– Вы сказали, что она умерла, помните?

– В моих мыслях – да. Но не на самом деле. Однажды в дом Джорджа пришла новая кухарка. Много лет она служила у моего настоящего отца. Она тоже знала мою мать. Я начал ее расспрашивать, и она рассказала совсем другую историю. Но я все равно… решил, что буду верить Джорджу. Гораздо проще ненавидеть тех, кто причинил нам боль, чем пытаться их понять. Разве не так, Кейтлин Данн?

С этими словами он отдернул руку, присел передо мной и уперся локтями в колени. Я словно увидела его другими глазами. По мере того как невыразимая боль и ужас заполоняли мою душу, Уильям безжалостно заталкивал мне в рот носовой платок. Потом, для верности, он закрепил его веревкой, концы которой завязал у меня на затылке, вышел и закрыл за собой дверь.

Какое-то время я пребывала в состоянии шока. Разум и сердце отказывались понимать, отказывались принять очевидное. «Вы можете сделать вид, что забыли…» Эти слова внезапно обрели совсем другой смысл.

В сознании вдруг всплыли смутные воспоминания. Как такое забыть? Крики женщины, все нутро которой рвется, болит… Крики повитухи, приказывающей тужиться снова и снова… Неумолкающий грохот ставен на ветру… Бекки, которая бегает по комнате, молясь за роженицу и за дитя, которое не торопится явиться на свет… Ну почему она не пойдет и не закроет то чертово окно? Да и присутствовала ли я вообще в этой сцене первого акта пьесы? Была я зрителем или же исполнительницей главной роли? У меня появилось предчувствие, что скоро меня заставят сыграть свою роль в последнем акте этой грустной комедии…

Мне стало трудно дышать. Я вцепилась в обшивку лодки, и частички сухой краски забились мне под ногти. Мне вдруг захотелось засмеяться, но смех застрял в горле. И только всхлип вырвался наружу. Нет, это невозможно! Так не может, так не должно быть!

* * *

Солнце клонилось к закату, раскрашивая небо и выбеленные известкой стены домов в Монтрозе в розовые, аметистовые и малиновые тона. Отголоски криков разносились эхом по улицам и достигали ушей мужчин из Гленко, уединившихся в небольшой комнате, смежной с общим залом трактира. Армия якобитов томилась от нетерпения в стенах городка. Слухи о скором отъезде принца подняли в рядах простых солдат, многие из которых уже успели увидеть недалеко от берега три корабля под французскими флагами, волну недовольства.

Все ждали сигнала выступить на Абердин. Советники Якова-Эдуарда рассудили, что предпочтительнее будет отвести войска чуть дальше вдоль побережья и разбить лагерь там. Как только решение было обнародовано, подозрения угасли и ярость утихла. Солдатам было объявлено, что Претендент последует за армией, как только отдохнет немного и подкрепит силы трапезой. Чтобы рассеять последние сомнения, оседланную лошадь принца поставили у входа в дом, где он расположился со своей свитой и охраной.

Аласдар-Ог внимательно смотрел на Лиама. Губы его были плотно сжаты, и он в задумчивости поглаживал седые волосы. Наконец он поправил берет и спросил:

– Ты уверен в том, что говоришь?

Лиам кивнул.

– Вчера Патрик получил подтверждение.

Внимание обоих привлекли крики, это офицер кавалерии отдавал приказы на улице, на которую выходили окна. Лиам задыхался в этом маленьком задымленном помещении, но не недостаток воздуха был тому причиной. Он знал, что Кейтлин находится здесь, в пределах городка, во власти убийцы, а он ничего не может предпринять ради ее спасения. Он глотнул еще виски и мрачно продолжил:

– Дальше этого города Претендент не поедет, Сэнди. Корабли, которые мы все видели, увезут принца и его свиту через Северное море на континент.

В тесной комнатушке загрохотало оружие, послышались недовольные возгласы и шелест пледов. То был конец. Конец мечтам о родине, которая стремится к свободе и обретению своих прав. Разочарование было столь же велико, сколь велики были надежды, когда восстание только начиналось.

Когда пришло сообщение, что армия Аргайла несколько дней назад выступила на Перт, в рядах солдат-якобитов снова воцарилось оживление. Они предвкушали новую стычку с неприятелем и радовались ей. В это же самое время Мар со своими советниками собрались обсудить дальнейшие действия. Дискуссия продолжалась всю ночь с двадцать девятого на тридцатое января. Утром тридцатого был дан сигнал к отступлению. Непонимание и удивление ясно читались на лицах простых вояк, которые ожидали совсем не этого. Они ждали приказа атаковать врага.

