— Я уже его знал, — выучил, когда водил караваны. Мы ведь торговали со многими народами.

— Он сможет понять, что говорят другие дети? — спросила я Ажулая, наблюдая за Баду и девочкой, и Ажулай покачал головой.

— Мы слишком редко приезжаем сюда. Но дети понимают друг друга без слов. Дети везде дети.

Девочка отвела Баду в тень дома, где лежала на боку собака. Когда они подошли, собака подняла голову; когда девочка наклонилась, собака оскалилась. Девочка не обратила на это внимания, но когда она выпрямилась, я увидела, что в руках она держит крошечного щенка. Она бережно передала его Баду; мать щенка поднялась и встревоженно наблюдала за ними.

Баду посмотрел на щенка, затем, наклонившись к нему, погладил против рыжевато-коричневой шерсти. Он перевернул щенка на спину и держал в одной руке, а другой гладил его, потом потрогал за крошечные лапки и висячее ухо. Девочка, заважничав и качая головой, что-то сказала Баду, указав на мать щенка, забрала его из рук Баду и вернула суке, которая фыркнула на щенка, а потом, явно довольная, снова легла, положив голову на землю. Щенок тоже улегся, обнюхивая своих братьев и сестер.

Девочка снова взяла Баду за руку и на этот раз повела к другим детям; я увидела, что лицо Баду расслабилось, он неуверенно улыбался, а потом включился в игру: дети бросали гальку в круги, начерченные на земле.

— Теперь с ним все в порядке, — сказал Ажулай. — Он месяцами не приезжает сюда и забывает, как играть с другими детьми.

Я вспомнила, каким молчаливым был Баду, когда присоединился к детям кочевников у ручья, вспомнила, как он наблюдал за мальчишками, игравшими в мяч на улице, зная, что ему нельзя играть с ними.

Зохра догнала нас и заговорила с Ажулаем. Он посмотрел на меня.

— Зохра может раскрасить тебя хной, если хочешь, — сказал он.

Я посмотрела на свои загорелые руки.

— Это дружеский жест и означает, что тебя приняли, — пояснил Ажулай.

И мне стало стыдно за свою нерешительность.

— Наам, — сказала я, глядя на Зохру. Да.

У входа в деревню, в центре круга, образованного шатрами, горел огонь. Над ним висел огромный кипящий черный котел. Очень маленького роста старушка с лицом, исчерченным несметным количеством морщин и влажным от пота, стояла, положив одну руку на талию, а другой регулярно помешивая содержимое котла палкой почти такой же длины, что и она сама.

Вокруг нас собрались женщины, когда мы сели у входа в один из шатров. Вскоре Ажулай пошел выпить чаю с мужчинами. Женщины сидели чинно, поджав ноги и накрыв колени юбками. Я не смогла так сесть из-за негнущейся правой ноги, поэтому сидела, вытянув ее перед собой.

— Ты снимай, — сказала Зохра по-французски; я нахмурилась и непонимающе посмотрела на нее. Она коснулась шнурков на моих ботинках. — Сними, — снова сказала она, и я поняла, что она предлагает мне снять обувь. — Я раскрашу ноги хной.

Я покачала головой.

— Я не смогу ходить без обуви, — сказала я, и она удивленно посмотрела на меня.

Я постучала по утолщенной подошве моего правого ботинка, приподняла полу кафтана и прикоснулась к ноге. Наконец она понимающе кивнула.

— Ты можешь раскрасить мои руки, — сказала я, вытягивая их перед собой.

Она улыбнулась, развернула маленький сверток ткани и взяла тоненькую острую палочку.

— Stylo, — сказала она, улыбаясь и очевидно гордясь, что употребила французское слово «ручка».

Затем она положила палочку в подол, взяла мои руки и, поворачивая и изучая их, прошептала что-то другим женщинам. По их жестам и интонациям я поняла, что они обсуждают, какие узоры лучше подойдут. Две маленькие девочки наблюдали за Зохрой, потом одна из них попыталась забраться Зохре на спину, и другая женщина забрала ее. Я предположила, что эти малышки — дочери Зохры.

Наконец Зохра взмахнула деревянной палочкой, и все умолкли. Кто-то поставил возле Зохры маленький глиняный сосуд с зеленой пастой, и Зохра обмакнула в него кончик палочки. Крепко удерживая мою правую руку ладонью вверх, она наклонилась над ней и начала рисовать, то и дело окуная палочку в пасту. Она старательно и искусно покрывала мою ладонь замысловатым узором из геометрических фигур. Кончик палочки почти неощутимо касался моей кожи, словно по руке ползло какое-то насекомое; паста была прохладной. Покрыв узорами всю ладонь и пальцы, она перевернула руку и стала расписывать тыльную сторону кисти. Я уже устала держать руку в одном положении, широко расставив пальцы, и когда она слегка задрожала, одна из женщин нежно взяла меня за запястье, поддерживая руку.

