любви. И впервые захотелось наступить на горло своей свободе ради кого-то.

Ради Энрике.

Вот только нужно ли ему это? Или их знакомство для него — всего лишь игра?

— У каждого матадора есть своя Кармен, — вдруг сказал Энрике, резко повернувшись к девушке и прожигая ее своим черным взглядом. — Говорят, она как символ должна вдохновлять его на сражение с быком, вдохновлять на победу. Но я думаю, не только тореадорам важен этот символ.

— Тебе тоже… — она запнулась на миг, но быстро взяла себя в руки. — Тебе тоже нужна своя Кармен.

Альмавива улыбнулся, но промолчал. И так же молча повел свою спутницу к открытому кафе, чтобы наконец отдохнуть от долгих прогулок за бокалом вина.

Старинное здание в мавританском стиле, резкий пряный запах специй, легкие разнообразные закуски и молодое виноградное вино — этот вечер запомнился Марианне фрагментами. Словно кусочки мозаики, которые нужно сложить, чтобы получилась цельная картина. Вот Энрике улыбается, рассказывая о своем винограднике, вот он вспоминает легенды о лозах, посаженных еще при римлянах, а вот он молчаливо слушает Марианну. Кажется, ему все интересно: и ее детство, и увлечение испанской культурой, и работа. Никто и никогда еще не слушал ее так внимательно. Может, это всего лишь маска?

Почему Марианна не доверяет ему? Или она просто боится увлечься, поддаться этому хмельному чувству, уносящему куда-то в иллюзорный мир?

— Редко можно встретить иностранца, который так лоялен к бою быков, — задумчиво говорит Энрике, поигрывая бокалом. В нем плещется янтарное море солнечного напитка, и кажется, что это вино действительно напитано лучами. — У нас считается дурным тоном говорить о корриде, но лишь потому, что тема эта очень неоднозначна, а после запрета на бои в Каталонии… в общем, дело не только в корриде, не только в защитниках животных. Все гораздо серьезнее. Но я не хочу сегодня говорить о серьезных вещах. Хочу наслаждаться этим вечером. И этим вином.

Марианна ощущает вкус лета и счастья на губах, отпивая вина.

— Мне было бы интересно увидеть корриду, — отвечает она честно, — но я не могу предсказать свою реакцию. Думаю, я не трепетная дева, могущая упасть в обморок от вида крови… но если выйдет так, что быка затравят, прежде чем сразить, то… то вряд ли я это оценю.

— Тогда нужно тщательно выбирать бой, чтобы первое же посещение корриды не отвратило от нее навсегда, — задумался Альмавива, пристально глядя вдаль. — Думаю, Энрике Понсе, который прослыл самым элегантным матадором, сможет показать тебе настоящую корриду. Я знаком с ним и его женой Паломой — о, эта женщина восхитительна! — и могу гарантировать, что если ты попадешь именно на его бой, то будешь очарована… Но не знаю, когда будет его выступление… Я попытаюсь организовать все… Но если что есть еще несколько вариантов, главное — правильно выбрать бой и арену. А ты, кстати, знаешь, что среди тореадоров даже есть русские? Роман Карпухин стал лучшим в этом деле, он даже вшил капитанские погоны в свой плащ!

— Нет, не знала, — заинтересовалась Марианна, отставляя бокал. Подалась вперед, зачарованно слушая историю этого необычного тореро.

Да, многие получали страшные шрамы и даже смертельные раны, но отвага и смелость этих мужчин, вступающих в схватку, зная, что могут остаться на арене навсегда, поражали и восхищали. Правда, не так много мест осталось и в самой Испании — все больше было запретов относительно корриды. Но ее популярность в этой стране сравнима разве что с популярностью в остальной Европе футбола.

Энрике то и дело подливал девушке вина, и она вскоре поняла, что еще бокал — и ему придется нести ее в гостиницу, а позориться на первом же свидании — это ведь свидание, не так ли? — не стоит. И при этом одиночество пустого номера пугало. Но разве могла Марианна позволить себе в первую же ночь остаться с этим мужчиной? Особенно, если хочет чего-то большего, чем курортный роман?