На рассвете тридцать первого января четыре тысячи солдат – все, что осталось от армии якобитов, – по льду перешли через речку Тэй и направились к Данди, а оттуда – к восточному побережью. Герцог Аргайлский преследовал противника по пятам: армии отделял друг от друга один-единственный дневной переход.

Дырявая, вся в пивных пятнах занавеска, отделявшая их от общего зала, отодвинулась в сторону, и в комнату вошел Патрик Данн.

– Ну что? – спросил у него Лиам, будучи не в состоянии скрыть беспокойство.

– Я только что из ставки. Я объяснил ситуацию графу Мару и графу Маришалю. Нужно дождаться, пока последние отряды выйдут из Монтроза. Только тогда мы сможем осуществить наш план. Никто не должен узнать, что принц уплывает, иначе беспорядков не избежать!

– Когда начинается вывод войск?

– Уже начался. Претендент сейчас пишет письмо генералу Гордону с указаниями, что делать с армией. Думаю, часа через два городок успокоится.

– Когда и где принц будет садиться на корабль? – вмешался в разговор Лиам.

– С этим вышла загвоздка, – ответил Патрик, присаживаясь на оставленный для него стул.

Лиам плеснул ему драм виски, и он залпом опустошил стакан, после чего красноречиво взглянул на Аласдара. Тот сухо приказал своим людям выйти. Через пару минут Патрик заговорил снова:

– Нельзя рисковать жизнью Претендента, пока этот безумец Гордон бродит в окрестностях.

– Но решится ли он действовать в одиночку? – спросил Аласдар, откидываясь на спинку стула и встревоженно глядя на собеседника.

– Возможно, да, – ответил ему Лиам. – Бандиты, которых он нанял, сейчас заперты в Даннотаре, и я сомневаюсь, что у него найдется еще одна шайка в запасе.

Он с отсутствующим видом поглаживал эмблему, приколотую к берету. На самом деле Гордон не один, с ним Кейтлин. Виски снова обожгло Лиаму горло, заставив поморщиться. Он со стуком поставил стакан обратно на стол. Патрик положил руку ему на плечо и легонько сжал в знак поддержки. Что ж, шурина известие о похищении Кейтлин заставило волноваться не меньше, чем его самого.

– Все закончится самое позднее завтра вечером. В понедельник Аргайл наверняка войдет в город. Претендент не заинтересован в том, чтобы здесь оставаться. Значит, у нас остается очень мало времени, чтобы отыскать Гордона.

– Именно, – отозвался Лиам.

Тишина сделала атмосферу еще более давящей. Дункан шевельнулся на стуле.

– Я придумал план, который может все ускорить, – сказал Патрик, глядя на Лиама. – Мы можем разыграть отплытие принца и тем самым заставить Гордона себя обнаружить.

– Разыграть?

– Принц в этом маскараде участвовать не будет. Я переоденусь в его одежду и…

– Ты? – вскричал Лиам, вскакивая. – Он тебя застрелит! Гордон явится не для того, чтобы пожать принцу руку! Патрик, хватит с нас смертей и похорон!

– Все, кто задействован в плане, уже дали свое согласие. Речь идет о жизни принца и… Кейтлин. И это случится сегодня.

* * *

Плачущее пение волынки обвилось вокруг меня, окутало грустью и тоской, слилось с криками моего сердца. Армия якобитов уходила из Монтроза. Значит, принц уже прибыл. Замки пистолетов, которые Гордон только что отполировал, поблескивали в лучах заходящего солнца. Я не сводила глаз с профиля моего похитителя, который с почти маниакальной тщательностью проверял и начищал теперь уже мушкет. Он был напряжен, и молчание его объяснялось тем, что ум его пребывал в возбужденном состоянии. Я догадалась об этом по резкой смене выражений у него на лице.

Черты его были тонкими, как у Патрика. И, пожалуй, держал он себя чуть высокомерно, как Уинстон. На подбородке, когда он улыбался, появлялась ямочка. Я заметила ее еще раньше, но не обратила на это внимания. Теперь же каждая черточка его лица обрела для меня значение. Волосы у него были гладкие и светлее, чем у меня. Я посмотрела на его руки. Движения их были скупыми и точными. Наверное, он проделывал это сотни, даже тысячи раз. Пальцы длинные, ногти – чистые и подстриженные. Слишком холеные руки, таких у крестьян не бывает… Под дорогим бархатом штанов и шелковыми чулками угадывались длинные ноги с мышцами слишком развитыми для чиновника. Я была уверена, что он – прекрасный наездник и отменный фехтовальщик. Я перевела взгляд на его лицо. Оно было мрачным. Губы, красиво очерченные и выразительные, он поджал от усердия. Левый уголок рта то и дело подергивался – лишнее свидетельство нервного возбуждения.

