Дженнифер Хеймор - Сезон обольщения

Глубокие складки залегли на лбу Калтона.

— Черт меня побери, если я что-нибудь понимаю.

Джек ничего не ответил.

— Я никогда до конца не понимал Ребекку и ее мысли, но ни в коем случае не ожидал, что она такое может учудить. Она была так… — Он помолчал задумавшись. — …так серьезно настроена, так ждала этого события. И чтобы взять и сбежать — уж этого-то я ждал в последнюю очередь.

И что, интересно, мог ответить на это Джек? С одной стороны, невозможно было открыть всю правду, но с другой — он не мог притворяться, будто совсем не понимает ее мотивов. Потому он опять промолчал и отвернулся к окну.

— Ты прав, — сказала герцогиня. — Бекки моща так поступить только в полном отчаянии. А она так странно вела себя накануне вечером…

— Правда? — спросил герцог. — А я не заметил.

— Нуда, действительно, она пыталась демонстрировать ту же решимость и возбуждение, что и в последние дни перед свадьбой, но что-то изменилось. Вы видели это, мистер Фултон?

— Нет, — сказал Джек. Ему бы следовало проявить больше внимания, но его так обескуражило это проклятое письмо от Тома. Он был противен сам себе. Если бы знать… Он сделал бы все, чтобы остановить ее.

Бекки наверняка понимала это. Вот почему она никому не сказала, куда направляется и по какой причине, и вот для чего заставила всех думать, что прячется у кого-то в Лондоне.

Она была где-то далеко. Джек представить себе не мог, где именно, не знал, в безопасности ли она или в беде. Если он не сумеет найти ее в ближайшее время, то просто сойдет с ума.

— Я должен отыскать ее, — сказал он, распрямляя плечи и поворачиваясь к герцогу.

Калтон пронзил его своим ледяным взглядом, потом быстро кивнул:

— Мы ее вместе отыщем.

— Есть места за городом, куда она могла отправиться?

Герцог вопросительно посмотрел на женщин.

— В Кенилворт она бы никогда не вернулась, — промолвила его жена.

— В Калтон-Хаус, — сказала леди Беатрис. — Она там провела большую часть своей жизни. Это место она считает своим домом гораздо больше, чем какое-то другое.

Возможно, она и чувствует себя в Калтон-Хаусе как дома, но Джек не был уверен, что она бы туда поехала.

— Где еще она бывала? Есть еще где-нибудь дома или владения, с которыми она знакома? В которых, быть может, живут ее друзья?

— Есть еще дом Тристана в Йоркшире, сказал герцог. — Это восточнее Калтон-Хауса. Она знает, что ей будут там рады.

— Когда она была совсем девочкой, мы не часто выезжали из Калтон-Хауса, — сказала леди Беатрис. — С тех же пор как Бекки овдовела, Она всегда была или со мной, или с Гарреттом. И ни разу не ездила в те места, которых не знала.

— Я немедленно еду в Йоркшир, — сказал герцог. — Если она направилась туда, я найду ее там.

«Не ездила в те места, которых не знала». Пока Джек молча слушал и разглядывал родственников Бекки, его вдруг поразила догадка: ну конечно же, они думают, что Бекки поехала в известное ей место. Однако ее душа давно рвалась на волю. Нет, она не в Йоркшире!

— Думаю, я знаю, где она, — тихо сказал Джек и тут же понял, что уверен в этом. Да-да, это совершенно так!

Все глаза обратились на него с вопросом.

— Она рассказывала мне про дом в Корнуолле, доставшийся ей в наследство от матери.

Леди Беатрис только рукой махнула:

— О, эта старая развалина? Я уверена, что там теперь уже одни руины остались.

— При мне она ни разу о нем не вспоминала, — сказал герцог.

Джек встретился глазами с герцогиней, и та задумчиво кивнула ему. Они думали об одном и том же. Бекки направилась в единственное Место в мире, которое принадлежало именно ей. В такое место, которое казалось дальше Китая, в такое место, о котором никто и не вспоминал уже долгие годы. Там она надеялась остаться одна, впервые в своей жизни стать независимой от всех.

Итак, Бекки поехала в Корнуолл. И он собирался отыскать ее именно там.

Физический труд заставил Бекки забыть или по крайней мере задвинуть свою душевную боль на дальний план — мышцы буквально ныли от усталости. Вместе стремя слугами она орудовала и щеткой, и тряпкой, а когда требовалось — и молотком.