Зохра закончила украшать правую руку и взялась за левую. Узоры на ладони одной руки и на тыльной стороне другой оказались одинаковыми.

Закончив, она показала мне, что я не должна двигать руками; другая женщина принесла почерневшее блюдо с раскаленными углями. Зохра дала понять, что мне надо держать руки над теплом, чтобы подсушить красящую смесь.

Затем она взяла двух маленьких девочек за руки и ушла, оставив меня сидеть на земле с несколькими другими женщинами. Они разговаривали и вышивали. Моя правая нога болела от непривычного положения. Все больше и больше женщин подходили к центру круга, по очереди помешивая варево в большом котле и ставя котелки по краям костра. Моим рукам было тепло от согревающего блюда. Стоял приятный запах готовящегося мяса, и я осознала, что очень голодна. Я надеялась, что у Баду, играющего с другими детьми, все в порядке.

Через время Зохра вернулась с котелком теплой воды. Она жестами показала, чтобы я поднялась, и мне стало неловко: из-за своей ноги я не могла встать, не отталкиваясь руками от земли, а я не хотела испортить узоры. Одна из женщин сказала что-то другой, а затем подошла ко мне сзади, подхватила меня под мышки и довольно бесцеремонно подняла. Я криво усмехнулась, как бы извиняясь за свою неуклюжесть, но женщины искренне мне улыбались и говорили что-то дружелюбным тоном. Паста на руках почернела, и по мере того как Зохра осторожно смывала и счищала ее, проявлялись изысканные красновато-коричневые узоры. Я вытянула руки, поворачивая их и любуясь узорами.

— C'est magnifique[79], Зохра, — сказала я, и она гордо улыбнулась, затем сказала, снова жестикулируя:

— Manger, manger[80].

Вся деревня и гости собрались вокруг костра. Баду появился со старшей девочкой и сел возле меня; Зохра с двумя дочерьми села по другую сторону от меня. Я не видела Ажулая; естественно, он был со своей женой, говорила я себе.

Одна из пожилых женщин быстро размешала варево в котле, а затем огромным металлическим половником вынула большую козью голову. Я вспомнила о головах, которые видела на Джемаа-эль-Фна. Не думала, что буду их есть.

Маленькие девочки передали нам миски с теплой водой; мы вымыли руки и вытерли их кусками материи, повязанными на талиях девочек. Я наблюдала, как все больше голов доставали из котла и укладывали на большие медные подносы, а затем отделяли мягкое сочное мясо от костей. По крайней мере, в головах не было глаз. Женщины, вынув нежное бледно-желтое мясо, приправили его чем-то, похожим на соль и молотую паприку. Они передавали небольшие глиняные блюда с мясом и добавляли туда приготовленную чечевицу и рис. Я взяла свою тарелку; заметив, что дети едят из тарелок своих матерей, я взяла кусочек мяса и подула на него, как делали другие женщины, а затем положила его Баду в рот. Он послушно прожевал, затем снова открыл рот, чем напомнил мне птенца. Я поставила тарелку себе на колени и жестами показала, чтобы он ел сам, а затем, глубоко вдохнув, положила маленький кусочек мяса себе в рот. Оно было соленым и немного жилистым, но вполне приятным на вкус; я не могла сравнить его ни с чем известным мне, но привкус был интересным. Мы с Баду съели все мясо, чечевицу и рис со своей тарелки, а после окончания еды, как это принято в Марокко, все пили сладкий мятный чай. Солнце вдруг село за горы, и так как небо потемнело и становилось прохладнее, костер разгорался все ярче и выше.

Я не заметила, как подошел Ажулай, но когда женщины собирали пустые тарелки, увидела, что он сидит рядом с несколькими другими мужчинами и, как и они, держит в руках длинный инструмент, похожий на флейту или дудку.

Как хорошо, что он вернулся!

Я посмотрела на женщин, сидевших вокруг меня. Скорее всего, их мысли были о смене времен года и о том, как это отразится на их жизни: будет ли засуха или выпадет слишком много дождей, будут ли их животные здоровыми. Они переживали, смогут ли накормить своих детей или им придется слушать, как они плачут от голода, и видеть, как умирают от обычных болезней.

