Соня Мармен - Сезон воронов

Он отстранился и, насколько позволял лунный свет, осмотрел меня, потом поднес к глазам мою руку с окровавленной повязкой. Я отняла ее и прижала к сердцу, которое, как мне казалось, разорвалось в клочья. Лиам рассказал ему, как я получила эту рану.

– Думаю, хирург принца еще не уехал. Идемте! Яков Эдуард готовится к отплытию, но он желает вас поблагодарить. Он говорит, что дешево отделался…

Дешево отделался? Глупость сказанного ошеломила меня. Я лишилась двух сыновей, деверя, зятя, едва не потеряла брата и мужа и, возможно, часть собственного рассудка, а принц совершенно искренне заявляет, что «дешево отделался», хотя все это время пребывал под надежной защитой, за спиной своей армии и каменными стенами дворцов! Горестное восклицание сорвалось с моих губ, но уже в следующее мгновение я разразилась дарящим ощущение освобождения смехом. Лиам засмеялся вместе со мной. А со смехом выплеснулись наши страхи и наша боль, от которых так быстро седеют волосы. Мы снова воссоединились с жизнью благодаря этому неуместному, но – о, насколько же животворному! – веселью, обнялись и прижались друг к другу. Невзирая на боль в руке, я с удовольствием простояла бы так целую вечность…

Ветер трепал складки килта из тартана ярких цветов и рыжеватую гриву волос, в которой на ярком августовском солнце поблескивали нити седины. Я набрала в грудь побольше пахнущего водорослями и свежей землей воздуха, медленно выдохнула и посмотрела на серый камень. На нем лежала брошь, рассеивая вокруг себя мириады цветных огоньков.

Молчание, наполненное словами, которые мы никогда не решились бы произнести, внезапно нарушил глухой рокот: небо стремительно покрывалось тучами. Я посмотрела на Лиама, присевшего возле могилы Колина, чьи останки мы только что предали земле на Eilean Munde.

– Garbh fois an sith, mo bhrathair[122], – прошептал он, прикладывая руку к выгравированному на граните кресту.

За последний год Лиам постарел. Он набрал свой обычный вес, но в волосах стало больше седины и на лице появились морщины – наследие пережитых невзгод. Он разогнулся медленно, как если бы горе тяжким бременем легло ему на плечи, и остался стоять, нервно сжимая и разжимая пальцы.

Крики стаи гусей, ласкающих кончиками крыльев черные воды озера Ливен, донеслись до нас и ненадолго заставили его забыть душевную боль. Он проследил глазами за полетом птиц, потом перевел взгляд на скалистый пригорок над нами. Ветер развевал волосы цвета ночи и цвета огня. Марион сидела, закрыв глаза и прижавшись спиной к Дункану, а он нашептывал ей что-то на ушко и поглаживал наметившийся под юбкой животик. Лиам с минуту смотрел на них, сохраняя непроницаемое выражение лица, потом губы его сложились в улыбку, которая застыла на утомленном лице.

Я заправила за ухо мятежную прядь, которая вырвалась из косы и какое-то время танцевала на ветру. Лиам повернулся ко мне, и я утонула в его глазах, темно-голубых, как озера Шотландии, пленивших меня с первого взгляда.

Он горделиво распрямил плечи и спину – воин в душе, гаэль по крови. Мужчина, вырубленный из гранита гор родины, которая видела его ребенком и ради которой он так доблестно сражался. Мне почему-то вспомнились слова юного Исаака Макенрига, сказанные однажды в ноябре. Он цитировал своего отца: «Шотландец? Навечно. Британский подданный? Возможно. Англичанин? Никогда!» Так в немногих словах он выразил кредо всех хайлендеров. Англичане подавили восстание 1715 года, но пламя, полыхавшее в сердцах побежденных подобно пылающему кресту, не угасло.

Воодушевившись очаровательной картиной, какую представляли собой Дункан и Марион, Лиам устроился на земле у меня за спиной, обнял меня за талию и притянул к себе. Я положила голову ему на плечо и вздохнула от удовольствия. Его запах окутал меня – мускусный, сильный, островатый. Мужской аромат, к которому примешивались нотки мыла и вереска: мне нравилось вкладывать веточки между его выстиранными рубашками. Его дыхание ласкало висок, согревая мою кровь, которая билась близко-близко, под кожей, и при ее посредстве – мое сердце.