Эти мысли напугали ее, и пока Энрике продолжал свой рассказ, Марианна пыталась взять себя в руки и успокоиться. У нее и прежде были мужчины, она взрослая самостоятельная женщина, которая точно знает, чего хочет. И если она захочет провести ночь с этим испанцем — что в этом такого? Тем более, в этой стране весьма просто относятся к любви, и никого не смущает секс на первом свидании. Но почему-то Марианне не хотелось, чтобы Альмавива решил, что она легкомысленна.

Ароматы южной ночи кружили голову, голос Энрике завораживал, и хотелось, чтобы этот вечер никогда не кончался. Как оживленно сейчас на улицах! Звучат песни, кто-то танцует прямо на мостовых, все кафе переполнены, слышится гул голосов, что похож на морской прибой… и хочется танцевать всю ночь напролет!

Но вечер заканчивался, и вот уже новая деталь мозаики — Марианна и Энрике стоят перед дверью ее гостиницы, и где-то неподалеку стонет и плачет гитара. Легкий поцелуй в щеку, долгий взгляд черных, как эта ночь, глаз, обещание встретиться здесь же завтрашним вечером. И он уходит, то и дело оборачиваясь, словно ждет, что она позовет его, заставит задержаться. Не отпустит.

Отпустила. Но знала, что завтра все будет иначе.

Марианна зашла в номер и устало сняла туфли, отбросив их в строну. Осмотрелась, словно впервые видела обстановку — когда заселялась, не обращала ни на что внимания, лишь бы скорее отправиться на экскурсию. Старомодная роскошь гостиницы — высокие кресла, широкая кровать, взбитые подушки, добротный стол с толстыми ножками и огромное зеркало на стене — поражала и немного давила. С балкона открывается вид на набережную — россыпь огней, темные здания, огромная луна, заливающая призрачным светом Севилью.

И где-то там красивый и галантный испанец, укравший сердце Марианны.

Ночью Марианна плохо спала — ей все казалось, что кто-то пристально смотрит на нее в окно из душной севильской ночи, пропитанной запахами мандаринов. С реки несло илом и влагой, и сны были очень тревожными — почему-то виделся мужчина в маске и широкополой шляпе, морды разъяренных быков, окровавленные плащи тореро, алые с золотым шитьем, на которых кровь почти не видна. И эти быки мчались по солнечным улицам Ронды, и летели под копыта им бархатные розы и желтые левкои, и женщины в длинных платьях с воланами поигрывали веерами, улыбаясь с балконов с решетками, и гитара стонала и плакала, и всадники на арене дразнили быков мулетами. И снова кровь — алые брызги на песок, и кажется, словно красная река течет по испанским городам… а у тореро в окровавленной одежде — глаза Альмавивы. И бедро его пропорото рогом взбешенного быка, и на боку — следы от удара, и гаснут его глаза, и плащ укрывает его с головой… И чинно вышагивают матадоры похоронной процессией. И ярко горит в синем небе желтый шар солнца. И бледно лицо Энрике, когда спадает с его тела плащ. И слышится рев раненого быка.

Марианна часто просыпалась, и под утро уже не легла — вышла на балкон, чтобы освежиться. После таких жутких снов она сомневалась в том, что идея попасть на корриду так уж удачна — если ей сейчас снились кошмары только после разговоров про бои быков, то что будет после самого посещения арены?

Но ведь сны… это всего лишь сны. Она переволновалась, еще и читала на ночь не слишком веселую книгу — Перес-Реверто и его роман про испанскую революцию оказались не лучшим выбором. Лучше бы она позависала в социальных сетях или созвонилась с подругой — Марианна еще вчера обещала ей рассказать про своего испанского ухажера, но сначала слишком устала, а потом… потом ей почему-то захотелось сохранить все подробности в тайне. Словно бы боялась сглазить. Все складывалось слишком хорошо, и слишком быстро развивался этот странный и жаркий роман.

Марианна стояла, встречая рассвет, и пыталась забыть о своих кошмарах. Но побывать в Испании и не оказаться на корриде… это казалось неправильным. Да и слишком мало остается в мире мест, где бои быков еще разрешены. Неизвестно, что будет с Рондой и Малагой, другими испанскими городами, что будет с мексиканскими аренами в ближайшем будущем, ведь все меньше остается поклонников этого действа, все меньше остается мальчишек, поступающих учиться на тореадоров, а ведь еще недавно почти в каждом селении, даже совсем небольшом, были такие школы. Вспомнилось, с каким удовольствием Марианна когда-то учила горячий пасадобль — танец, который имитирует корриду, вспомнилось, как познакомилась с Альмавивой во время уличных танцев.