Мне хотелось думать, что я могу быть похожей на них, могу стать сильной и способной преодолевать трудности.

Я думала о том, как далеко зашла и правильное ли решение приняла.

Баду встал и, подбежав к Ажулаю, уселся возле него. Один мужчина медленно и ритмично бил в глиняный барабан в форме песочных часов, верх которого был покрыт чем-то напоминающим растянутую и промасленную козью шкуру. Мужчина поставил барабан между ногами. Собравшиеся хлопали в такт. А потом Ажулай и другие мужчины поднесли к губам флейты и заиграли. Мелодия напоминала горестный плач. Я посмотрела на свои руки, когда тоже начала хлопать. Они были красивыми, как будто я надела ажурные перчатки. Я хлопала и хлопала, двигая плечами в ритм боя барабанов, жалея о том, что не знаю слов песен, которые пели все жители деревни. Их голоса, некоторые красивые и уверенные, другие нерешительные и фальшивые, поднимались в небо и будто уносились к звездам. От костра разлетались искры, пронзая темноту.

Ажулай приложил кончик своей флейты к губам Баду и предложил ему попробовать сыграть. Баду надувал щеки, старательно дуя, а Ажулай держал пальцы мальчика над двумя дырочками.

Музыка смолкла; женщины снова разносили чай, и вокруг меня не прекращались разговоры. Баду отошел от Ажулая и снова сел возле меня, наклонив голову к моей руке. А потом опять раздался барабанный бой. Один мужчина подержал свой барабан над костром, потом пощупал его, и я поняла, что нагретая козья шкура изменит его звучание. Другие мужчины снова взяли флейты, но на этот раз музыка была другой, живой и ритмичной. Некоторые из мужчин поднялись; Ажулай тоже встал, его лоб и нижнюю часть лица закрывали складки темно-синей чалмы.

И тогда они начали танцевать под музыку, кружась один вокруг другого; их одеяния развевались, как у дервишей. Женщины и дети только наблюдали, хлопая и издавая какие-то горловые звуки — щелканье и жужжание, а языками производили странные высокие вибрации. Мужчины танцевали и танцевали; пламя становилось выше и выше, вздымаясь к звездам.

Закрыв глаза, я позволила звукам заполнить меня. У меня было такое же чувство, как когда я шла домой из бани, — словно мое тело не принадлежало мне, а было легким и послушным, будто не было на ногах тяжелых ботинок. Мне захотелось встать и закружиться в танце вместе с этими берберскими мужчинами; я ощущала ритм барабанного боя внутри себя, раскачивалась взад и вперед, издавая какие-то звуки, и хлопала в ладоши, окрашенные хной.

Я открыла глаза. Всех захватило веселье, музыка и танцы, как и меня.

И вдруг я увидела себя как бы со стороны: женщина в марокканской одежде, евшая простую пищу, сидящая возле костра под североафриканским небом и хлопающая окрашенными хной руками. Я знала, что значит любить и глубоко скорбеть, потеряв тех, кто был для тебя всем. Испытывать радость и боль.

Я поняла жизнь, и не имело значения, произошло это в Олбани или в Африке.

Я снова закрыла глаза и подняла лицо к небу, наслаждаясь ощущением радости, нахлынувшей на меня.

Открыв глаза, я увидела, что напротив Ажулая сидит женщина, которую я не видела раньше. Он смотрел на ее лицо в татуировках, что-то оживленно говоря и кивая, а она отвечала, и то, что она сказала ему, заставило его, запрокинув голову, рассмеяться. Я никогда раньше не видела, чтобы он так смеялся — весело, жизнерадостно.

Женщина была молодой и привлекательной, очевидно, это была отважная кочевница. Свои волосы она чуть стянула лентой, ее смуглую шею украшало много серебряных ожерелий, на тонких запястьях поблескивали браслеты. Она смеялась вместе с Ажулаем, потом забрала у него флейту и приложила ее к своим губам. Я наблюдала за ними через костер, отбрасывающий колеблющиеся блики на их лица.

Вот, значит, она какая, жена Ажулая.

Я была ошеломлена и озадачена тем, что почувствовала. Мне невыносимо было смотреть на них, но и отвести взгляд я тоже не могла. Ощущение счастья, испытываемое еще минуту назад, исчезло, прекрасный вечер был испорчен.

Мне захотелось, чтобы это я сидела сейчас рядом с Ажулаем. Я хотела заставить его смеяться так, как он смеялся от слов своей жены. Я никогда не говорила ему ничего интересного или остроумного. Я вынуждала его быть серьезным, помогать мне. Ухаживать за мной, как он ухаживал за Баду.