Собиралась гроза. Было тепло и влажно, но трава под нашими босыми ногами казалась прохладной. Ветер нашептывал реквием, носясь между могилами, нас окружавшими, и изливал свою тоску в руинах маленькой часовни. Ее когда-то построил Филлиан Мунд, ученик Колумбы, который приехал в эти горы с целью привести местных язычников в лоно христианства тысячу лет назад.

Возле гранитного надгробия Колина из земли торчал ржавый обломок меча, и привязанный к нему клочок выцветшего тартана развевался на ветру. Потемневшая плетеная гарда слабо блестела. Я настояла на том, чтобы частичка Ранальда обреталась здесь, на Eilean Munde. Прах его давно разнесли ветры. «Шотландия принадлежит тебе, мой сын!» Но я знала, что душа его нашла путь в свою долину. Мы ужасно по нему скучали. «Господь дал, Господь и взял, – сказал некогда Иов. – Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?»

За последние несколько месяцев я пережила много горя и теперь надеялась порадоваться хоть частичке счастья.

Лиам поглаживал меня по рукам. Склонив голову, он поцеловал меня.

– Может, пройдемся? Остальные, похоже, еще хотят побыть у могил.

Я посмотрела направо, туда, где стояли еще несколько членов клана, решивших поехать на остров вместе с нами, чтобы посетить могилы родных. Взгляд мой задержался на сгорбленной женской фигурке, прислонившейся спиной к поросшему желто-коричневым лишайником обломку стены древней христианской часовни: Маргарет Макдональд с дочкой Леилой и зятем Робином принесли цветы на могилу первенца молодой четы, который родился мертвым.

Лиам подал мне руку и помог встать, потом тоже посмотрел в сторону часовни.

– Когда ты простишь ее, a ghràidh? Разве не хватит с нее страданий?

– Это тяжело.

– Я знаю, – сказал он после паузы, – но ты можешь попробовать.

– Лиам, я…

– Она одинока, Кейтлин, – перебил он меня и заставил посмотреть себе в глаза. – У тебя есть я, а у нее… У нее больше никого нет, ты должна это понимать. Что ей осталось? Вы ведь с ней так близко дружили…

– В этом всё и дело, Лиам! Потому-то это так трудно! И потом, у нее есть свои дети.

– Ты прекрасно знаешь, что это разные вещи. Ей нужна подруга. Другие женщины клана избегают ее после…

Лиам опустил глаза, и взгляд его омрачился воспоминаниями о той прискорбной ночи. На щеках его выступил румянец.

– Она ждет, чтобы ты сделала первый шаг, из уважения к тебе. Это ты должна первой подойти к ней.

– Я никогда не прощу ее прегрешения!

– Наши прегрешения, Кейтлин, – жестко поправил он меня. – Это наше прегрешение, ее и мое. Я так же виноват, как и Маргарет. Но меня ты простила.

Мне стало не по себе. Лиам был прав, и в душе я давно приняла эту правоту. И давно перестала обходить Маргарет десятой дорогой. Я даже начала с ней разговаривать. Безликое «Добрый день!», безразличный взгляд – так обычно мы ведем себя с чужаками. И каждый раз я злилась на себя за эту нарочитую холодность, рассчитанную на то, чтобы побольнее ее уязвить. Что ж, она и правда много выстрадала. Но стоило мне только ее увидеть…

– Прояви милосердие, a ghràidh. Разве не этого ждет от нас Господь?

– Господь… Что он знает о душевной боли и слезах сердца простых людей?

Лиам тихонько засмеялся. Я завидовала его слепой и непоколебимой вере в Бога. Лиам никогда не задавался вопросами, почему с нами все это случилось. «У Всевышнего свои замыслы», – повторял он. Таков был его жизненный принцип: пеняй на себя и только на себя, если не смог обратить себе на пользу и приумножить то, чем Господь тебя наделил.

– Ему известно больше, чем ты можешь представить. Разве не Он сотворил Адама и Еву?

– И?

– Господь сотворил женщину и привел ее к Адаму, а тот сказал: «Она – кость от костей моих и плоть от плоти моей!» Вот почему мужчина покидает отца и мать, чтобы «прилепиться» к жене своей. Она – частичка его. «И будут одна плоть»…

Он притянул меня к себе и нежно поцеловал.

– Но ведь Бог позволил Еве говорить со змием, – заметила я, хмуря брови. – Зло соблазнило ее и научило вкусить запретного плода, того, что дает понимание добра и зла. И она знала, что это плохо – соблазнять Адама.

– Да, – подтвердил он не слишком охотно. – Но ведь Адам согласился попробовать яблоко, значит, он виноват не меньше, чем она.

