— Есть кое-какие вещи, которые лучше не рассказывать всему свету.

Том рассматривал свои руки. Они были такие же тонкие и бледные, как и весь он, а тени, которые отбрасывали его пальцы на кремовые обои за спиной, казались чудовищно длинными.

— Ты ведь знаешь: я могу с этим не согласиться, Джек.

— Знаю. — Джек мог бы убить этого человека прямо здесь, позабыв обо всем. Однако Том давно предупредил его, что если с ним что-то случится, то сведения властям будут переданы доверенным лицом.

Но это уже не имело значения. Джек не убийца. Больше не убийца. Он просто хотел, чтобы это поскорее закончилось.

— Чего ты хочешь? Для чего преследуешь меня здесь? Том пожал плечами.

— Ты знаешь, что я за тобой слежу. А явился я потому, что переживаю, Джек. Боюсь, что ты не вывернешься. Но все еще надеюсь, что сможешь. Ради тебя самого и ради меня, конечно. Хотя, признаться, я глубоко озабочен.

— Да получишь ты свои проклятые кровавые деньги.

— Получу? — Блеклые глаза Тома остановились на нем. — Ну уж не знаю, Джек. Дамочка тебе отказала. Мне известно, что у нее средств более чем достаточно, но ведь ясно как божий день, что ты ей не нужен.

— Буду нужен.

— Ты точно уверен, что это лучший способ добыть для меня пятнадцать тысяч фунтов? Они нужны мне, Джек. И тебе тоже нужны.

Том слегка повернулся, и стало заметно, что большой карман его пальто оттопырен. Там явно был пистолет. Неужели Том ожидал, что Джек попытается его убить? Или носил его для защиты от настоящей угрозы?

Джек сильно подозревал, что за Томом Уортингемом могут охотиться куда более темные личности. Ему совсем не интересно было знать, кто они такие и почему охотятся. Он вообще не хотел больше ничего знать о Томе. Хотел поскорее отдать ему проклятые деньги и навсегда покончить с этим делом.

Это приобрело для него даже некий символический смысл. Передача пятнадцати тысяч фунтов закроет черную страницу его жизни. И он сможет начать жизнь заново, оставив в прошлом чертовы сожаления и вину, которые грызли его долгие годы.

Бледно-серые глаза неотступно смотрели на Джека.

— Смотри, если ты не в состоянии взять их у нее, я сам управлюсь.

Каждый мускул в теле Джека напрягся и заледенел.

— Ты не посмеешь тронуть ее.

Том пожал плечами:

— Ну ты же должен понимать, что я пойду на все необходимые меры. И не буду долго раздумывать — просто использую ее, чтобы добиться своего. Я должен получить эти деньги, Джек. На кону твоя жизнь, и… — Голос его слегка дрогнул, но Джек понимал, чего Том недоговорил: «…и моя тоже».

— Слушай, — процедил он сквозь зубы. — Я помню, к какому дню должен отдать тебе деньги, но если ты тронешь ее… — Джек не представлял даже, что сделал бы с Томом, вздумай он преследовать Бекки. Когда он продолжил, слова зазвенели, словно покатившиеся льдинки. — Если только пройдешь рядом, только слово ей скажешь, попробуешь как-то еще потревожить ее, ты пожалеешь.

Том небрежно махнул рукой:

— У тебя меньше четырех недель.

— Я отдам тебе деньги вовремя, — холодно оборвал его Джек. — А теперь уходи.

— Ты уверен? Имей в виду, у меня все уже готово, Джек. Ты знаешь, мне бы страшно не хотелось это делать…

— Хватит болтать.

Том помялся немного, потом кивнул. Глаза его, как у рептилии, смотрели пусто и холодно.

— Очень хорошо. Я пришел, чтобы просто предупредить тебя. Я буду наблюдать за тобой, Джек. Не делай глупостей.

«Джек, Джек, Джек…» Почему Том с таким упорством снова и снова повторяет его имя? Как будто нарочно подчеркивает, что они были когда-то — и будут всегда впредь — достаточно близкими людьми, для которых вполне естественно называть друг друга просто по имени.

Джек поднял руку. Он не собирался бесконечно переживать собственное чувство вины. Уортингем, несомненно, считал его не только обязанным за многолетнее молчание, но и виновным в похищении сердца Анны. Но то, что считал Уортингем, не имело для Джека никакого значения.

Его занимала только одна мысль: если вовремя не отдать Тому деньги, он передаст властям проклятые доказательства, и тогда — виселица. Но Джек хотел жить, и жить в Англии, вместе с Бекки.