На другое утро после своего приезда в Сивуд она потратила немного времени, чтобы написать письмо брату и Кейт, объясняя, где она находится и почему ей необходимо некоторое время побыть одной, а потом послала Сэма в деревню, чтобы отправить это письмо, а сама вернулась к работе.

Вскоре она поняла, почему мистер Дженнингс так высокопарно выражался, описывая Сивуд. Конечно, едва ли можно было назвать его сияющей жемчужиной, но дом уже две сотни лет надежно и упрямо стоял на краю скалы. Недавний шторм оборвал ставни на фасадном окне и повредил крышу, но дом все равно сохранил свою сущность, свою готовность противостоять новым натискам злой непогоды.

Мистер Дженнингс прожил тут всю жизнь — до него дворецким служил его отец. Он любил здесь все как есть — несмотря на разрушения, нанесенные ветрами, и на внешнюю непривлекательность обветшалого сооружения. Для него и в самом деле не было места в мире красивее, чем это.

В этом доме выросли и мать, и прародители Бекки. Все они успели умереть, когда девочка была еще совсем маленькой. Здесь, в Сивуде, обнаружились вещественные доказательства существования ее предков: старые вещи, одежда и письма. Впервые в жизни Бекки семья матери стала осязаемо реальной.

Камины располагались во всех четырех углах дома — этого требовали холодные зимы сурового Корнуолла, иначе невозможно было сохранять помещения в тепле. Внутреннее пространство было разделено на девять комнат, расположенных в двух этажах: пять спален, гостиная, столовая, кухня с маленькой буфетной и кладовкой, а также кабинет. В мансарде было еще три маленьких помещения для слуг.

Едва переступив порог, Бекки попросила мистера Дженнингса показать ей весь дом, после чего выбрала место для себя. Она отказалась от самых больших апартаментов — двух смежных комнат, — которые строились для хозяина и его жены, а остановилась на небольшой уютной спальне, которая, как сказал мистер Дженнингс, принадлежала когда-то ее матери.

Остаток дня они провели, приводя помещение в порядок, убирая пыль из каждого изгиба на резных деталях мебели, выбивая ковры и вынимая из гардероба старые вещи.

Стены были окрашены светло-зеленой краской. Сэм принялся счищать верхний слой там, где он шелушился или пузырился от старости, но под ним обнаружилась желтая поверхность, так что вся комната стала пятнистой.

Бекки это не волновало. Когда придет весна, она полностью перекрасит и отремонтирует дом. Все, что ей нужно сейчас, — это чистое помещение, в котором она может спать, место, где она сможет оплакивать свою потерю.

Но нет, она не станет попусту плакать. Так Бекки решила уже на второе утро в Сивуде, когда вошла в грязную, запущенную кухню с мокрой тряпкой в руках и пистолетом в глубоком кармане фартука. На самом деле она ровно ничего не потеряла, а наоборот, приехав сюда, обрела свободу от мужчины, который способен причинить ей больше горестей, чем когда-то Уильям. Можно только благодарить Бога за то, что его предательство обнаружилось еще до свадьбы.

Она выиграла. Теперь пускай Джек соблазняет другую богатую дурочку. А еще лучше, пускай попробует вместе с тем человеком, которого граф называл Уортингемом, как-нибудь обойтись без вожделенного богатства.

Ей в любом случае уже все равно.

Однако представить себе, что Джек смотрит на другую так же, как он смотрел на нее… О, у нее даже мурашки по коже бежали от этого. Когда она проснулась утром, на душе было тошно. Ей хотелось каждую женщину в Лондоне предупредить о его коварстве. Объяснить, как лживы его обещания вечной любви, как обманчивы нежные ласки!

Но она не могла рассказывать о его предательстве — ведь тогда придется говорить и о собственной одержимости и глупой доверчивости. Сесилия сказала ей однажды, что она загадочна и непредсказуема и что в этом ее сила. Что ж, она воспользовалась этой силой, исчезнув в ночь накануне свадьбы. Сейчас она сама избирает свой путь. С этого момента ее силой будет независимость.

В то утро Сэм с мистером Дженнингсом чистили камины и приводили их в рабочее состояние, а Бекки решила помогать миссис Дженнингс с кухней. Пока миссис Дженнингс замачивала столовое серебро в мыльном растворе, Бекки в растерянности смотрела на слои многолетней грязи на стальной жаровне.

— Вот тут, мэм, я сделала смесь из мыла и песка, чтобы с этим справиться, — успокоила ее служанка, протягивая миску с самодельной пастой.