Он заглянул мне в глаза и провел рукой по моим волосам, отчего, несмотря на летнюю удушающую жару, у меня по телу прошла дрожь.

– Господь покарал женщину и змия, – проговорила я.

– Он покарал и мужчину: «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься». Неверность – первый грех человечества. Адам и Ева были изгнаны из рая и обречены жить в мире, где им пришлось постоянно разрываться между добром и злом. В этом мире мы и живем до сих пор, a ghràidh. У нас нет выбора, и мы не можем покинуть его по своей воле. Кейтлин, все мы слабы перед силами зла. Временами нам не хватает сил, а иногда – воли, чтобы им противостоять. Но наказание за грех должно быть таким, чтобы человек смог подняться после падения и осознать зло, им содеянное. Если так происходит, он становится лучше.

Мне было не совсем понятно, к чему он ведет. Правильно истолковав мое замешательство, Лиам решил объяснить:

– Маргарет получила свое наказание. Об этом позаботился сам Господь. Ты не должна наказывать ее сверх этого. Ты поняла мою мысль?

– Думаю, да.

Я решилась задать ему вопрос, мучивший меня со дня нашего возвращения из Монтроза.

– Скажи, а ты вспоминаешь иногда, как это было? Я хочу сказать, у вас с Маргарет…

– Кейтлин!

– Я хочу знать.

Он горько усмехнулся, на мгновение закрыл глаза, устало кивнул и посмотрел туда, где сидела Маргарет.

– Иногда я об этом думаю, – сказал он, – но не так, как ты представляешь. Мои воспоминания о той ночи очень смутные. Когда я об этом вспоминаю, то помню скорее эмоции, которые тогда испытывал, – горе, чувство вины и отверженности. Я так нуждался в тебе…

Он замолчал, увидев, как огорчили меня его слова.

– А ты что думала, Кейтлин? Что ты думала? Не ее я обнимал, а тебя. Я называл ее твоим именем. И для нее это было так же. Считаешь, она радуется тому, что случилось? Ты никогда не думала, что она может ненавидеть себя за то, что сделала? Саймон погиб несколько дней тому, а она предала его так же, как я предал тебя, и страдала она так же, как я… Вот только ей никогда не узнать, простил он ее или нет. Каждый из нас двоих искал утешения в объятиях не того человека. Это ты мне тогда была нужна…

Он взял меня за руку и провел большим пальцем по розовому припухшему шраму на моей ладони. Заживал он долго и мучительно. В рану попала инфекция. Был момент, когда мы боялись, что придется отнять кисть. Но случилось чудо, и заражение прошло так же быстро, как и появилось. Я понимала, как мне повезло. Пусть пальцы мои и утратили частично свою гибкость, но я могла пользоваться рукой как обычно. Остался только этот шрам. Душевная рана, куда более глубокая, так быстро зажить не могла. Лиам несколько секунд рассматривал мою ладонь, потом поцеловал ее и сжал мои пальцы в кулак. Взгляд его вернулся к моему лицу – теплый, взволнованный. Он заговорил снова:

– Когда я увидел тебя в нашей спальне той ночью… твой взгляд… Я его никогда не забуду. Только тогда я понял, что наделал, как тебя обидел. Мне было ужасно стыдно и гадко, a ghràidh. И самое худшее – я ничего не мог сделать, чтобы исцелить твое разбитое сердце. Ничего не мог сделать, чтобы исправить причиненное зло. Поэтому, когда ты приехала в Перт, я не сразу смог прийти к тебе… хоть положение и было отчаянным. При одной мысли, что я увижу тебя, мне хотелось умереть, и в то же время я умирал от желания тебя увидеть. Но я боялся снова увидеть тот взгляд, услышать упреки. А потом Колин в твоей комнате, на твоей кровати… Он обнимал тебя, а ты… ты была в одной нижней сорочке… И твои вещи валялись на полу…

Он сделал глубокий вдох, силясь совладать с лавиной чувств, его переполнявших, и внимательно посмотрел на меня.

– Тогда я решил, что ты придумала всю эту историю с арестом Тревора и Франсес, чтобы заманить меня в ту комнату и… чтобы я на своей шкуре испытал, что это такое.

– Лиам!

– С Колином это было легко сделать: он тебя любил.

– Он и тебя любил тоже, ты это прекрасно знаешь, – напомнила я. – Поэтому он и не пошел дальше…

Я умолкла и в отчаянии прикусила язык. Лиам побледнел и стиснул зубы.