Тома он знал с пеленок. Ему часто не хватало здравого смысла, но он отнюдь не был дураком и наверняка предусмотрел все случайности. Доказательства вины Джека — подписанные свидетельства очевидцев — хранились в секретном месте. И никто не знал, где оно находится. Никто, кроме самого Тома и его доверенного лица, чье имя также держалось в строжайшем секрете. В случае если Тома попытаются убить или убьют, а также если Джек не доставит деньги в назначенный срок, этот человек все откроет.

— Уходи, — повторил Джек. — Ты мне только мешаешь. Убирайся из моей жизни. Деньги будут у тебя пятнадцатого декабря, как обещано.

Пятнадцать тысяч — пятнадцатого числа.

Губы Тома опять стали почти невидимыми.

— Тебе надо заняться кем-нибудь еще.

— Нет, — отрезал Джек.

— Да что в ней Такого? Совсем не то, что была Анна. Анна! Пышная красавица! А эта что? Кожа да кости, и ничего похожего на сиськи…

— Проваливай отсюда, Том! — зарычал Джек. Руки у него затряслись, бокал вдруг громко треснул, и резкая, жалящая боль пронзила ему ладонь. Он разжал руку — на ковер посыпались осколки стекла и потекли капли бренди.

Увидев кровь на руке Джека, Том с опаской отступил назад. Он знал о том, что происходит с Джеком при виде крови, но приятель вел себя стойко.

— Ну хорошо, хорошо. Но я буду совсем близко, Джек, чтобы ты ничего не напортил, как уже делал это раньше.

И он заторопился прочь из комнаты, оставив Джека поливать ковер собственной кровью. Голова у Джека закружилась, однако он взял себя в руки, старательно отводя глаза от пореза на ладони. При виде крови он всегда падал в обморок. Команда «Глорианы» шутила, что после первого плавания Джека уже ничем не напугать, кроме Чего-нибудь красного. Несколько раз матросы нарочно затаскивали его в лазарет, чтобы показать чью-нибудь разбитую голову или отрезанную руку. Корабельному врачу «Глорианы» не единожды приходилось приводить его в чувство после глубоких обмороков. Но даже в самое последнее плавание, когда они шли с Ямайки, мичман среди ночи постучал в дверь его каюты, а когда Джек открыл, то увидел широчайшую улыбку — от уха до уха. «Капитан Кэлоу разбил себе коленку, — радостно сообщил мичман. — Хотите пойти посмотреть, мистер Фултон?»

Джек с досадой достал свой платок, от души проклиная тот день, когда встретился с Томом Уортингемом, и обмотал тканью ноющую ладонь.

Глава 11

Маскарад — развлечение не для высшего света, но все же гости у миссис Пьонше собрались достойные. Частично — из тех благородных семей, что остались в Лондоне, но некоторые приехали издалека, даже из Девоншира, чтобы побывать на этом ежегодном балу.

Сесилия объяснила, что общество на маскараде состоит из леди и джентльменов, готовых развлекаться на грани скандала, однако не желающих выставлять напоказ всему свету свои похождения. Неудачный грим и костюм способны привести к ужасным сплетням, но зато те, кому удастся сохранить тайну вокруг собственной персоны, могут без опаски и порой по нескольку месяцев играть главные роли в светских интригах.

«Костюм, — говорила Сесилия, — может быть самым простым. Вовсе незачем тратить целое состояние на наряд турецкого султана или одеяния греческой богини».

Большинство гостей приходят в вечерних платьях и длинных плащах, лишь надевая вдобавок маски-домино и шляпы. Самый важный аксессуар — маска, скрывающая черты лица и заставляющая всех вокруг гадать, кто же перед ними. Сесилия также растолковала, что разную степень анонимности обеспечивает и количество увеселений во время бала. Она также не забыла предупредить Бекки о том, что поведение некоторых гостей может ее шокировать.

Маскарад состоялся двадцать третьего ноября, через два дня после того, как Бекки с Джеком побывал в Египетском зале. Сесилия надела шелковый янтарный наряд, украшенный десятками бантов, а на Бекки было платье из тюля поверх нежно-голубого атласа. Вокруг талии она повязала бантом широкий кушак, длинные концы которого спускались почти до пола. Шелковые пуговки украшали длинные пышные рукава платья. Ослепительной белизны перчатки закрывали руки до самого локтя. На запястьях блестело по золотому браслету, на шее — ожерелье из египетских самоцветов. По полям черной бархатной шляпы нарочито небрежно свисали золотые перья. Из такого же черного бархата была каемка синего шелкового домино, наброшенного на плечи.