День прошел в неспешных прогулках по городу и ожидании звонка Энрике. Он позвонил ближе к вечеру и не терпящим возражений тоном заявил, что заберет ее из гостиницы к восьми часам. Отключился до того, как Марианна могла бы отказаться. Она ощутила себя шестнадцатилетней девчонкой, которую впервые пригласили на свидание. Долго выбирала наряд и бижутерию, остановившись на красном коротком платье, выгодно подчеркивающем ее фигуру, и на гарнитуре из красных агатов. Волосы распустила по плечам, сбоку приколов заколку с изящной розой. Покрутилась перед зеркалом и осталась довольна своим видом.

Вечером снова были прогулки по набережной, снова Альмавива рассказывал о своей стране, и снова Марианне не верилось, что все это происходит на самом деле. Когда опустились серой шалью сумерки, Энрике повел ее в дымный и шумный бар, где в этот вечер танцевали фламенко. Бешеные аплодисменты посетителей сопровождали почти каждый номер — настолько зажигательно кружились на сцене танцоры. В их движениях виделась страсть и отчаянная жажда свободы, и черные глаза сверкали со смуглых узких лиц, и казалось, что Марианна оказалась в прошлом, когда по городам Испании ездили труппы с танцорами и повсеместно проводились традиционные бои быков, где матадоры доказывали мужество и смелость. И снова Энрике рассказывал о корриде и о самых известных матадорах.

— Ты покорила меня еще тогда, когда я увидел, как ты танцуешь, — прошептал Альмавива, придвинувшись ближе. Положил руку на ладонь Марианны, сжал ее пальцы, потом скользнул к обнаженному плечу девушки, огладил его. Вторая рука по-хозяйски обняла ее талию. Глаза мужчины горели страстью.

— Я думала, что никогда больше не увижу тебя, — она вздрогнула, когда Энрике будто невзначай скользнул по ее груди своими тонкими музыкальными пальцами, на миг задержавшись на ключице. Декольтированное платье давало мало простора воображению — впрочем, девушка специально сегодня надела именно его — вызывающе-короткое, почти полностью обнажающее спину.

— Когда я ушел, то тут же пожалел об этом, но когда вернулся туда, к уличному оркестру, тебя уже не было.

Теперь он гладил ее спину, и Марианна выгнулась, ощутив, как медленное пламя разгорается в ней, потушить которое сможет только этот мужчина.

— Мне кажется, на нас смотрят, — пробормотала она, замерев в объятиях Альмавивы. К черту смущение и сдержанность — она хочет этого мужчину, и если наступит своим чувствам на горло, то будет жалеть об этом. Пусть будет всего ночь жаркой огненной страсти, пусть — миг, но это стоит того. Потом, когда она вернется домой, у нее будут воспоминания, которые иногда больше целой жизни.

— Тогда мы можем продолжить наш флирт в более уединенном месте, — Энрике отпустил девушку, жестом подозвал официанта, чтобы расплатиться за вино и закуски, а потом залпом осушил свой бокал, словно его мучила жуткая жажда.

Потом была южная ночь и огни уличных фонарей — издалека они казалось жемчужным ожерельем, опоясывающим город. Было много шампанского, и не от него ли кружилась голова?.. И были руки и губы Энрике, его гортанный хриплый шепот, и белые ступеньки старинного дома с фронтонами и мраморными портиками, в котором располагалась севильская квартира Альмавивы. И был удушающий запах роз, и в открытые окна фисташково-золотистой гостиной лился изменчивый лунный свет, и туман дрожал над шпилями старинного храма, и каменные ангелы на фонтане в саду стыдливо отворачивали лица, и хрустальные струи звенели в такт скрытому темнотой уличному гитаристу, и звуки цыганского романсеро казались ненастоящими, доносящимися из мира грез старой Испании, где в апельсиновых садах встречаются тайком влюбленные, а кружевные черные мантильи скрывают страстный блеск глаз.