Бекки переводила взгляд с миски на тряпку, с тряпки — на миссис Дженнингс…

— Что мне с этим делать?

— Как что? Оттирать, конечно. — Оставив таз с серебряной посудой, она вытерла руки о передник, взяла у Бекки тряпку из рук и обмакнула в пасту. — Вот так, понятно?

Бекки кивнула:

— Кажется, да… — Ей предстояло тереть тряпкой налипшую грязь, а паста нужна была для того, чтобы помочь растворить жир и оттереть копоть. Бекки удивлялась тому, что ни в одной из многочисленных книжек, которые она прочла в своей жизни, ничего не говорилось о маленьких секретах домашнего хозяйства.

Миссис Дженнингс снова повернулась к плите, плечи ее были опущены. Понаблюдав за хлопочущими супругами, Бекки поняла, что они слишком старые и слишком быстро устают от тяжелой работы. Придется ей самой вместе с Сэмом, которого, конечно, следовало бы отправить обратно в Лондон, переделать большую часть всех срочных дел. Так что пока об отъезде Сэма нечего и говорить.

Бекки велела миссис Дженнингс расположиться за маленьким круглым столиком посередине кухни, чтобы отдохнуть немного и при этом давать советы, как чистить печку. То была грязная и неприятная работа. Когда Бекки ее заканчивала, волосы свисали прядями по щекам, а руки до локтей были покрыты грязью, зато и печь, и жаровня сверкали чистотой.

Однако даже двухчасовое сидение в кухне вымотало миссис Дженнингс, и Бекки отправила ее отдыхать. Сама же, усевшись за простой рубленый кухонный стол, поела немного хлеба с сыром, запивая все это деревенским элем из глиняной кружки, но почти не чувствуя вкуса еды. Питье, хоть и непривычное, утолило жажду и расслабило ее. У Бекки появилось чувство, что она сумеет пережить остаток дня.

Видимо, придется в будущем нанять работников. Но сейчас она хотела только работать, и работать сама. Она ничего не видела для себя в ближайшем будущем, кроме работы, и ничего больше не желала.

Бог не допустит, чтобы она еще раз пережила такую меланхолию, как тогда в Кенилворте, когда обнаружила, что брак с Уильямом всего лишь бутафория. Тогда она закончила тем, что просто вяло сидела в кабинете, уставившись в книгу, и буквы расплывались у нее перед глазами. Она читала, но не понимала слов. В груди у нее скреблись страх и отчаяние, и с каждым часом становилось все хуже.

Она не превратится снова в ту женщину. Не станет, как в те дни, только жалеть себя. Она будет деятельна. Сделает этот дом своим. Узнает все о семье, с которой до сих пор не была знакома. А когда справится с этими делами, то найдет себе что-нибудь еще. Какое-нибудь занятие, которое докажет, что она самостоятельная независимая женщина.

На сей раз она будет сильной. Даже если для этого потребуется поглубже спрятать свое разбитое сердце и навсегда забыть о нанесенных ему ранах.

Закончив свой ленч, Бекки поднялась наверх, чтобы осмотреть хозяйскую спальню. Здесь почивал когда-то ее дед, сэр Барнаби Уэнтуорт. Комната была небольшая, и видно было, что принадлежала когда-то мужчине. Стены и мебель выдержаны в приглушенных коричневых и темно-красных тонах. Богато украшенная кровать с резными стойками красного дерева, на которых висел тяжелый бархатный балдахин, подавляла великолепием. У кровати располагались столики из палисандра, а у противоположной стены — высокие шкафы того же дерева.

Осмотрев кровать и увидев, что балдахин весь изъеден молью, так что его остается только выбросить, Бекки подошла к шкафам. Открыв дверцы, она нашла там мужскую одежду прошлого века — пожелтевшие льняные рубашки и панталоны, чулки, бриджи из оленьей кожи, несколько жилетов и фраков.

В нижнем выдвижном ящике оказались стопка перчаток и старых галстуков. А под всем этим покоилась пачка с письмами. Пройдя к единственному стулу с высокой деревянной чопорной спинкой и бархатным коричневым сиденьем, Бекки развязала шнурок, которым была стянута пачка, и поняла, что все это были письма ее матери к родителям.

Она развернула верхнее. Письмо было датировано ноябрем 1800 года. Это всего за четыре года до рождения Бекки. Когда родилась дочь, маме было восемнадцать — стало быть, это письмо писала четырнадцатилетняя девочка.