Вечеринка проходила в огромном загородном имении. Пока карета грохотала по темной дороге, Сесилия поведала подруге, что Джорджиана Пьонше — вдова французского дипломата. Родилась она в знатной британской семье и во время знаменитых Ста дней Наполеона была вместе со своим отцом, веллингтоновским офицером, в Брюсселе. В самый разгар памятных событий она сбежала с одним французом. Семья с жутким скандалом от нее отреклась, но Джорджиана и ее супруг продолжали благоденствовать и после войны, когда его перевели в Лондон.

С тех пор как пять лет назад миссис Пьонше схоронила мужа, дом ее превратился, в постоянное место наиболее волнующих и самых долгожданных балов во всей Англии.

— Но почему же я никогда ничего не слышала о ней? — удивилась Бекки.

Сесилия хмыкнула:

— Ты была слишком молода и скрывалась от всего света. Наверное, именно поэтому никто и не подумал тебе о ней рассказывать, но поверь, рано или поздно ее будет знать каждый. Этот маскарад — самое распутное и самое интригующее событие сезона. Ты скоро сама поймешь почему.

Карета затряслась по длинной подъездной дороге и наконец остановилась на ярко освещенной площадке, где уже громоздилось немало экипажей. Увидев приближающегося лакея, Бекки приготовилась к выходу, но подруга положила ладонь на ее руку.

— Погоди, — шепнула она, — твоя маска…

— Ах да! — Бекки потянулась к одной из двух масок, лежавших на противоположном сиденье. Ее маска была сделана из плотной шелковой материи в тон платья и окантована черным бархатом. Сапфировые блестки окаймляли края миндалевидных отверстий для глаз, самые уголки которых были лукаво приподняты. «Кошачьи глаза», — подумала Бекки, как только увидела ее.

Сесилия завязала тесемки на затылке подруги, Бекки, в свою очередь, помогла ей. Лицо. Сесилии полностью скрылось под белой как мел тканью. Это придало ей вид ужасного бледного привидения, но Сесилии нравилось. Когда они увидели маску в лавке, она в восторге воскликнула, что ни одна живая душа не сможет узнать ее под этой личиной.

Возле дверей их встретил еще один лакей, он проводил подруг по застланному ковром коридору, вдоль стен которого сверкали богатой позолотой канделябры. Распахнув перед ними двери, лакей поклонился, и гостьи очутились в похожем на огромную пещеру бальном зале. Разумеется, об их приходе никто не стал объявлять.

Гости толпились, занимая все просторное помещение. Большинство, как и предсказывала Сесилия, были в ярких струящихся накидках и таких же цветных шляпах или капюшонах. И абсолютно все скрывали свои лица. Здесь среди множества простых полумасок черного цвета или в тон костюма были и намного более замысловатые, чем маска Бекки: золотые, с росписью, расшитые драгоценными камнями. Люди стояли группами, говорили и смеялись. Шум в зале был очень сильный. О, конечно, все это вовсе не походило на чопорную великосветскую вечеринку.

Висящие по стенам подсвечники и огромные канделябры посередине зала давали много света, но комната вовсе не была ярко освещена. Бекки нашла ее даже темной и мрачноватой, скорее похожей на большую театральную ложу, чем на бальный зал. От толпы исходил терпкий запах разгоряченных тел. Слуги в строгих черно-белых костюмах и простых черных полумасках осторожно проскальзывали между многочисленными гостями, ловко пронося подносы с вином и шампанским. Сквозь звуки веселья Бекки различила музыку, доносившуюся откуда-то издалека. Сесилия сжала ей локоть:

— Ну что ж, давай поищем Джорджиану?

— Да как мы найдем ее в такой толпе?

Бекки не надеялась, что Сесилия расслышит ее голос сквозь этот шум, поэтому удивилась смешку подруги.

— Найдем, вот увидишь.

Хохочущая женщина в развевающемся плаще промчалась мимо них, едва не сбив Бекки с ног. Пока та пыталась восстановить равновесие, мимо пронесся распаленный погоней джентльмен в красно-коричневом домино.

— О Господи! — проворчала Бекки.

Сесилия заговорщически улыбнулась ей:

— О, это ведь только самое начало! Сама увидишь.

Бекки еще ни разу не была в центре такого бурного веселья, находила все это удручающим и послушно следовала за Сесилией. Они петляли в толпе, крепко держась за руки, чтобы не потеряться.