Сомнений быть не могло. Но мне, что мне-то теперь делать?

За целый день у моего ума была масса времени, чтобы изучить и проанализировать факты, которые мне стали известны. Я то принимала все на веру, то отвергала мысль, что это может быть правдой. Я заблудилась в лесу сомнений. Я спотыкалась о новые сведения, детали, лакуны, которые обнаружились не сразу, что неудивительно в моем состоянии. Был момент, когда я даже свернула на путь оптимизма, но сразу же натолкнулась на стену очевидного, неопровержимого и снова вернулась к исходной точке…

Словом, разум мой двигался по кругу, пока интуиция, устав от колебаний и метаний, не сказала мне: «Кейтлин, слушай свое сердце! Не время блуждать по лабиринту предположений. Разум умеет только анализировать. Он все усложняет. Он разбирает по косточкам, судит, взвешивает, исследует, рассуждает, сопоставляет и проверяет все, прежде чем выдать нам руководство к действию. Он холоден и беспощаден».

Совершенно обессилев, я позволила направлять себя инстинкту – моему инстинкту матери. Я решила… Нет, я просто обязана была сказать ему, кто я, рассказать правду! Его представления обо мне основывались на рассказах людей, движимых ненавистью. Стивену ничего не было известно ни обо мне, ни об обстоятельствах своего появления на свет, и я знала, что должна это исправить.

С момента возвращения он ни разу не заговорил со мной, просто вынул пропитанный слюной кляп и, не обращая на меня внимания, начал приводить в порядок свое оружие. Сейчас он сидел, уперев приклад в пол и придерживая дуло между коленями, и прочищал шомполом ствол. Время от времени он, хмурясь, посматривал в мою сторону.

Я обхватила колени руками и положила на них подбородок. Глаза мои сами собой закрылись, и я снова погрузилась в размышления. Как заговорить? С чего начать? «Добрый день! Позвольте представиться: Кейтлин Данн, твоя мать…» Или, быть может, так: «Стивен, сынок, наконец-то мы встретились! Расскажи мне, как ты жил эти двадцать лет!» Нет, это никуда не годится!

Я открыла глаза. Темное дуло мушкета было направлено на меня. Стивен смотрел на меня через прицел, и палец его лежал на спусковом крючке. Мое сердце перестало биться.

– Мне всегда было интересно, что чувствует человек, сталкиваясь лицом к лицу со смертью, – проговорил он медленно. Еще медленнее он снял палец с крючка. – Что скажете? – спросил он.

Я крепко прижала мокрые ладони к ногам и набрала в грудь побольше воздуха.

– Стивен? – шепотом произнесла я. Сердце мое сорвалось в галоп.

Он прищурился и опустил мушкет с нарочитой неспешностью. По правде говоря, все его движения выглядели просчитанными заранее. Мы оказались вне времени. Двадцать лет… Мой сын… Он смотрел на меня так, словно ничего не понял.

– Это я дала тебе это имя. Я – твоя мать, Стивен.

Несколько секунд прошли в тяжелой тишине. Стивен замер, внимательно глядя на меня. Я ждала. Он не моргал, не выглядел удивленным.

– Оно записано в книге рождений и смертей, но я никогда так себя не называю.

Он встал и заходил взад-вперед размеренным шагом, временами украдкой посматривая на меня через плечо. Во взгляде этом ясно читалось нервное возбуждение. Так смотрит человек, который готовится совершить ужасное преступление… Пение волынки стихло.

– Они ушли. Принц не станет медлить с отъездом, – объявил он, прислоняясь к дверному косяку. – Мне пора.

Сумерки заострили его черты. Он уперся рукой о второй косяк. У меня в горле встал комок, мешая дышать.

– Стивен! Я твоя мать. Ты услышал?

Мой голос, прозвучав в маленькой лачуге, вернулся и жестко резанул меня по барабанным перепонкам, ошарашил неизбежной правдой. Мой сын стоял передо мной. Взрослый мужчина. Незнакомец. Предатель… И он намеревался совершить убийство – застрелить короля, во имя которого другой мой сын сражался и умер. Мне захотелось закричать, но я даже не смогла сделать вдох.

Я впилась ногтями себе в колени, но разве может страдание тела заглушить сердечную боль? Стивен повернулся ко мне лицом, и оно было спокойным – таким, каким я уже привыкла его видеть. Я спрашивала себя, испытывает ли он хоть что-то, кроме ненависти или желания отомстить. Его блестящие, но ничего не выражающие глаза пристально смотрели на меня из полумрака.